- 7 -

* * *

 

В 1986 году умерла моя мать, Н.М.Улановская, с которой вместе мы работали над этой книгой. Переиздавая ее в России в первый раз, мы с сыном жалели о том, что наши близкие не дожили до свободы в России. И было обещано — из уважения к их памяти — ничего не менять в угоду моменту, «на чью бы мельницу при этом ни лилась вода».

И вот — «исправленное и дополненное издание» воспоминаний. Совместимы ли эти понятия? Но жаль не воспользоваться последней возможностью — перед тем, как рукопись магнитофонной записи «Рассказа матери» будет отправлена в архив «Мемориала» или другого уважаемого учреждения, и не вернуть кое что из того, что по разным причинам было при предыдущих публикациях опущено. Приходилось сокращать объем и жертвовать одним из многих рассказов о загубленной в лагерях жизни, и этот исключенный рассказ годами не давал покоя. А теперь его можно вернуть.

Что-то было опущено по соображениям самоцензуры. Ведь даже и наступившая в России свобода не отменяла опасности кого-то обидеть: ладно, если речь о явном провокаторе, кого назвать и при жизни было не жалко, хотя и у него есть жена и дети, но, если жива еще была много страдавшая — но и других не жалевшая муза поэта, не настало ли время теперь вернуть опущенные прежде и нелестные для ее памяти эпизоды?

Кое в чем я и раньше не соглашалась с Солженицыным, но теперь поняла: надо еще о чем-то сказать, на что-то возразить. Ведь он приходил и расспрашивал моего отца и гостившего у нас старого лагерника. И то, что писатель из их рассказов взял, и как использовал — это ведь важно?

А имя старого генерала, которого «наши» завербовали в 21-м году в Берлине, воспользовавшись трудным его положением, но ничего он дурного не сделал, никого

 

- 8 -

не предал, а только принял помощь от тех, кого и сам раскусил, и ходил с ними в ресторан «Медведь» — стоит ли наконец это имя назвать? Жалко! Хоть нет в живых ни его самого, ни молодой тогда его жены.

Еще раньше оказалось возможным включить записанную в 1978 году в Иерусалиме беседу с Анатолием Якобсоном, известным правозащитником и литератором, о его встрече в 1956 году с нашей семьей и другими бывшими узниками, о влиянии этой встречи и других факторов на формирование его взглядов, об участии его в правозащитном движении в Москве в 1960-х — начале 70-х годов и о решении уехать в Израиль. В том же 1978 году, в особенно острый момент душевной болезни, которой он заболел в Израиле, А.Якобсон покончил с собой.

Рассказ его с самого начала был задуман как часть семейной хроники (мы поженились в 1956 г. и разошлись в 1974-м), но не вошел в первое издание книги по техническим причинам — чтобы сократить ее объем.

Объем нового издания позволяет опубликовать и новый большой раздел «Наша лагерная переписка».

Сноски, библиографические ссылки — прибавившиеся по сравнению с предыдущими изданиями, новые имена, которые оказалось возможным раскрыть, и обширный именной указатель, надеюсь, окажутся нелишними и для рядового читателя, и для историка, обогатят издание, увеличат доверие к изложенным в книге фактам. Сожалею, что не о всех лицах, упомянутых в тексте и в указателе, удалось найти полные данные.

Кто-то удачно сказал, что наши недостатки — продолжение наших достоинств. Как положительные отзывы на книгу, так и упреки ее авторам, касались стиля — сдержанности изложения, некоторой его сухости. Изменить положение в целом невозможно — «стиль — это человек», но кое-что из не включенного прежде в текст — отдельные живые детали устного рассказа, просторечные обороты — больше принятые в книгах теперь, чем прежде, — вернуть можно и нужно. Надеюсь, что и лагерная переписка послужит той же цели — раскроет перед читателем наши мысли и чувства, сделает нас ему понятнее и ближе.

Иерусалим, 2002

 

 

- 9 -

ПРЕДИСЛОВИЕ К ПЕРВОМУ ИЗДАНИЮ

 

В Галилее, в кибуце Рамат-Йоханан, у нас есть друзья, пожилые женщины Тамара и Това, приехавшие из России лет шестьдесят назад. Мы с матерью любим их навещать, слушать их рассказы об истории кибуца, гулять вместе с ними по зелёной территории, заглядывать в помещения детского сада, школы, пошивочных мастерских, прачечной. И конечно, для нас каждый раз праздник – приходить в нарядную и просторную кибуцную столовую.

Мы уже достаточно времени живём в Израиле, чтобы понимать, что и в кибуцах есть свои проблемы. Но каждый раз, побывав в Рамат-Йоханане, мать повторяет: «Это – ближе всего к идеалу, о котором мы мечтали». И в голосе её сожаление. Ведь и она могла прожить такую же прекрасную и плодотворную жизнь, как эти пожилые кибуцницы.

Меня задевает, что при всём гостеприимстве и добром к нам отношении, кибуцницы мало расспрашивают нас о нашем прошлом. И слишком откровенно, на мой вкус, гордятся своими достижениями. Но мать мне возражает: «Незачем им нас расспрашивать. И гордятся они перед нами – справедливо. За ними – правота».

Итак – сожаление о том, что жизнь прожита не так, как следовало. И – смирение перед сверстницами, которые когда-то пошли иным, чем она, путём.

Вместе с тем, знакомясь с воспоминаниями моей матери, читатель напрасно будет искать явно выраженного раскаяния в «грехах молодости», демонстративного отречения от заблуждений прошлого. Причин такой сдержанности несколько. Прежде всего, автор – вообще человек сдержанный и распространяться о своих чувствах и убеждениях не любит. Сдержаннее и скупее всего рассказано о самом тяжёлом – о гибели детей: моего старшего брата - на войне и младшей сестры – от несчастного случая в 1961 г. Кроме того, книга эта создавалась как свободный рассказ мне, дочери, которой многое понятно

 

- 10 -

без слов. Переписывая и редактируя магнитофонную запись, я не хотела разрушать впечатления от непринуждённого рассказа и предпочла понадеяться на то, что недоговоренное будет понято и читателем. А то, что читатель – с другим жизненным опытом – не поймёт, пусть примет на веру, заметив с самого начала, что автор воспоминаний предельно правдив.

Но главное – о своём разрыве с местечком, об участии в Гражданской войне, о службе в советской разведке, мать вспоминает как о чём-то, что случилось так же закономерно, как последующее отрезвление и отправка в лагеря. И раскаиваться в этом противоестественно и бесплодно. То, что для неё, как и для тысяч её современников, существовал другой выбор – пути, по которому пошли кибуцницы Тамара и Това – было осознано слишком поздно. Но мне кажется, что для понимания того, как люди становятся революционерами, полезно рассмотреть этот феномен изнутри, сохраняя – не к самому феномену, а к его носителям – лояльность детей по отношению к родителям.

Нас в Израиле трое – моя мать, я и мой сын. Не для красного словца, а поражаясь остроте сюжетов, которые создаёт сама жизнь, упоминаю, что мой сын – солдат израильской армии. Представителей трёх поколений нашей семьи связывает духовное, а не кровное лишь родство. В революцию мы не верим. Мы терпимы и либеральны. Но тем, чем был когда-то для моих родителей уход в революцию, тем впоследствии для меня была готовность разделить их арестантскую судьбу. Эти же «революционные гены» привели моего подростка-сына к решению уехать в Израиль. Поэтому в нашей семье – на обозримом мною отрезке её истории – не существовало проблемы «отцов и детей». Когда следователь на допросе сказал мне, что моя мать «ненавидела советскую власть», я убеждённо ответила: «Значит, так и надо советской власти». Мой сын не хотел жить в Советском Союзе в значительной степени потому, что в той стране держали в тюрьмах его деда, бабку, мать, угрожали арестом его отцу. Возможно, что лояльность по отношению к близким заменила нам почти атрофированное национальное чувство.

Как многие нынешние олим, выходцы из России, мы плохо знаем свою родословную. «Будденброков» или «Саги о Форсайтах» по нашим воспоминаниям не создашь. Только теперь, оказавшись на древней земле наших предков, ощутив немалым усилием воображения эту землю своей, мы вдруг поняли, что мы – часть единого народа. Желание рассказать историю нашей семьи возникло у нас из понимания того, что при всём своеобразии отдельных моментов, эта история – от еврейского местечка, через обольщения и увлечения века, через заезды на чужие континенты и остановки в Архипелаге ГУЛАГ, с его особыми, располагающими к размышлению, условиями, через причастность к диссидентскому и сионистскому движениям в Москве и до нашего приземления в Лоде – эта история довольно характерна для определённого круга нынешних граждан Израиля.

М.Улановская

Иерусалим, 1980