- 66 -

АВАНЕС

РАССКАЗ СТАРОГО 3/К

 

В октябре, как только стали реки и установилась зимняя дорога, с Котласа регулярно пошли этапы заключенных на Крайний Север. Каждый день несколько групп по 30-40 человек уходили в разных направлениях. В середине ноября дошла очередь и до нас. Накануне наша бригада прошла медицинское освидетельствование; отобранных к этапу сорок человек провели через баню, выдали зимнее лагерное обмундирование: ватные бушлаты, телогрейки, ватные брюки, валенки и шапки-ушанки.

Одни утверждали, что этап пойдет в лес на заготовку шпал, другие говорили о бумажном комбинате, строящемся в сотне километров от Котласа, третьи называли конечным пунктом этапа поселок Чибью. И никто не только не угадал, но и не мог себе представить, что мы, метя снежную пыль, будем маршировать более тысячи километров и, потеряв по дороге три четверти этапников, через 53 дня очутимся за полярным кругом, где закладывалась "северная кочегарка" - на Воркуте.

В день этапа нас подняли раньше обычного, еще стояла глухая ночь, и в глубоком небе мерцали звезды. Как только мы вернулись из столовом, к бараку, скрипя полозьями саней, прибыла заиндевелая мохнатая лошаденка и люди стали укладывать в сани свои жалкие пожитки. Там уже лежали мешки с хлебом, боченок соленой трески, овес, сено и вещи конвоиров. Когда мы положили и свои "сидоры", сани были загружены до предела.

Среди назначенных на этап был и Аванес - рослый мужчина лет сорока, с характерным кавказским лицом.

Аванес - инженер-артиллерист. Больше года он находился в заграничной командировке, изучая технологию и организацию производства на орудийных заводах Европы. Еще так недавно - прошлым летом - он ходил по улицам Парижа. В августе, получив предписание начальства, вернулся в Москву. Зная о "трудностях роста" социалистического общества и будучи человеком практичным, Аванес при изучении технологии пушечного дела не забывал и своих личных потребностей. Когда он - в великолепном костюме, кожаном репине с фетровой шляпой на голове — сошел на перроне московского вокзала, дюжий носильщик с трудом тащил за ним два кожаных чемодана.

Аванес любил Москву. После долгой разлуки он с интересом оглядывал знакомое здание вокзала, наблюдал за деловитой суетой москвичей, и с удовольствием слушал звучащую кругом русскую речь. Он был искренне рад своему возвращению и, обогащенный опытом, готов был трудиться "на благо социализма" не покладая

 

- 67 -

рук.

Его приятно удивило, когда при выходе с перрона симпатичный молодой человек в приличном штатском костюме, окликнул его по имени, сообщил, что шеф послал за ним машину. Десять минут спустя машина с Аванесом проскочила Лубянскую площадь и въехала во двор управления НКВД. Два месяца спустя особое совещание заочно приговорило его к пяти годам заключения.

...Еще вчера Аванес, обращая на себя внимание зэков, ходил в кожаном реглане и хотя изрядно помятой, но все еще великолепной фетровой шляпе. Сейчас он не отличается от других заключенных. Вместо реглана на нем ватный арестантский бушлат, ватные брюки, валенки, на голове шапка-ушанка. Фигура его не изящна, но внушительна, а взгляд жгучих черных очей свиреп и мрачен.

Когда Аванес поднял и положил на сани свой роскошный кожаный чемодан, возница безо всякого почтения пихнул его ногой:

- Куда прешь свою дурацкую шарманку, не видишь - Полно! Обезьяны только недостает!

- Я тебе покажу обезьяну, холуй паршивый! - рассвирепел Аванес и ринулся к саням. Возница поспешно соскользнул с них на другую сторону и ретировался, а Аванес стал укладывать свои чемоданы.

Возница вернулся в сопровождении Коменданта из уголовников.

- Гражданин, снимите чемоданы! Нельзя столько вещей брать на этап, - приказал комендант. Он, конечно, был заинтересован, чтобы они остались в лагере. Стоявшие здесь же лагерные придурки - десятник, нормировщик, подрядчик и завларьком - пошептавшись, предложили Аванесу продать им вместе со всем, что было в них.

- Не могу я остаться без вещей, - объяснял Аванес. - Со дня на день меня могут освободить. Я послал письмо наркому Серго, он помнит меня, я два раза был у него на приеме!

Пока у ворот происходила перекличка отбывающих, Аванес сумел уговорить кого-то из соэтапников помочь ему нести чемодан, обещая за это подкармливать и снабжать куревом в дороге. Затем захлестнул веревкой второй чемодан, пристроил его, точно ранец, за плечами и вместе с остальными вышел из ворот лагеря. Три конвоира в коротких полушубках, туго затянутых ремнями, с винтовками в руках, считали выходящих. Белобрысый конвоир, видимо, старший, сделал несколько шагов навстречу этапникам, цвиркнул сквозь зубы слюной и стал выкрикивать давно всем известные слова конвойного ритуала. "Этап, слухай мою команду! В колонну стройся, не растягиваться, не отставать. Шаг вправо, шаг влево считаю побегом и стреляю без предупреждения. Трогай!" Передний конвоир, вскинув приклад винтовки под

 

- 68 -

правую руку, сделал несколько шагов, оглянулся и, убедившись, что все следуют за ним, решительно направился к руслу реки. Пропустив всех, сзади пристроился второй конвоир с собакой. Третий конвоир - в резерве, он сидит на санях. Завтра он уступит свое место другому конвоиру, два дня будет шагать, а на третий день - снова в резерв.

Бледный рассвет едва-едва обозначился, густой белый туман окутывает Вычегду. Скрипит укатанный снег под ногами. Изредка звякнет в заплечной сумке ложка о котелок. Бодро проходим первые километры пути. Несмотря на сильный мороз, многие уже расстегивают бушлаты. Через каждые пять километров - короткий привал. Все садятся или ложатся на снег, курят, лениво болтают. У кого есть - достает из сумки кусок мерзлого хлеба и жует. Пять минут истекли, и снова идем дальше и дальше по руслу реки. Когда, наконец поздним вечером впереди замаячит огонек, люди невольно ускоряют шаг, зная, что он означает близость этапной землянки, где можно выпить кружку горячей воды и, прижавшись друг к другу, поспать до утра. Утром этапники получают дневной паек - 600 граммов мерзлого хлеба, кусок соленой трески. Каждый пятый день - дневка. В этот день, кроме хлеба и трески выдается горячая баланда. Дневки через одну — обязательно в каком-нибудь лагерном пункте. Этап ведут в баню, меняют белье, на подводу грузят свежий хлеб и треску, оставляют заболевших, если у них температура не ниже, чем 37 и три десятых.

Иногда срывается, кружит, свистит, швыряет в лицо жестким снегом пурга. Наметает сугробы, слепит глаза, валит с ног. Талый снег, смешиваясь с потом, струится по лицам. Напрягая все силы, люди медленно продвигаются, увязая в снегу. Только поздно ночью вконец измученные добираются этапники до очередной землянки.

На второй день пути один из чемоданов Аванеса был принят на сани. Еще через день уже и второй чемодан лежал там. Но спустя неделю сани снова загрузили запасом хлеба, и чемоданы пришлось нести. Так повторялось много раз. Первые сотни километров Аванес бодро шагал со своим чемоданом по укатанной дороге. Вдоль Вычегды, Выми, Ухты и Ижмы встречались деревни и лагерные пункты, где, имея деньги, он мог покупать и съестное, и махорку для носильщика. Бодрость Аванеса поддерживалась также надеждой на скорое окончание пути. Никто из нас не знал о конечной цели нашего этапа, и все были уверены, что он закончится со дня на день в одной из ближайших лагерных "командировок" И только спустя месяц, когда, оставив позади около тысячи километров, мы очутились на реке Уса, конвой объявил нам, что этап следует на Воркуту. Это сообщение удручающе подействовало на нас. Мы не сомневались, что нас гонят в необжитые, гиблые места где-то а

 

- 69 -

в Заполярье, куда продовольствие и почта доставляются только в летние месяцы.

Двигаясь вверх по Усе, мы уже с первых дней убедились, как редки жалкие зырянские деревни и лагерные точки в пути. И чем дальше - тем реже, и тем менее укатанной и ровной становилась дорога по реке. Чувствовалась близость полярного круга. Сильные морозы сменялись неистовой пургой. Из сорока человек, вышедших из Котласа, девять заболевших и сильно обмороженных этапников были оставлены в лагерях по дороге. Несмотря на плохую дорогу, короткий зимний день и предельную усталость, люди должны были по-прежнему проходить ежедневно 30-45 километров, отделявших одну этапную землянку от другой.

Последнюю дневку наш этап сделал в Сивой Маске — убогой зырянской деревушке из нескольких изб. Дальше не было ни жилья, нм лагерных пунктов ни этапных землянок - голая однообразная тундра. До Воркуты оставалось еще 5-6 переходов, тем более тяжелых, что здесь кончалась дорога, по которой могли пройти сани. Теперь мы должны были сами нести и свои вещи, и недельный запас хлеба и трески, а главное – ночевать в лютую январскую стужу под открытым небом.

На следующий день, без всякого предварительного сговора, мы взбунтовались, потребовали от конвоя двухдневного отдыха и двойную пайку хлеба. После короткого совещания конвой удовлетворил наши требования. Шестьдесят часов, проведенные в Сивой Маске, прошли преимущественно во сне. Собранные в одной зырянской избе, грязные, давно не бритые, люди валялись, тесно прижавшись друг к другу на голом полу в самых причудливых позах. Клубы махорочного дыма, нестерпимая вонь от потных человеческих тел и одежды были невыносимы даже для невзыскательного хозяина избы. Перебравшись с семьей к соседу, он время от времени наведывался к нам, но, постояв две-три минуты у дверной притолоки, крутил носом и уходил. Вечером при свете коптилки, как обычно во время дневок, шла картежная игра, перемежаемая оживленной торговлей. Картами увлекались уголовники, их в этапе было десять человек. Торговлей — почти все остальные. Торговали махоркой — рубль цыгарка, меняли хлеб на махорку, перочинные ножи, мундштуки, котелки и т. д. На другой день в продаже появилось вареное собачье мясо по 10 и 20 рублей за кусок. Вскоре обнаружилось, что уголовники в сенях избы, где находились конвоиры, захлестнули петлей казенную овчарку и удавили се. Вдоволь наевшись недоваренного мяса, остатки они пустили в продажу, боясь держать при себе. Поздно вечером конвоиры свистали свою собаку, заглядывали и в нашу избу. Утром изучали следы на снегу и, наконец, обнаружили голову и шкуру овчарки. Со-

 

- 70 -

бравшись вместе, они рассматривали шкуру и долго о чем-то совещались. После обеда белобрысый конвоир пришел в нашу избу и долго молча вглядывался в лица.

- Что ты делал па воле? - спросил, наконец, ближайшего к нему зэка.

- Автомехаником был.

- А ты?

- Доцентом был.

- Это что такое?

- Ну, педагог, учитель.

- А, учитель, понимаю. Куришь?

- Курил бы, да нечего.

- Ну, пойдем со мной, дам махорки.

Поступок белобрысого конвоира удивил и заинтересовал нас. Пока отсутствовал доцент, высказывались самые различные предположения. Пришли к почти единодушному мнению, что подкупом и угрозами, а может быть, и побоями, конвоиры пытаются заставить доцента рассказать, кто убил казенную собаку. Но час спустя вернулся улыбающийся доцент, зажав в кулаке полпачки махорки. Оказывается, конвоиры позвали его, чтобы он грамотно написал "Акт о смерти собаки, последовавшей от удара лошади, сопровождавшей этап". Благополучное завершение истории с казенной собакой успокоило и развеселило этапников. Цена на собачье мясо немедленно поднялась.

Аванес на последние деньги купил четыре куска мяса. Один он съел полусырым еще утром, а три оставшихся доваривал вечером в котелке. Когда мясо сварилось, он завернул его в тряпочку и сохранил для дороги, а бульон выпил.

Шестого января нас подняли задолго до рассвета, предложили разобрать свои вещи с саней, выдали по три кило хлеба и по килограмму трески. В полной темноте, поеживаясь от резкого северного ветра, перехватывающего дыхание, этап двинулся дальше. Несмотря на мороз и холодный ветер, вскоре мы не только согрелись, но и вспотели. Двигались мы, как и прежде, по руслу Усы. Оно становилось все уже. По берегам кое-где торчали одинокие хвойные деревья. Небольшие стайки белых куропаток перелетали с дерева на дерево, лакомясь хвойными иглами. Когда окончательно рассеялась утренняя мгла, вдали показалась величественная горная цепь Уральского хребта. По мере нашего продвижения все выше и грандиозней выглядели горы. Казалось, они росли и шли навстречу нам.

В отличие от других, старшим конвоир шел на лыжах. Он то уходил далеко вперед, то возвращался, покрикивая на отстающих. На привалах он задерживался дольше всех - то подвязывал лыжу, то копался в своем вещевом мешке. И когда мы уходили уже далеко-далеко, он догонял и обгонял нас. За спиной у него, кроме небольшого мешка и винтовки, болтался, точно метелке, пучок длинных прутьев карликовой березки. Назначение этих прутьев долгое время оставалось для нас загадочным. Высказывались всякого рода предположения и домыслы.

 

- 71 -

Многие склонялись к тому, что прутъями "старшой" будет сечь отстающих. Другие утверждали, что прутья, воткнутые в снег, будут служить вешками, указывающими, где лежат погибшие в пути заключенные.

Уже в первый день марша от Сивой Маски, несмотря на двухдневный предварительный отдых, усиленную пайку хлеба и мясо собаки, то один, то другой из этапников, чтобы облегчить себя, бросал на привалах свои вещи. Тот вытащит из мешка ботинки с галошами, повертит их в руках, полюбуется и, тяжело вздохнув, швырнет в снег. Тот бросает вольное пальто, костюм или белье. И чем дальше мы шли, тем больше оставалось на снегу брошенных вещей.

Растянувшись темной узкой цепочкой, точно гусеница, бесшумно и медленно двигается этап. К вечеру затихает ветер, заметно крепчает мороз. Крупные яркие звезды загораются в глубоком небе. Погруженная в величественный покой, молчит безъязыкая тундра, а над ней неистово мечутся сполохи полярного сияния.

Только в полночь объявил конвой большой привал. Инстинктивно, точно овцы, сбившись в большую кучу, люди упали в снег и сейчас же уснули. Два-три часа спустя, почувствовав холод, все станут шевелиться во сне, сжиться и плотнее прижиматься друг к другу, а еще через час, окончательно проснувшись, дрожа всем телом и щелкая зубами, сами станут торопить конвой, чтобы двигаться дальше. Конвоиров уговаривать не нужно. Хотя они молодые, тренированные, лучше одетые и сытые, но, провалявшись несколько часов в яме, вырытой в снегу, они тоже щелкают зубами и спешат размяться и согреться в дороге.

Пересчитав выстроившихся людей, старший конвоир махнул рукой, а сам по обыкновению задержался. Оглянувшись, я увидел, как, освещая электрическим фонариком яму, в которой мы спали, он что-то искал, отходил в сторону, и снова возвращался к яме. Днем, взглянув на "метлу", болтающуюся у него за спиной, я убедился, что прутьев там осталось значительно меньше. "Старшой" после привала подбирал более или менее соблазнительные вещи, брошенные зэками, зарывал их в снег поодаль от ямы и втыкал на этом месте прутик, чтобы на обратном пути найти их и подобрать.

По-прежнему стояла ясная морозная погода. Крепкий мороз без ветра не страшен этапнику. Страшны пурга и бездорожье. Тем не менее, невыспавшиеся, шагая по глубокому сыпучему снегу, мы быстро уставали и часто требовали привала. Многие на ходу дремали, иные спотыкались и падали. На местах привалов оставалось все больше брошенных вещей.

Заметно выдыхался и Аванес. Огненные глаза его угасли, скорбно торчал большой нос, еще более распухший на морозе. И все его похудевшее, сплошь заросшее темной щетиной лицо выражало тоску, уста-

 

- 72 -

лость и безразличие. Утром он с немалым трудом уговорил своего носильщика взять чемодан.

К концу дня все так уставали, что с наступлением темноты этап вынужден был останавливаться на ночлег. Три-четыре часа спустя снова били на ногах. Правда, некоторых конвою пришлось поднимать пинками и прикладами. В один из последних переходов носильщик Аванеса съел последний кусок мяса и категорически отказался нести дальше проклятый чемодан. Связав оба чемодана ремнем, Аванес взвалил их на себя и понес.

Спали мы у обрывистого берега, укрывшись от резкого северного ветра. Рядом на берегу одиноко стояло корявое хвойное дерево. Когда проснулись, было светло. Конвоиры уже поднялись. Топчась возле своей ямы и громко хлопая рука об руку, они, широко осклабившись, смотрели все б одну сторону. "Вот это дело!" - воскликнул один из этапников и устремился к берегу. Глянув туда, мы замерли от неожиданности. Все дерево было украшено, точно рождественская елка. Всюду на ветвях висели великолепные вещи: белоснежные сорочки, кальсоны, цветные носки, галстуки, воротнички, желтые полуботинки, две шляпы, реглан и множество других вещей. Легкий ветер развевал пестрые кашне, парусили сорочки. А вокруг дерева, задрав голову, деловито ходил Аванес, развешивая все новые и новые веши. Собравшись к дереву, заключенные с восхищением рассматривали заграничные вещи. "А ведь сегодня восьмое января, стало быть, но старому стилю - первый день рождества", - сказал пожилой зэк, перекрестился и высоким тенором запел: "Рождество Твое, Христе, Боже наш..." Стоящие рядом подхватили и весь этап включился в хор, оглашая морозный воздух тундры нестройными, хриплыми, простуженными голосами.

- Давай становись! - закричал конвоир, потрясая винтовкой. Через минуту, вскинув за плечи сумки, люди шагали дальше, то и дело оглядываясь на одинокое дерево, приветливо махавшее нам вслед своим необычным нарядом. Дерево давно скрылось из глаз, но люди, еще вчера смотревшие с ненавистью на Аванеса и его чемоданы, теперь то и дело приветливо и мягко заговаривали с ним.

"Старшой", по обыкновению отстав, догнал нас только после второго перекура. Разгоряченное бегом лицо сияло, глаза светились торжеством и радостью. Увидев его, зэки громко заговорили о шакалах, наживающихся на чужой беде.

В тот же день, поздно вечером, мы достигли устья убогой речушки Воркута. Следуя ее руслом, через два дня, едва живые, доползли до рудника. Собственно, никакого рудника там еще не было, и все население, размешенное в нескольких палатках, едва ли превышало двести человек. Преобладали уголовники. Сутки спустя наши конвоиры на двух оленьих нартах

 

- 73 -

уехали обратно. Аванес и отсюда продолжал писать жалобы "в центр" по поводу своего незаконного ареста и осуждения. Два года спустя он, болея куриной слепотой, возвращался вечером из столовой, заблудился, ступил в запретную зону и был застрелен часовым...