БАЛОВНЕВО

В 1911 году умерла бабушка Волкова, мать моего отца, которую я только раз видел в Риме. В 1912 мы всей семьей поехали в Баловнево, Данковского уезда Рязанской губернии, к моему деду Волкову-Муромцеву на две недели.

Отчего-то мы поехали не через Калугу и Тулу, а через Смоленск, может быть потому, что была только одна пересадка. Мы остановились в Смоленске на день и ночь у Суковкина, он тогда был губернатором. Помню губернаторский дом с красивым садом, который кончался у Смоленской стены. Нас водил на стену какой-то адъютант, мы прошли довольно далеко по стене, вид оттуда был великолепный.

Я настоял пойти в музей. Должен сказать — не потому, что я хотел изучать древности, а чтобы удовлетворить свое самолюбие. Лет семи, разбирая кучу камней, — они все были кремневые для починки дороги, — я нашел расколотый камень, в котором была впадина, покрытая довольно большими кристаллами. Я в энтузиазме и незнании решил, что это бриллианты. Мой отец меня разочаровал и сказал, что это кристаллы кремнозема. Но они были настолько красивы, что я стал разбивать кругловатые кремни молотком. Я разрезал себе кончик пальца на левой руке осколком кремня до кости. Это меня не угомонило и я продолжал разбивать кремни. Вместо кристаллов я нашел впадины, соединенные какими-то винтами. Эти винты разнились друг от друга и длиной и диаметром. Но были одинаковой толщины по всей длине. Самые длинные были 2, 5 дюйма длиной и 3/8 дюйма в толщину. Они были белые, с великолепной и очень острой нарезкой. Я набрал штук 50 этих винтов. Самый для меня ценный был маленький винт в 1, 5 дюйма длиной и немножко больше 1/8 дюйма толщиной. Он был единственный не белый, а молочно-голубой, как кремень, и с широким нарезом.

Мой отец, как видно, описал их палеонтологу в Смоленске, во всяком случае, этот господин приехал специально в Хмелиту их посмотреть. Он был изумлен, когда их увидел, и сказал, что понятия

 

не имеет, какого морского существа эта окаменелость. Он попросил меня подарить ему для музея несколько винтов. Я ему выбрал штук шесть.

Теперь я хотел посмотреть их в музее. Они были в витрине, и под ними было написано: „Дар Николая Владимировича Волкова. Найдены в селе Хмелите Вяземского уезда". Гордости моей не было предела. Я всем указывал: „Смотрите, смотрите, я их нашел".

Как ни странно, с тех пор я бывал во многих палеонтологических музеях и никогда моих винтов не видел.

Мы приехали в Данков, там нас встретили коляски. Баловнево было только в семи верстах от Данкова. По дороге была плоская степь, стояла пшеница, сахарная свекла. То тут, то там были маленькие рощи дубов. Подъехали к имению. В России было, говорят, 12 имений, которые назывались „дворцы", никто не знал, почему. Баловнево называлось „дворец".

Въезд был через триумфальную арку, построенную Растрелли. Были еще две такие арки в других въездах через парк. Проехали через часть парка и выехали на передний двор дома. Дом был колоссальный. Главный дом был соединен аркадами с двумя флигелями, образующими букву „П". Перед мощенным булыжниками подъездом была круглая травяная площадка с бьющими фонтанами, окруженными грядками цветов. Напротив стояла высокая каланча, по-моему, очень некрасивая, построенная Растрелли, — это была водяная башня с часами, которые били в часы и получасы. Прямо напротив была широкая каменная лестница, ведущая в парк, с двух сторон которой были какие-то квадратные крепости с зубчатыми стенами. Это были ледники. Дом был, говорили, тоже построен Растрелли, но мне кто-то сказал, что его строил Жуков, ученик Растрелли - старшего.

Баловнево было построено Матвеем Муромцевым, который был личным секретарем и любовником Екатерины. Говорили, что он его построил, чтобы принимать Екатерину. Мне кажется, это не могло быть правдой. В Баловневе была картина Боровиковского, на которой Екатерина, одетая в амазонку, стоит у мраморного моста в баловневском парке. Деревья в парке уже большие.

Я помню, что, посмотрев на картину, мы решили найти то место, где стояла Екатерина, нашли и деревья, они еще были там.

В кабинете дедушки в стеклянном колпаке была амазонка Екатерины, сапоги и перчатки. Как видно, Боровиковский приезжал писать в Баловнево. Что более странно, это поясной портрет Екатерины в той же или такой же амазонке письма Левицкого. То, что Екатерина гостила в Баловневе несколько недель, было в ее письмах к Муромцеву. Мы с моим двоюродным братом читали их с интересом (писем было 30 с лишним), и я даже в те юные годы был поражен, что никак не было бы возможности по этим письмам сказать, что они были написаны любовнику.

 

Дом был грандиозный, более 100 комнат, но, по моему мнению, он не был красивым. Должен сказать, что мало комнат помню, может быть, я в них никогда не был. Мы жили во флигеле. Было очень странно: на втором этаже, где мы жили, было 10 квартир, по 3 комнаты в каждой, и даже были номера на дверях, точно отель.

Парк был разбит замечательно. От лестницы шла очень широкая аллея, которая пересекала „реку" через мраморный мост и продолжалась сперва через парк, потом через какой-то насаженный, ясно планированный лес, и кончалась лужайкой, на которой месяцеобразно были посажены 15 дубов. Таких дубов я ни раньше, ни позднее никогда не видел. Они были все ровные, 4-5-ти футовой толщины, стволы подымались без ветвей футов на 40, и вышина дубов была невероятная, думаю, 150 футов, может, больше.

Меня озадачило: такие старые дубы должны были быть по крайней мере в два или три раза старше Баловнева.

От той же лестницы расходились веером аллеи. Были всякие пересечные аллеи, лужайки обыкновенно с колоссальным развесистым дубом, но все же обычным, не таким, как в конце главной аллеи.

„Река", которая извивалась через парк, оказалась прудом. Концов ее я никогда не видел. Парк был сам более 400 десятин. На мысах, выдающихся в реку, были какие-то беседки, в виде греческих храмов. Было, насколько я помню, два каких-то вычурных деревянных моста.

В начале каждой аллеи были прибиты к деревьям доски, на которых было написано: „Главная Николаевская аллея", „Александровская аллея", „Екатерининская аллея" и так далее. Это было странно... По ту сторону реки крутились дорожки, за каким-нибудь поворотом вдруг беседка или скамейка. Это нам, детям, все было очень интересно, но почему-то мне Баловнево совсем не понравилось.

Церковь, тоже красная с белым, была построена Растрелли и какая-то была нерусская на вид. Она стояла глубоко в парке.

За парком было 3.600 десятин, почти все пахотные, разбитые на десять хуторов, каждый со своим собственным хозяйством. Земля была чернозем. В Баловневе я в первый раз видел гадюк, их там было много.

Дедушка только летом жил в Баловневе, а управлял имением некто Соколов. У меня сохранились счета Баловневского управления, которые я получил из Венеции, где у дедушки был дом на Большом Канале. Судя по ним, Баловнево приносило ему очень много.

Дедушку за время нашего там пребывания я видел только два раза. Раз - на террасе по ту сторону дома, где были какие-то холмы, покрытые цветами, с пальмой наверху, и которые мы с Сандриком прозвали „Витязевы могилы", и один раз был официальный визит в его кабинет, где он нам читал какую-то лекцию.

 

С другой стороны дома был сад и кажется еще один парк. Нас туда не пускали и мы только раз пробрались туда, но были изгнаны.

Нам приходилось делать все секретно и мне это очень не нравилось. Помню, мы провели с Сандриком два часа, читая письма Екатерины, но должны были сгинуть, когда услышали чьи-то шаги.

Все это было совершенно не по-нашему. И я уже на первой неделе стал считать дни, когда мы вернемся в Хмелиту. Да и Баловнево само мне не нравилось. Для меня это было не имение, а какая-то „резиденция".

Помню, как мы были счастливы, когда сели в вагон по дороге обратно в Смоленскую губернию.

Но наконец Хмелита, и мы все ожили.