ОБЫСКИ

 

В этот вечер было произведено восемь обысков: у шести демонстрантов-москвичей и у двоих из задержанных с нами — у Тани Баевой и у Майи Русаковской.

Брали, как всегда, всякий самиздат, записные книжки, клочки бумаги с адресами, телефонами, личными записями. У Дремлюги изъяли... Уголовный кодекс. У меня взяли машинописного Мандельштама. У Дремлюги и у Майи Русаковской — американское издание Мандельштама. Впервые за долгое время снова брали на обысках мои стихи. Стихи Делоне изымали и прежде, изъяли и сейчас. У Делоне изъяли крест.

У Ларисы делали третий обыск за последний месяц, изымать было практически нечего, поэтому в поисках хоть чего-нибудь перерыли все, только что подушки не вспарывали. У Майи Русаковской перевернули вверх дном всю квартиру. К Татке на обыск поехали пятеро мужчин, без единственной женщины. Как проходили обыски у Павлика, у Вадима, у Володи, неизвестно: в это летнее воскресенье у них никого не было дома. Санька Даниэль, в этот день вернувшийся из Прибалтики, попал домой на обыск и успел проститься с мамой.

Все обыски проходили — по крайней мере, заканчивались — в ночное время. А у меня и начался в 10 часов вечера, что уже считается ночным време-

 

нем. Руководил обыском вполне корректный капитан милиции, понятыми были две молоденькие девочки, которые весь обыск просидели не шелохнувшись и испуганно отказались съесть предложенные им яблоки. Обыскивали комнату, кроме капитана, два человека, не назвавших себя, — один молчаливейший, ни слова за вечер, второй наоборот, словоохотливый. Например, находит уведомление о вручении письма с лагерным адресом.

— Это кто же такой Гинзбург?

— Мой друг.

— Тоже в тюрьме сидит?

— В лагере.

— Да? А какая разница?

Я терпеливо объясняю разницу между тюрьмой и лагерем — не для этого фигляра, а для девочек, которые показались мне случайными в своем качестве оперотрядчиц.

— А за что же он сидит?

— По статье 70.

— Да? А что же это за статья? Я опять объясняю: и что за статья, и что сделал, и почему «Белая книга».

— Гинзбург её так не называл — это почему-то в ходе следствия она оказалась «Белой». Он назвал просто: сборник документов по делу Синявского и Даниэля.

Через минуту опять невинно спрашивает:

— Почему же он назвал ее «Белой книгой»?

— Я же вам объяснила, что это не он так ее назвал, а КГБ — вы КГБ и спросите. И тут он единственный раз взрывается:

— Мы — не КГБ!

 

— А я не говорю, что вы — КГБ. Я говорю: спросите в КГБ. Молчаливый молчит. Похоже, что он-то и есть

КГБ. Словоохотливый находит коробку гуаши:

— Отсюда мазала?

— А что у нас, — спрашиваю я, — допрос или обыск?

— Ну, — он недоволен, но говорит почти ласково, — сказала бы, что нет, и оставили бы.

Капитан просматривает книги, кивает на сборник стихов Глеба Горбовского:

— Хороший поэт.

Время приближается к двум часам ночи. Девочки сидят прямо-прямо и изо всех сил борются со сном. Маленький Оська давно спит на диване. Ясик, мой старший сын, не проснулся, когда мы пришли, и продолжает спать при свете, при разговорах. Мамино лицо окаменело, но, в общем, она держится более спокойно, чем я ожидала. Обыск кончается. Я заявила протест против проведения обыска в ночное время и против изъятия оригиналов подписей под письмом Генеральному прокурору по поводу процесса Гинзбурга и Галанскова.

Надо сказать, что из всех материалов обысков мало что было приобщено к делу: взятые у меня гуашь и кисточка; доска, на которой писался и отпечатался текст не принесенного на площадь плаката, изъятая у Бабицкого, — пожалуй, что всё. Тем не менее, не всё изъятое было возвращено: материалы обысков Богораз, Литвинова, Русаковской были переданы «для проверки» в КГБ, то же самое — и часть материалов, изъятых у Тани Баевой. Осталь-

 

ное было возвращено. (В нарушение всех законов был произведен обыск у матери Володи Дремлюги, в Мелитополе, — 7 октября, когда следствие было давно закончено.)

А наутро после обыска в кармане халата я обнаружила забытый мною кусок материи с надписью «За вашу и нашу свободу»: мне не понравилось, как я написала, и я переписала заново, а «черновик» выбросить забыла. Действительно, трудно сделать тщательный обыск в нашей тесной, захламленной, заваленной книгами комнате. Да и некоторая, как ни странно, гуманность. Уходя, мне сказали: «Скажите спасибо вашим детям, что обыск кончился так быстро». Назавтра мне велели явиться на Петровку 38, к следователю Стрельцову.