Вещи

 

[Джана: А что я помню про то время? Мало, к сожалению. Я приехала летом в Кзыл-Орду просить свидания с матерью, жила у тети Нины. Казалось, что я не чувствовала тюрьмы и страха, но мне хотелось только одного - скорее уехать. Жизнь моя была ненормальная, но я и этого не чувствовала, так как другой не знала.

Тюрьма сквозила как-то мимо меня. Наверное, так устроен молодой организм, защитные силы не дают глубоко проникнуть отрицательным эмоциям, а может быть, так кажется теперь, что-то все же проникало...

Да, конечно, за всю жизнь проникало в конце концов, конечно, тут уж надо какой шкурой обладать! Но тогда я не воспринимала свою поездку как трагическую и важности своей миссии - передать вещи, пойти на свидание с арестованной матерью - тоже не ощущала.

На днях я шла по Боевской вниз и услышала, как на другой стороне женщина громко окликнула встречную:

- Женщина, скажите, где тут тюрьма?

Я оглянулась, скажет ли? Да, встречная, пожилая в платочке, показывала - вот там.

Что-то перевернулось во мне от ее вопроса - я же жила тут рядом с тюрьмой этой в сорок третьем, может год, а может и больше, не помню сколько, сейчас кажется долго, но не чувствовала никакого отрицательного поля от тюрьмы, которая выходила в наш двор высокими стенами с колючей проволокой, зарешеченными окнами. Там людей вызывали на допросы, их мучило бессилие, тоска, физическая и душевная мука, а я бежала по этому двору, спала в комнате, которая была одна для Маруси, папы, Степы и меня. Я и квартиры не помню, помню дверь налево из квадратного коридора и квадратную светлую комнату. Ребенку дано не ощущать этого поля, от которого душа содрогнулась сейчас, так защищает нас природа.

Вот и тогда. Я ехала туда в Кзыл-Орду один раз зимой, а потом вот летом на свидание, не думала, просто ехала - беседовала с парнишкой, ехавшим из армии, об этом я потом написала рассказ, но там нет ничего о матери.

Помню немного квартиру тети Нины со светлой верандой, детей, Тамару

 

и Гришу, за обеденным столом. Палящее солнце где-то за городом - купались ли мы там в арыках? ездили ли туда на огороды работать для тети Дины? На фотографии черная-пречерная, похожая на гречанку - такая была я?

Про свидание помню, как я приходила к этой тюрьме. Красный кирпичный дом? Зеленое деревянное крыльцо? И все говорили - нет.

Потом сказали, что разрешили свидание.

С крыльца направо была большая, голая, сумрачная комната, стол, скамьи? Мы с мамой сидели за этим столом, кто-то сидел, смотрел в упор и слушал - напротив? И это все, что я помню?

-    А хозяйка? вещи? - спрашивала потом мама, - ты ходила туда?

-    Да, кажется, ходила.

-    Вещей не отдала?

Какими незначащими казались мне тогда эти вещи, кому они нужны?

И долгие годы потом морщилась я, когда речь в маминых воспоминаниях заходила о вещах, которые кто-то не отдал. Одеяло. Керосинка. Кастрюля. Подушка. Неужели они стоили того, чтобы их посылать из Кзыл-Орды в Енисейск?

Помню, бродила по окраинам - домики, во дворах за оградой что-то странно звенит под ветром. Что это развешано на веревках? Это сохнут лягушки на веревках.

А зимой, помню, по этим дворикам бегали полураздетые дети, выбегут, повозятся в снегу и опять в дом вбегают. Это дома корейцев, у них отопление - каны, теплый воздух под всем полом, поэтому дети часто болеют туберкулезом от резких перепадов тепла и холода.

Зимняя, а скорее весенняя Кзыл-Орда, синие тени подтаявшего снега. Летом арыки на улицах, пыльная зелень деревьев, в тени которых сидят и стоят люди.

Мама рассказывала про казашек, что они любили ходить в белых платьях, черная жакетка. Нравы простые - отойдет на обочину и присядет. Я ей говорю: "Ты что же это, отправляешь такие дела на виду у всех?" А она говорит: "А ты, когда ешь, прячешься?" "Нет." "А чего ж скрываться, когда то, что ты съел, из тебя выходит?"

А я не понимала, даже прожив уже жизнь, что вещи бедного человека - часть его самого. И мучит тебя, что ты все части вместе не можешь собрать. И мучит тебя, что часть тебя где-то осталась. И если не соберешь, то кажется всю себя так и растеряешь.]