- 78 -

КУЗНЕЦ

 

В лагере, возле станции Асино, с нами работали и заключенные-женщины.

Софья Николаевна Слепкова, окончившая в свое время курс в Московском университете, была юристом. До 1932 года она была членом Верховного Суда, а когда над братьями Слепковыми разразилась гроза — они разделяли взгляды Бухарина и Рыкова, — и их отправили в места не столь отдаленные, ее вывели из состава Верховного Суда, и она возглавила юридический отдел Наркомлеса. В 1937 году Софью Николаевну арестовали и дали особым совещанием 5 лет лагерей. Их она отбыла в 1942 году и пока содержалась — до особого распоряжения.

Семьи у нее не было. Муж — приспособленец оставил ее в 1933 году, не желая разделять с ней ответственность за братьев, перед этим произошла отвратительная сцена самобичевания со слезами и заверениями, что "там, в глубине души", он навсегда будет верен взглядам ее и ее братьев, что он пронесет светлый образ Софьи через всю оставшуюся жизнь.

Она развенчала его полностью, с легким сердцем подписала развод. А через год узнала, что супруг нашел успокоение на полной груди отцветающей певицы и успешно таскал за ней болонку.

Одной из подруг Слепковой была Марецкая, старшая сестра знаменитой уже в те годы артистки. Сестра поддерживала ее морально и материально, часто писала ей сердечные письма, сообщала о детях и муже, военном, ранее ее отправленном на Колыму.

Странно и страшно было смотреть на эту женщину необычайной физи-

 

- 79 -

ческой и духовной красоты, одетую в ватные брюки, телогрейку и бушлат. Только на ногах у нее были домашние валенки, а головка кокетливо спрятана в оренбургский пуховый платок.

Она была очень милой, с ямочками на щеках, интеллигентной собеседницей. Казалось, частичка мира, покинутого нами, сопровождала нас в сибирской дали...

Вскоре с ней произошел чрезвычайный по тогдашним временам случай. Это было весной 1944 года. В лагерь открытым текстом пришла на имя начальника телеграмма, о которой нам рассказали "дневальные".

"Из Москвы — Асино Новосибирской области начальнику канцелярии.

Немедленно, получением сего освободите из-под стражи Марецкую, оденьте по сезону, выдайте литер Москву и десять тысяч спецфонда. Исполнение 48 часов доложите телеграммой Москву имя Берия".

Все пришло в движение. За сутки были сшиты туфельки из офицерских голенищ, платье и пальто из офицерского драпа и саржи. Пока сутками шла работа в мастерских, начальник лагеря позвонил в Новосибирск и запросил У МВД, как понимать телеграмму, не фальшивка ли это?

— А вы позвоните Лаврентию Павловичу и переспросите его, — иронически посоветовал начальник управления. Затем серьезнее заметил: — Не отлучайтесь от аппарата и ждите в продолжении часа-двух моего звонка.

Через час 15 минут раздался звонок резкий, повелительный:

— Выполняйте указание точно и в срок. В час отхода поезда телеграфируйте номер поезда, вагон, место. Проводите сами до Томска, оттуда позвоните мне.

Через два дня мы простились с Марецкой, а через две недели Слепкова получила от нее письмо из Москвы.

Письмо было иносказательным, но мы поняли все. Марецкая писала:

''Милая Софочка! Я хожу как во сне по нашей белокаменной и боюсь проснуться. Видела своих ребяток: как они выросли и возмужали! Не по годам серьезны, окружили меня таким вниманием, такой трогательной заботой и лаской! Хорошо понимаю, что мой эпизод — частность, случай, рожденный гражданской смелостью моей сестры Верочки. Видимо, поэтому я не могу пользоваться в полной мере своим счастьем, зная, что мой муж там же, где совсем недавно была и я. Но ни о нем, ни о наших братьях мы ничего не знаем, да и все попытки что-либо разузнать разбиваются о стену глубокого молчания...

И все же от свободы я хожу как пьяная. Живу пока у Верочки, но вскоре должны выделить комнатку.

Верочка рассказала о том, как все это произошло. Одна из побед нашей

 

- 80 -

славной армии отмечалась торжественным концертом в Большом театре, присутствовали все во главе с ним. После концерта участники были приглашены на прием, там Вера читала отрывки из "Войны и мира". Внезапно она увидела его. приближающегося к ней с улыбкой, спрятанной под густыми усами. Он обратился к Вере:

— Вы чудесно прочли Толстого, я получил истинное удовольствие. Затем после паузы спросил: "Ну, а как вы живете?"

— Благодарю вас, товарищ Сталин, материально очень хорошо.

— А морально? — испытующе поглядев на нее, спросил он.

— Морально неважно — робея под его взглядом, ответила Вера.

— Почему же так получается? Мы идем от победы к победе, бог воины служит нам, разве вас не радует все это?

— Радует, как и всех, но дело в том, что моя сестра, лучшая моя подруга, с которой мы были всю жизнь вместе, сейчас в Сибири, и это не дает мне покоя.

Собеседник сморщился, как от зубной боли, но разговор начался, и его нужно было довести до конца.

— Почему же, по какой причине?

— Вы же знаете наше фамильное несчастье?

— Имеете в виду братьев Марецких?

— Да!

— Но это не помешало одной из сестер, вам, быть в Москве, пользоваться заслуженной славой артистки. А почему сестра в Сибири?

— У нее был муж, разделивший судьбу наших братьев, — ответила Вера. Ее собеседник задумался, а затем поманил к себе Берия.

— Лаврентий Павлович, посмотри дело сестры артистки Марецкой и, если это не нарушит государственных интересов, сделай так, чтобы сестры были вместе.

Берия пожал плечами и молча улыбнулся. Через несколько дней тонкое дело Марецкой лежало у него на столе с заметками, сделанными важной рукой Абакумова и его резюме: "Опасности не представляет". На следующий день телеграмма-приказ пошла в Асино, звонок артистке Марецкой, а еще через 10 дней сестры были вместе.

Вот и все. Одной трагедией на земле стало меньше, одним актом великодушия больше. Но это происходило очень редко, случай этот произвел на многих наших товарищей сильное впечатление, делались далеко идущие выводы, проводились сомнительные параллели, доказывающие политическое легковерье и незрелость некоторых заключенных.

Я однажды не выдержал и напомнил им отрывок из Щедринской сказки:

 

- 81 -

"Кто простил? Орел! Кого простил? Мышь!"

Во время моего пребывания в лагере под Асино меня дважды по доносам привозили для опросов в Новосибирскую тюрьму управления "Сиблага". Однажды ко мне в камеру поместили сибирского кузнеца, он совершил несколько побегов. На этот раз кузнец арестован был за отлучку из стройбата к семье, это был третий по счету побег. Его ни разу не ловили, он приходил сам, повидав семью и насладившись родной тайгой,

Кузнец по природе наделен был медвежьей силой и хваткой, несколько успешных поединков провел он с "хозяином тайги".

Мне кузнец, не торопясь, по-сибирски обстоятельно рассказывал:

— Сам я, однако, в толк не возьму, чего бегу: работа, что в лагере, что в колхозе — одна и та же — кузнецом тружусь. Кормежка в лагере, однако, получше, чем в колхозе, а вот чего-то не достает. Ну семья, ребятишки маленькие, а их у меня пятеро, это само собой. Но вот и у других, однако, семья есть. А сидят, не бегают: а я вот не могу в неволе, свободы мне не хватает, тоскую по тайге, будто зверь какой...

Последний раз я около года по тайге хлынял: барсучил, бил белку, соболя, лисицу. Для себя одного пестуна завалил. Брусники, малины, меда, кедрового ореха впрок с,ебе заготовил, муку жена вместе с огневым припасом в условное место приносила, а я ей рухлядь меховую оставлял. Она сдаст ее — и пороху, и дроби вдосталь получит.

Для вида сама на денек с ружьем сходит в тайгу, детишек со старухой-тещей оставит в селе.

Как ни следили за мной — все зря, глубоко в тайге моя землянка была.

Тогда хозяйку мою заарестовали, месяц спустя тещу взяли: детишки одни остались. Выбрал я ночку потемней, подошел к избе — ребята не кормлены, в холодной избе сидят, не умыты. Увидели меня — криком кричат.

Ну, думаю, отгулялся охотник, таежный гость. Оставил ружьишко, рухлядь, запас огневой, ребяток утешил и пошел в Новосибирск.

Сегодня сдал себя в руки, а на завтра жену с тещей выпустили, свидание дали: сказал я жене, где солонина и свеженина у меня схоронены, где мед и ягода сухая — на весь год им хватит. Она к ребятишкам, а я к тебе, вот, в гости.

Рассказывал он не спеша, лицо красивое с небольшой вьющейся светловолосой бородкой и спокойной сталью задумчивых глаз, производило приятное впечатление.

— Долго пробыть за замком думаешь?

— Как придется. Только подальше от дома теперь когти рвать буду, чтоб не быть семье накладом. Не был ты, друг разлюбезный, в тайге: красотища неописуемая! Как земля-то хороша, на каждого человека места хватит, а люди грызутся...