Предсказания

 

У меня отец был очень против революции, очень против. Я же ушла из дома после мартовских событий. У нас была гражданская война в Баку в марте 1918 года. У меня в эту ночь была моя подруга Маруся Крамаренко. Я ее в апреле семнадцатого вовлекла в партию.

И вот мой отец, уже слышно было, что стреляют близко, мы хотели пойти, мы же были в боевой дружине большевиков с Марусей, а он у нас отнял туфли и жакетки - в апреле еще в жакетках ходили - и велел лечь спать на пол. И вот мы лежим, и я говорю:

- Маруся, теперь мы дезертиры. Идет война, перестрелка, а мы не пришли в штаб дружины. Что теперь делать?

А папа повесил вот такой замок на двери и туфли отнял. Я говорю:

- Мы по карнизу пройдем на лестницу.

А лестница наружная. И чтобы пройти по карнизу, надо было выставить несколько стекол.

-    Давай возьмем подушек, чтобы тихо выставлять стекла, чтобы не получилось шума. И тогда мы вылезем на карниз, нам будет за что ухватиться, и мы выйдем на лестницу.

-    А как же мы без туфель?

-    Ну и черт с ними, пойдем босиком.

И мы вылезли. А от ворот ключ у меня был. И мы убежали босиком. Пришли в штаб, присоединились к нашим дружинникам.

А хозяин дома видел, как мы открывали ворота своим ключом, пошел, моего отца разбудил, это было рано утром, еще только светало, и сказал, что ваша дочь убежала босиком с подругой. И он сказал, у меня больше

 

дочери нету. Я ее больше не признаю.

И я уже домой не могла вернуться. И жила у Шаумяна на квартире. Он стал председателем Совнаркома Бакинского и взял меня к себе секретарем.

Турки в Баку находились до ноября 1918 года. По Версальскому договору они должны были уйти из Баку, и на их место пришли англичане. Мы хотели уехать, но нас арестовали на вокзале и приговорили к повешению. Я сидела в камере в отупении и ждала, когда начнет рассветать, настанет последний день. Думала - если верно, что погиб Степан, то и наша участь Должна быть та же. Вдруг слышу шум, звук шашек и прикладов и шагов около моей двери. Неужели до рассвета? Входят в камеру и говорят: "Распоряжением министра Джеваншира вы освобождены, смертная казнь заменяется высылкой из пределов Азербайджана". Я говорю: "Зачем обманываете, ведите, я готова". А он повторяет по-французски "Вы свободны", и переводчик все повторяет по-русски.

Меня вытолкнули за ворота, и там я вижу - стоит отец, от которого я ушла в марте месяце. Ему сказали, что завтра поведут на повешение, и он простоял у ворот тюрьмы всю ночь, ожидая когда меня поведут. Он смотрит, что я вышла одна, и не может понять, а я удивляюсь, что он тут. Он упал на колени от слабости, схватил меня и плачет.

 

Два дня и две ночи отец просил, умолял:

- Большевики вас бросили, сами удрали, оставь их, хватит, иди учиться.

Ни на минуту не давал покоя, без конца просил, требовал. На третью ночь я не выдержала, мы сильно разругались, и в час ночи я ушла из дома.

А потом мы уехали в Грузию. И с тех пор я его не видела и не признавала. Ни я его не признавала, ни он меня.

Он был очень эрудированный юрист. Его звали Григорий Наумович Шатуновский. И его, хотя он был очень антисоветский человек, но он, конечно, публично этого не говорил, его пригласили заведовать юридическим отделом Баксовета. В 1922 году он умер. Он очень не любил советскую власть. Он никуда не ходил, только на службу и домой.

Он был очень способный человек. Он кончил Петербургский Университет, юридический факультет, его оставляли при кафедре. Но он поехал в Баку и практиковал, работал там адвокатом, знал все языки, тогда же во всех гимназиях преподавали языки, французский, немецкий, латынь, древнегреческий. А вот тут за эти годы, когда он уже никуда не ходил - очень не любил все это, он целыми вечерами сам изучал английский, испанский, итальянский, по книгам, по учебникам, без преподавателей. Откуда было тогда преподавателей оплачивать?

Потом мне мама рассказывала после его смерти. Она говорила:

-    Гриша, ну что ты сидишь до глубокой ночи, ложись спать, надо отдохнуть.

-    Я отдыхаю. Я вот погружаюсь в эти языки.

Он был очень способный человек, очень. Но он терпеть не мог советскую власть. Царскую? Царскую он тоже не любил, но мы с ним вот так не беседовали, чтобы он мне изложил свою идеологию. Но он очень был против советской власти. Никакого социализма он не признавал. Он говорил мне:

- Оля, вы подняли топор, который упадет на ваши головы.

А в двадцатые годы мы идем с Мишей Лифшицем по бульвару, смеемся, болтаем, и цыганка на бульваре стоит. Ах красавица, давай я тебе по руке погадаю. Ну мы согласились, просто так, чтоб посмеяться. Вот она гадает. У тебя, говорит, будет три тюрьмы, три мужа и трое детей. Мы заливаемся.

-    Какие тюрьмы?! одна тюрьма уже была, а теперь мы победили и живем при советской власти!

-    Какие мужья?! у меня есть Сурен, мы любим друг друга и никогда не расстанемся.

- Какие трое детей?! у нас с Суреном их будет много-много. И долго еще хохотали.

А все так и было. Три тюрьмы. Три мужа. Если считать дядю Мишу. И детей трое. Мы хотели с Юрием четвертого, но он умер при родах.