- 9 -

Предыстория

 

 

В ночь на 1 марта 1821 года в сельце Аладино Козельского уезда Калужской губернии был большой пожар*. Дотла сгорел двухэтажный барский дом, построенный сенатором Кожиным для своей дочери Александры Николаевны при выдаче ее замуж за небогатого помещика Афанасия Андреевича Чебышева. Молва гласила, что виновником пожара был сам владелец Чебышев, подверженный припадкам безумия. Семейное несчастие — лишение крова — осложнилось тем, что во время пожара Александра Николаевна почувствовала себя плохо. Ее на простынях перенесли в деревню, где озаренный заревом, появился на свет мой прадед, будущий участник обороны Севастополя и, впоследствии, адмирал Петр Афанасьевич Чебышев. Он был шестым ребенком в семье. Старше были два брата и три сестры.

После пожара, Александра Николаевна, будучи женщиной энергичной, взяла бразды правления семьей в свои руки. Ее ненормальный супруг был сначала отстранен от всяких дел, а потом, т.к. состояние его здоровья все ухудшалось, из села Берез-

 

 


* Семейное предание связывает появление Чебышевых в Калужских краях со временем осады татарами Козельска (1234 г.) — Орда долго стояла перед этим, не сдававшимся «злым городом», и след пребывания татар сохранился в названиях окружающих Козельск селений. Непосредственно под городом лежит деревня Орденки. Село Попелево возникло, по-видимому, на пепелище. Несколько далее, в 30-ти верстах, якобы, обосновался некий Аладин Чебыш. От него прошли Чебышевы, а имение стало называться Аладиным. Такова апокрифическая версия.

К той же семье принадлежит известный математик Пафнутий Львович Чебышев, фамилия которого неправильно произносится с ударением на первом слоге.

- 10 -

ничей, под Козельском, был призван на помощь предводитель дворянства кн. Оболенский, который определил и даже сам отвез несчастного Афанасия Андреевича в Калужскую хлюстинскую больницу, где тот в конце концов и умер.

Оправившись от потрясения, Александра Николаевна принялась за постройку нового дома, на этот раз не каменного, а деревянного. В середине 20-х годов был закончен этот столь типичный для средней полосы России помещичий дом с четырьмя белыми колоннами, мезонином, полукруглым окном на фронтоне и террасой, которая широкой лестницей спускалась в сад, обвитая хмелем и диким виноградом. Этот дом простоял 100 лет, видел в своих стенах пять поколений одной семьи и погиб в огне, когда, после революции, нас уже там не было. (В доме поселился лесничий, и крестьяне сожгли дом, думая таким образом избавиться от лесной конторы.) Лишь я, волею судеб, находилась в начале 20-х годов поблизости от родных мест. Живя летом 1922 г. в Козельске, я пешком, с рюкзаком за плечами, совершила грустное паломничество в село Субботники на семейное кладбище. Оттуда я прошла в Аладино, посмотрела на обгорелые бревна и трубы, побродила по заглохшим дорожкам сада, посидела на разломанной скамейке под липой, посаженной моим отцом в год моего рождения. От имени всех, выросших в этом месте, я простилась с Аладиным, как с дорогим покойником, но мне еще осталось написать ему некролог. Поэтому я возвращаюсь на 100 лет назад и начинаю «историю одной семьи».

Старшая дочь Чебышевых, Анна Афанасьевна, оказалась незаменимой помощницей для матери. Семейное предание гласит, что она отказалась от весьма желательного брака, чтобы воспитывать младших братьев и сестер. Удивительно, что провинциальная барышня оказалась настолько образованной, что сама подготовила брата Петра к поступлению в морской корпус. Преподавание велось на французском языке, и мы, дети, находили много лет спустя, на чердаке, полуистлевшие учебники, по которым велись эти занятия. Вторая дочь Чебышевых, Евдокия Афанасьевна, была не столь умна, зато отличалась необычайной добротой. Она постоянно ходила на деревню, оказывая помощь нуждающимся, и завещала похоронить себя не в церковной ограде, а на общем кладбище, среди своих деревенских друзей. Эта ее воля была исполнена, и когда в поминальные дни мы ездили в церковь, то после общей панихиды на могилах родственников мы отправлялись на заросшее бурьяном и крапивой сельское

 

- 11 -

кладбище к тетушке Додо. Третья дочь, Мария Афанасьевна, умерла молодой.

Барышни Чебышевы были в дружбе с княжнами Шаховскими — между Аладиным и имением Белая Колпь Волоколамского уезда Московской губ. велась оживленная переписка, часть которой сохранилась в аладинском чердачном архиве. Подруги были настроены экзальтированно-патриотически, выражались возвышенным слогом (конечно, по-французски) и мечтали о подвигах самопожертвования.

В мое время в Аладине, рядом со столовой, была небольшая полутемная комната, увешанная портретами работы домашних мастеров. В этой комнате никто не жил, там хранились яблоки, висели охотничьи ружья и стоял жесткий диван, на котором в 1891 году умер прадед Петр Афанасьевич. Простые часы-ходики были остановлены на часе его кончины. Нам, детям, было запрещено садиться на диван, и вся комната была окружена пиететом. Среди портретов, висевших на стенах, были изображения двух черноглазых барышень в открытых платьях с красными лентами. Лица их были совершенно одинаковы, только одна смотрела направо, а другая — налево. Это были портреты княжен Шаховских, которые в 20-х годах XIX века иногда приезжали в Аладино «на перекладных». Этими посещениями и ответными визитами сестер Чебышевых в Белую Колпь, исчерпывались развлечения аладинской жизни того времени. Когда же старший брат Николай уехал в Петербург на военную службу, а младший — в морской корпус, в Аладине стало совсем скучно. Соседей было совсем мало, местность была небогатая. Калуга со своими уездами вполне оправдывала название, данное ей имп. Николаем I — «Бесприданная красавица». Суглинистая почва давала скудные урожаи, и единственное богатство края составляли яблоневые сады.

Однако, для всех аладинцев эта скромная природа имела неизъяснимую прелесть — обилие зелени всевозможных оттенков, от пепельной ракиты до бархатисто-изумрудной ели, придавали ландшафту разнообразный и приятный колорит. Небольшие речки, пересеченные плотинами с вертящимися колесами водяных мельниц, образовывали тихие пруды, к берегам которых спускались густые коноплянники с покосившимися плетнями. Там всегда было прохладно, заливались лягушки, крякали утки и стоял дурманящий запах конопли. Екатерининские дороги, усаженные березами, прорезали волнистую долину, связывая Калугу с ее

 

- 12 -

уездами и заштатными городами (таких городов, разжалованных в села, было три: Сухиничи, Воротынск и Серпеск). По этим дорогам на протяжении ста лет с одинаково радостным замиранием сердца подъезжали к Аладину все те, кому оно было родным. В стенах осажденного Севастополя, на берегах Средиземного моря, на улицах Парижа, на волнах Тихого океана — всюду, куда только судьба их ни закидывала, они чувствовали, что есть кусочек земли, который им дороже всех прекрасных мест на свете.

Мне это настроение было передано моей бабушкой Александрой Петровной, которая, несмотря на свой французский брак, сумела, если не все, то многие иностранные влияния подчинить русским, круто держа, как дочь моряка, курс на Россию и Аладино.

Прадед мой (а ее отец), будучи подготовлен своей сестрой, поступил в морской корпус в 1831 г. В 1838 г. он плавает у Абхазских берегов Черного моря, принимает участие в боях против горцев, получает ранение в бок навылет, производится в мичманы 6/XII-1840 г. и в лейтенанты в 1841 г. В 1847 г. он женится на дочери генерал-лейтенанта флота Григория Афанасьевича Польского, Юлии Григорьевне. Судя по портретам и отзывам ее дочерей, Юлия Григорьевна была красива, но следов этой красоты в старости, когда я ее видела, заметить было нельзя.

Родившаяся у Чебышевых в 1848 г. дочь Сашенька в возрасте пяти лет была привезена к бабушке в Аладино, где жил в то время также и ее двоюродный брат Коля Чебышев, сын Николая Афанасьевича, женатого на Глинке. Этого мальчика взяла на воспитание тетушка Анна Афанасьевна, применявшая в этом деле педагогические рецепты Жан-Жака Руссо. Она побуждала 10-летнего Колю, в котором души не чаяла, каждый вечер беседовать со своей совестью и заносить итоги этих бесед в дневник. В результате бывали такие записи: «J'ai pense a Moise — J'ai vole une pomme» («Размышлял о Моисее. Украл яблоко») (Аладинский чердачный архив). В возрасте 12 лет этот мальчик умер от падения с лошади.

Ближайшим к Аладину соседним имением было находившееся в 8-ми верстах село Колодези. В XVIII в. оно принадлежало Сибирскому губернатору Богданову, а потом перешло к его дочерям Кавериной и Щербачевой.

Александра Николаевна Чебышева ездила к соседкам и возила туда внучку Сашеньку. Каверина — красивая старуха неукроти-

 

- 13 -

мого нрава, была известна всей округе своими самодурствами. Рассказывали, что, когда у нее заболевали ноги, она посылала крепостную девку в молельную за великомученицей Варварой и заставляла прикладывать икону к ногам. Если наступало улучшение, то святой служили молебен, если улучшения не наступало, давалось распоряжение повесить икону «носом к стенке». Сестра Щербачева, тихая и добрая женщина, очень страдала от подобных выходок.

Приходом Аладина считалось стоявшее в 2-х верстах село Субботники. В мое время помещичьего дома там не было, но в 80-х годах в Субботниках еще жила помещица Наталия Николаевна Комарова, фрейлина двора. Под конец жизни она была так бедна, что выходила к гостям, завернувшись в старую бархатную портьеру, и имела при этом вид королевы. Рассказывали, что она когда-то пользовалась особым расположением вел. кн. Михаила Павловича. Памятью об их совместном пребывании в Италии были две раскрашенные гравюры Неаполя с дымящимся Везувием, которые были куплены у Комаровой и висели в диванной, самой уютной комнате аладинского дома. В церкви с. Субботников находилась икона св. Севастьяна, пронзенного стрелами. У святого были красивые темные глаза и маленький рот. По словам старожилов, моделью для иконописца была Н.Н. Комарова.

Во время Крымской кампании Петр Афанасьевич Чебышев, как и все моряки черноморского флота, вошел в состав гарнизона осажденного Севастополя (4-й бастион, 10-я Приморская батарея). 10 мая 1855 г. он был контужен в голову с обожением лица и поражением глаза. (Цитаты из его письма к жене Юлии Григорьевне в город Сухиничи от 23 июня 1855 г. из Севастополя по поводу смерти адмирала Нахимова опубликованы в книге Тарле о Крымской войне.)

После этих событий, в феврале 1856 г. Александра Николаевна Чебышева с внучкой Сашенькой отправилась на богомолье в Мешевский монастырь. Время было тревожное — приходили плохие вести с театра военных действий. В памяти девочки ярко запечатлелось, как бабушке подали газету в траурной рамке и как она, закрыв лицо руками, воскликнула: «Боже мой! Петрушу убили!», не сообразив сгоряча, что ради Петруши траурной рамки не поместили бы. Это было известие о смерти имп. Николая I.

В 1856 г., после окончания войны, Петр Афанасьевич был награжден орденом св. Георгия 4-й степени за 18 морских кам-

 

- 14 -

паний и переведен в Кронштадтский порт, а два года спустя назначен командиром корвета «Медведь» в Средиземное море.

Семью свою, состоявшую к тому времени из жены и двух дочерей — Александры и Валентины, он перевез во Францию. В 1858 г. Сашенька Чебышева впервые совершила рейс Аладино-Париж, рейс, который потом стал столь привычным в нашей семье.

После привольной жизни у бабушки в деревне она попала в пансион с монастырским уставом и невольно начала идеализировать прошлое. Большая любовь к России сохранилась в ней до последних дней, несмотря на то, что события ее личной жизни должны были бы способствовать уклонению ее с этого русофильского пути. Четырнадцатилетним подростком она встретила у одной из своих подруг молодого человека из состоятельной патриархальной парижской семьи (бельгийского происхождения) Гастона Александровича Эшен (Euchene). Эшенам принадлежала большая площадь земли на берегу Сены, в Пасси, на которой впоследствии был построен выставочный дворец Трокадеро. Сашенька дала ему слово выйти за него замуж и семь лет нерушимо держала это полудетское обещание.

Между тем, Петр Афанасьевич, переведенный на Дальний Восток, плавал в Японском море и Тихом океане.

Тут уместно сказать несколько слов о создавшейся в то время политической обстановке. В 1863 году президент Сев. Американских Штатов Линкольн обратился к имп. Александру II с просьбой оказать моральную поддержку Северным Штатам в их войне с рабовладельческим югом. В ответ на это две русские эскадры — одна с востока, а другая с запада — направились к берегам Америки для устрашения англичан, готовых вступиться за южан. Через Атлантический океан шла эскадра под флагом контр-адмирала Лесовского (причем на борту одного из судов — на «Алмазе» — находился 19-летний мичман Римский-Кор-саков), через Тихий океан шла эскадра под флагом контрадмирала Попова. В состав последней входил корвет «Богатырь», командиром которого был Петр Афанасьевич Чебышев. 23 октября, когда «Богатырь» стоял на рейде Сан-Франциско, в порту возник грандиозный пожар, поглотивший целый квартал, прилегающий к набережной. Команда «Богатыря», в числе 200 человек, немедленно явилась к месту катастрофы для оказания помощи, и через несколько дней муниципалитет города Сан-Франциско поднес командиру корабля, офицерам и ко-

 

- 15 -

манде резолюцию благодарности за «ценные, своевременные и энергичные услуги, столь благородно оказанные русскими моряками».

В конце 60-х годов Петр Афанасьевич, отозванный в Петербург, переводится на службу в адмиралтейство, и его семья покидает Париж. В день своего совершеннолетия Александра Петровна, верная данному ею слову, вызывает своего жениха в Петербург и венчается с ним сначала в сенатской, а потом в католической церкви.

Брак бабушки и дедушки с материнской стороны был самым (чтобы не сказать единственным) счастливым браком, который мне довелось видеть в жизни. Чтобы быть вполне объективной, нужно признать, что согласие достигалось ценою полного подчинения дедушки образу мыслей, вкусам и привычкам жены — он был заранее согласен со всем, что она скажет. Бабушка и дедушка прожили всю жизнь не разлучаясь и не ведая сильных потрясений. Последние годы их жизни в счет не идут, т.к. тут произошло крушение старого мира. В 1919 году бедные старики остались одни в холодном и голодном Петрограде. Я находилась в Козельске и не могла приехать, т.к. железные дороги выбыли из строя. С бабушкой и дедушкой, к счастью, оставались их преданные прислуги. Навещал и хоронил их только мой отец, разведенный муж их дочери. Дедушка Гастон Александрович скончался 25/Х-1919 г., а бабушка Александра Петровна пережила его лишь на две недели. Их положили в одну могилу на Никольском кладбище Александро-Невской лавры, приколотив к деревянному кресту — как практиковалось в те дни — медную дощечку с входной двери их квартиры. Теперь их могилы не существует.

Но я забежала вперед на целых 50 лет!

Поселившись после свадьбы в Париже, супруги Эшен, о печальной кончине которых я только что говорила, пережили в его стенах осаду 1871 года, но гроза быстро пронеслась и Париж зажил своей обычной жизнью.

В 1872 г. у Александры Петровны было уже две дочери — беленькая Линочка и темная Сашенька. Линочка была полным кудрявым ребенком, но ее полураскрытый рот не свидетельствовал об особой живости ума. Зато Сашенька была необыкновенно сообразительна, забавна, жизнерадостна и умела добиваться того, чего хотела. Девочки воспитывались в православной вере, и для того чтобы их первым языком был русский,

 

- 16 -

в Париж была выписана русская няня Елена Семеновна, которая за много лет выучила лишь одну французскую фразу «мусью савую» (monsieur, assayez-vous). В аллеях Булонского леса можно было встретить в то время даму с двумя девочками, которые громко практиковались в произношении каких-то невероятных для французского уха слов, вроде «мыло», «рыба», «лыко». Дети все норовили сказать «мило», «риба», «лико», чем приводили свою мать в негодование.

(По воскресеньям вся семья собиралась в Пасси, у бабушки Эшен, где всегда было много лакомств для девочек. Сашенька, любившая сладости, быстро съедала свою порцию и затевала игру в ворону и лисицу. Сама она всегда изображала «противную, хитрую лису», а Линочка, стоя на стуле, должна была ронять куски шоколада или бисквитов, которые мгновенно, по роли, подхватывались ее сестрой.)

Летом семья уезжала на морские купанья в Бретань. Океан с его приливами и отливами имел для детей большую притягательную силу. Все было весело — и купанье из холщовых фургонов-раздевалок, которые выкатывались далеко в море, и ловля креветок, и постройка крепостей из песка. Поэтому, когда Ли-ночку и Сашеньку вместо Бретани однажды повезли набираться русского духа в Аладино, им это не очень понравилось. Прелести Калужской губ. им были еще непонятны (Линочка до конца осталась к ним равнодушной!). Они не могли оценить возвышенной беседы Анны Афанасьевны и душевной чистоты тетушки Додо, и пока их мать упивалась радостью пребывания на родине и ела подаваемое в Аладине кушанье «соломату», девочки брезгливо морщили носы и уверяли, что в Аладине можно без опасения есть только яйца всмятку, картофель в мундирах и апельсины, т.е. то, что чистится за столом.

Годы шли, и девочкам настало время учиться. Их определили в класс к парижской преподавательнице, которая взялась готовить их по всем предметам. Однажды их мать пожелала присутствовать на уроке истории и услышала:

— Милые дети! Россия до Петра Великого была только скопищем диких орд.

Последовал многозначительный кашель бабушки, и уроки были прекращены. Домашним преподавателем к девочкам был приглашен живший тогда в эмиграции Лев Иванович Тихомиров. Линочка, хотя и не отличалась блестящими способностями, училась добросовестно, усадить же Сашеньку за книжку, при всей

 

- 17 -

ее природной сообразительности, было делом нелегким. Ей казалось, что в Париже, да и вообще на свете, есть много вещей, гораздо более интересных, чем учебники. С музыкой дело шло гораздо успешнее, и игра Сашеньке доставляла большое удовольствие.

Девочек воспитывали строго и с приложением той не совсем удачной французской системы, которая путем бесконечных разговоров о «долге» («le devoir») низводила это понятие до повседневных мелочей и, вместо внедрения моральной ответственности, достигала обратного: дети пропускали эти внушения мимо ушей, и понятие «долга» совершенно дискредитировалось.

Педагогические методы бабушки Александры Петровны применялись также и 20 лет спустя на моем поколении и, иногда, в силу изменившихся условий жизни, вызывали среди нас протесты, но там, в Париже, все обходилось очень мирно. В семье царило трогательное единение. По вечерам у круглого стола, под лампой с приятным абажуром, дедушка читал вслух произведения французской литературы (с выпуском фривольных мест, конечно!) и память сохранилась об этих вечерах у моей матери, как символ семейного счастья.

Как я уже говорила, главную роль в семье играла Александра Петровна, но и она, несмотря на ярко выраженную самобытность, живя в Париже, подверглась постепенному влиянию той специфически французской среды, которую никак нельзя упрекнуть в недооценке материальной стороны жизни. (Недаром говорят, что француженка отдаст родине сына, но призадумается, прежде чем отдать 100 франков.)

За долгие годы, проведенные во Франции, Александра Петровна стала расчетливой и предусмотрительной хозяйкой. Ведение дома у нее было поставлено с точностью часового механизма. Полушутя бабушка говорила, что есть одно место, где она дает простор своей русской широкой натуре — это ее зеркальный шкаф, где, якобы, царит беспорядок. Но этот шкаф был всегда заперт, царящего там беспорядка мы не видели, а потому в него не верили.

Материальной стороне жизни дедушки и бабушки Эшен был нанесен тяжелый удар в конце 70-х годов, когда произошел крах Лионского банка и значительно пострадали эшеновские средства. Дедушке пришлось поступить на службу в правление различных акционерных обществ, и в семье на долгие годы утвердились разговоры о «священном долге экономии». Разговоры эти ве-

 

- 18 -

лись не столь из практической необходимости, сколь «из принципа», и детьми воспринимались, как неизбежный ритуал, не портящий, в конце концов, настроения.

Другая сторона воспитания бабушки Александры Петровны была более удачной: девочкам старались привить ту французскую любезность, которая заставляла их быть приветливыми со всеми без различия, уметь в равной степени поддерживать разговор с интересующим их человеком и с какой-нибудь старой, глухой дамой, не выказывая при этом никаких признаков скуки.

Много лет спустя, в России, мне встречались люди, которые с недоверием относились к этой западноевропейской любезности моей матери. «Она слишком приветлива ко всем! Это не может быть искренним», — говорили эти люди, хотя никакой причины для неискренности усмотреть не могли. Такие суждения меня всегда очень удивляли, и я приходила к заключению, что люди охотно дискредитируют то, чем не обладают сами.

В 1888 году сбылась давнишняя мечта Александры Петровны. Дедушка Гастон Александрович получил место в правлении Макеевских металлургических заводов, финансируемых французским капиталом, и их семья, до тех пор бывавшая в России лишь наездами, окончательно переехала в Петербург. На Николаевской улице была нанята большая квартира, с трудом вместившая широкие кровати с балдахинами, наполеоновские шкафы красного дерева с бронзой, мозаичные столики, золоченые кресла, всю ту тяжелую, декоративную мебель, которая десятилетиями стояла в Эшеновском доме в Пасси и теперь была сдвинута с места и перевезена с берегов Сены на берега Невы.

Переезд в Россию особенно радовал бабушку Александру Петровну потому, что ее отец, Петр Афанасьевич, которого она очень любила, после двухгодичного плавания в Средиземном море, на этот раз уже в качестве командующего эскадрой, с половины 80-х годов обосновался в Петербурге. Рассказы об адмирале Чебышеве, некоторых его странностях, его простоте и отваге ходили в то время из уст в уста. Так, однажды он, в своей адмиральской форме, зимой бросился в Неву на спасение утопающего и благополучно вытащил его из-под льда. Когда подбежавшие полицейские и сам пострадавший захотели узнать имя спасителя, он, весь обледеневший, вскочил в извозчичьи санки и умчался, не сказав ни слова.

 

- 19 -

Когда на следующий день генерал-адмиралу вел. князю Константину Николаевичу было сообщено о поступке «неизвестного адмирала», тот воскликнул: «Ну кто же это мог быть, как не мой чудак Чебышев!» Прадед был вызван к великому князю и должен был во всем сознаться.

Как некогда в Сан-Франциско, так и во всех портах, где бы ни стояли корабли под его командой, прадед Петр Афанасьевич оставлял по себе добрую память. Когда русская эскадра покидала Неаполь, местные жители поднесли Петру Афанасьевичу небольшой круглый столик, в доске которого инкрустацией были изображены все корабли, на которых он плавал. Их, кажется, было одиннадцать.

Среди вещей, привезенных прадедом из Италии, была нитка розовато-красных кораллов. Я получила ее в возрасте 11 лет, и эта вещь буквально «красной нитью» проходит через всю мою жизнь. Она украшала мое белое кисейное платье на московских танцклассах и, через много лет, служила четками в наиболее трагические моменты моей жизни.

С половины 80-х годов Петр Афанасьевич, не будучи уже связан с морем, при всяком удобном случае устремлялся в Аладино, где жила его незамужняя сестра Анна Афанасьевна, и проводил там большую часть года, занимаясь разведением яблоневого сада. В Аладине же наступила его скоропостижная кончина от апоплексического удара 29 января 1891 г.

Сыновей у Петра Афанасьевича не было, но морские традиции воспринял его внук Андрей Петрович Штер, сын его дочери Валентины Петровны, который плавал и сражался в 1904 году на знаменитом крейсере «Новик». Имя его несколько раз упоминается в романе Степанова «Порт-Артур» (часть III, глава 1)*.

Дед и внук погребены в одной могиле в ограде церкви села Субботники под плитой с высеченным на ней георгиевским крестом. Существует ли эта могила теперь — я не знаю.

 

 


* Выписка из романа Степанова «Порт-Артур»:

«Стройный трехпалубный красавец "Новик" был гордостью русского флота. Им долго командовал капитан I-го ранга Н.О. Эссен. Лихой и отважный моряк, он сумел подобрать себе такой же экипаж. Сам он и все его офицеры прекрасно обращались с матросами. Наказания были не в моде на "Новике", но в отношении службы были строгие требования, а частые выходы в море и боевые столкновения быстро дисциплинировали матросов».

Далее автор многократно упоминает о дельной инициативе лейтенанта Штера во время героического прорыва «Новика» из Порт-Артура. Давая картину морского боя у берегов южного Сахалина, Степанов пишет: «Снарядом противника снесло кормовой мостик. Стоявший неподалеку Штер был ранен в плечо. "Не везет, черт возьми, — сказал он, морщась от боли. — Перевяжите меня, кто-нибудь!" Двое матросов тут же наскоро забинтовали рану, и Штер остался в строю» («Порт-Артур», ч.III, гл.1). Несколько позднее А.П. Штер получил более серьезное ранение в голову.

- 20 -

Но возвращаюсь к концу 80-х годов. Не прошло и двух лет со времени их переезда в Петербург, как Линочка и Сашенька Эшен были помолвлены. 20 октября 1891 г. в церкви Пажеского корпуса на Садовой одновременно венчались две пары: Валентина Гастоновна — с сотником лейб-гвардии казачьего полка Ник. Ник. Курнаковым и Александра Гастоновна (моя мать) с моим отцом Александром Александровичем Сиверсом, который незадолго до того стал бывать в доме на правах родственника (бабушка Александры Петровны по матери была урожденная Сивере).

Отец женился в возрасте 25 лет. В 1888 году он окончил Петербургский университет и служил в Главном Управлении Уделами. Он был очень красив собой (кроме его тещи Александры Петровны, это находили все. Она говорила, что «у Саши слишком грустные глаза» и он очень серьезен (это признавала даже теща).

К сожалению, это качество было несколько неравномерно распределено между моими родителями: отец обладал им в слишком большой мере, а мама, в то время, в недостаточной. Впоследствии это сказалось и привело к разрыву, но в 1891 г. брак заключался по самой искренней привязанности с обеих сторон.

Муж Валентины Гастоновны, Курнаков, ничем не выделялся ни с внешней, ни с внутренней стороны. Это был окончивший Пажеский корпус молодой казачий офицер из известной, как говорили, на Дону фамилии.

Тетя Лина выходила замуж без особой любви, а больше «за компанию» с сестрой. Молодой человек, который ей нравился (В.Э. Дандре, впоследствии муж и импрессарио знаменитой балерины А.П. Павловой) в то время был бедным студентом и в женихи не годился, да и жениться, кажется, не собирался. Еще раньше, во Франции, лейтенант зуавов Дюфан-де-Шуазине был

 

 

- 21 -

отвергнут бабушкой, не желавшей иметь зятем француза. Перспектива жить дома без сестры Линочке не улыбалась, и она предпочла выйти замуж.

Несмотря на предпочтение, отдаваемое старшей дочери, Александра Петровна, обладавшая неисчерпаемым чувством юмора, любила над ней посмеяться, подчеркивая ее способность поддаваться временным влияниям. Если Линочка вдруг начинала принимать неестественно-важные позы, это, по словам ее матери, значило, что она начиталась Вальтера Скотта и воображала себя леди Равеной. Выйдя замуж за Курнакова, Линочка сразу стала лихой казачкой, говорила «у нас на Дону» и с видом знатока судила о джигитовке. Это длилось недолго, но было в достаточной мере смешно.

Через год у Курнаковых родился сын Сергей. Бабушка и дедушка Эшен, под предлогом, что квартира в лейб-казачьих казармах неудобна для ребенка, взяли внука к себе, сначала на время, а потом он остался у них навсегда и стал предметом самого тщательного «лабораторного» воспитания. Строго оберегаемый от всякого постороннего влияния, к 12 годам Сережа приобрел тон «вундеркинда». К 16 годам «вундеркинд» превратился в веселого, остроумного, даже несколько разбитного малого, которого бабушка Александра Петровна с притворным ужасом называла «garcon de cabaret» (кабацкий парень). Сережу учили многому: живописи, музыке, иностранным языкам, верховой езде. Ждали, что он будет великим математиком, знаменитым строителем, художником, композитором. Но наступила война 1914 г., а за нею революция. Для «Дикой дивизии» пригодилось уменье ездить верхом, а для последующей деятельности журналиста — пошло на пользу владение пятью языками, хлесткое перо и способность к рифмованию, в котором мы с ним соревновались с детских лет. Я упомянула о двоюродном брате Сереже, т.к. он будет появляться на страницах моих воспоминаний.

В начале 90-х годов один за другим умерли Петр Афанасьевич и Анна Афанасьевна Чебышевы. К бабушке Александре Петровне перешло Аладино и земля при соседней деревне Нетесово. (Всего 250 десятин.) Денежные обязательства, лежавшие на этом небольшом владении, были немедленно погашены и через 2-3 года Аладино нельзя было узнать. Из запущенной усадьбы оно превратилось в благоустроенную дачу, куда вся семья съезжалась на лето в течение 25 лет.

 

- 22 -

Пока не была построена Моск.-Киево-Воронежская ж.д., сообщение с Аладином было довольно сложным. До Калуги доезжали поездом, потом 75 верст «на перекладных» по тракту Андреевское-Перемышль-Козельск. В Козельске обычно ждали свои лошади.

В раннем детстве я два раза совершила такое путешествие с матерью, братом Шуриком, который был на полтора года младше меня, и няней Настасьей. Хотя я была еще очень мала, но я отчетливо запомнила некоторые картины того периода моей жизни. Обстоятельства сложились так, что позднее мне целых 7 лет не пришлось быть в Аладине. После развода моих родителей оно стало для меня запретной и потому особенно интересной зоной, и я всеми силами старалась извлечь из своего сознания отрывки воспоминаний. Я закрывала глаза и мне представлялся балкон с белыми колоннами, липовая аллея среди яблоневого сада и в конце этой аллеи смешная будка для караульщика. Будка эта стояла на подпорках, как свайная постройка, и в нее вела боковая лесенка. Вспоминался гремучий ключ в парке. На берегу росли незабудки и девочка в красном сарафане мастерила для меня кузовок из бересты. Эти отрывочные образы так прочно врезались в мою память, что, когда я одиннадцатилетней девочкой снова приехала в Аладино, многое мне показалось знакомым. Я узнала и балкон, и будку на сваях, и гремучий ключ.

Но прежде чем перейти к описанию моего вторичного появления в Аладине осенью 1903 г., — следует установить, что я представляла собою в возрасте 11 лет. Для этого необходимо вернуться к событиям моего раннего детства и рассказать о семье моего отца.

Род Сиверсов, из которого происхожу я, принадлежит к лиф-ляндскому матрикулированному дворянству и, по существу, был военным. Прапрадед Иван Христианович Сивере, приходившийся двоюродным братом екатерининскому наместнику в Твери и Новгороде и послу в Польше Якову Ефимовичу Сиверсу, воспитывался во 2-м кадетском корпусе, откуда был выпущен в Гатчинскую артиллерию цесаревича Павла Петровича и, после воцарения последнего, был переведен в лейб-гвардии артиллерийский батальон. С этой поры наша семья была тесно связана с гвардейской артиллерией.

В 1799 г. Иван Христианович, находясь в Швейцарии в армии Римского-Корсакова, участвовал в сражении с французами

 

- 23 -

близ Шафгаузена, а в Отечественную войну командовал артиллерией запасной армии Тормасова. На склоне лет, в чине генерал-лейтенанта, он был начальником артиллерийского южного округа в Ахтиаре (так в то время назывался Севастополь) и умер в Севастополе в начале 1830-х годов.

Женат он был на Марии Марковне Сивере и имел двух сыновей и трех дочерей. Из последних, одна была замужем за флота генерал-лейтенантом Г.А. Польским (оттуда родство с Чебышевыми).

Старший сын, Александр Иванович, мой прадед, воспитывался в Пажеском корпусе, причем имя его, как окончившего первым, было занесено на мраморную доску. В 1817 г. он был выпущен прапорщиком в лейб-гв. 1-ю артиллерийскую бригаду, а затем, командуя батареей 2-й арт. бригады, за «отличную храбрость», выказанную им в траншеях при осаде турецкой крепости Варна в 1828 г., получил орден св. Георгия 4-й степени. После войны, закончившейся в 1829 г. Бухарестским миром, Александр Иванович некоторое время состоял при Николаевской военной Академии, а затем, в возрасте 33 лет, был произведен в генерал-майоры и, пользуясь репутацией неподкупной честности, назначен начальником тульских оружейных заводов, где не все было благополучно. Были обнаружены хищения, и молодой генерал с энергией принялся за «выявление зла». Он, видимо, принадлежал к тому сорту людей, по поводу которых либерально настроенный публицист воскликнул: «Хвала стране, где честность дает тебе известность!», а потом, увидев, что он сказал несообразность, поправился: «Позор стране, где честность дает тебе известность». Для Александра Ивановича Сиверса его честность и порожденная ею «известность» были губительны. Он загадочно умер в начале 40-х годов, как предполагали по некоторым данным, отравленный.

Его вдова Елизавета Васильевна (урожд. Ольдерогге) оставшись, с четырьмя детьми без всяких средств и с небольшой пенсией, была примером доблести и добродетели. Дав прекрасное воспитание детям, она умерла в 1899 г. в возрасте 89 лет, окруженная заботой сыновей, находившихся уже в немолодых годах и генеральских чинах.

Из трех сыновей ее двое — Михаил и Николай Александровичи — были, как и их отец, артиллеристами. Средний же, Александр Александрович, мой дед, не мог поступить в военную службу из-за повреждения ноги. В младенческом возрасте он

 

- 24 -

неудачно выпал из колясочки, всю жизнь страдал хромотой и носил тяжелый протез.

Вспоминая дедушку Александра Александровича, я удивляюсь тому, что это несчастие не наложило на него никакого отпечатка мрачности: это был удивительно милый, приветливый ко всем человек, любящий жизнь во всех ее проявлениях. Главным пристрастием его были лошади: на конюшне всегда стояло несколько хороших лошадей, а кабинет был уставлен конскими скульптурами и увешан картинами Сверчкова. Кроме лошадей, дедушка любил растения, птиц и рыб. Где бы он ни жил - в Нижнем, в Киеве или в Москве, его квартира напоминала зимний сад, причем он сам ухаживал за своими цветами и пальмами. Между кадками с тропическими растениями стояли аквариумы с золотыми и серебряными рыбками, а в столовой заливались десятки канареек и других экзотических птичек. Душою всего этого животного и растительного мира был дедушка, который, несмотря на все свои многочисленные служебные дела, находил время, чтобы полить цветы и накормить птиц и рыб.

Более тридцати лет дедушка Александр Александрович прослужил в Удельном ведомстве, причем в последние годы был начальником Удельного округа в Нижнем, а затем в Киеве. В конце 90-х годов дедушка и бабушка Сивере поселились в Москве. Дедушка вышел на пенсию, но, не вынося бездействия, вел дела своего друга Владимира Федоровича Лугинина по управлению его большими костромскими лесными именьями.

Умер дедушка скоропостижно на даче под Москвой 21 апреля 1902 года от приступа грудной жабы, окруженный любовью и уважением всех его знавших. (Ко всему этому я еще вернусь в ходе моего повествования.)

В родословную моего отца по материнской линии вкрадывается некоторая таинственность. Несомненно, что его прабабушка Елизавета Григорьевна Калагеорги, в девичестве Темлицына, была дочерью светлейшего Потемкина. Кто была ее мать, в точности неизвестно. Апокрифические версии называют имп. Екатерину II, причем сторонники этой версии указывают на очень большое сходство с императрицей двоюродной тетки моего отца Елизаветы Александровны Стремоуховой, рожд. Калагеорги, внучки таинственной Елизаветы Григорьевны.

Во всяком случае документально известно, что в семье лейб-медика «августейших детей» Бека воспитывалась дочь светлейшего, в судьбе которой императрица принимала большое

 

- 25 -

участие. Известен портрет кисти Боровиковского, изображающий эту особу в восточном тюрбане, облокотившейся на бархатную рампу театральной ложи. (Находится в Третьяковской галерее, причем ошибочно помечен «Е.Г. Темкина», тогда как она была Темлицыной — смешение фамилий Потемкина и ее крестной матери кн. Голицыной.) На судьбу Елизаветы Григорьевны косвенным образом повлияли устремления русской политики конца XVIII века. В окружение вел. князя Константина Павловича, намечавшегося, как известно, в византийские императоры, по мысли его бабушки, были вызваны из Греции несколько юношей, которые должны были оказывать на него «эллинское влияние». Среди этих молодых греков был Иван Христофорович Калагеорги. Византийскому проекту не суждено было осуществиться, но греческие юноши на родину не вернулись и остались в России. Иван Калагеорги, поступивший на военную службу и женившийся на Е.Г. Темлицыной, впоследствии долгие годы пребывал на посту херсонского губернатора.

Младшая дочь четы Калагеорги, Вера Ивановна, вышла замуж за помещика Лохвицкого уезда Полтавской губ., друга Н.В. Гоголя, сына известного скульптора, Петра Ивановича Мартоса. Умерла она сравнительно молодой*. Дочь Веры Ивановны, Надежда Петровна Сивере, моя бабушка, вспоминая свое детство в обстановке украинской деревни, рассказывала, что крестьяне, когда она с родителями проезжала в экипаже, говорили: «Це Мартос, Мартосиха и Мартосивна».

Теперь, когда я в кратких словах рассказала об «истоках» семьи и перечислила моих ближайших предков с четырех сторон, я могу приступить к изложению собственных воспоминаний.

Ничуть не страдая самомнением, я все же признаю, что моя жизнь представляет некоторый интерес, поскольку она сплетена с внешними событиями большой важности, участницей и жертвой которых мне пришлось быть.

Потому во мне так сильна обида за утрату того единственного (материального), что остается у человека от его прошлого — писем, дневников и фотографий. Всего этого я была лишена грубо и, главное, бессмысленно. Мемуары, написанные без до-

 

 


* Ее портрет работы художника Зарянко куплен у нас Русским музеем. Материалы о прадеде П. А. Чебышеве сданы мною в 1970 г. в Морской музей г. Ленинграда.

- 26 -

кументов, хотя бы и при наличии довольно хорошей памяти, не так уж интересны! И все же в период моего одиночества, когда все помыслы направлены в прошлое, я не могу отказать себе в радости вызвать милые образы тех, «кого уж нет, и кто далече», — как Саади некогда сказал!

 

Вятские Поляны, 1952 г.

(С некоторыми позднейшими добавлениями).

Т.А.