«РАЗЖАЛОВАННЫЙ КОМСОРГ*

В батальон я прибыл сразу же после завершения операции наших войск по захвату крупного плацдарма на западном берегу Днепра и освобождения города Рогачева. Наш полк активно принимал участие в этих боях и понес значительные потери. Только в нашем батальоне вышли из строя более сорока автомашин, и двадцать человек водителей было убито и ранено. На роту капитана Стрельцова, куда меня назначили, пришлось почти восемнадцать автомашин и одиннадцать человек личного состава, в том числе потеряли командира взвода, в котором мне предстояло служить. Поэтому мне поручили сразу же возглавить его до прибытия нового офицера. Это было непросто, так как я был новичком и "старички" относились ко мне настороженно.

Наступила временная стабилизация фронта, и мы залечивали свои раны, пополнялись людьми и техникой и занимались работой по подтягиванию тыла фронта к передовой, материальным обеспечением фронтовых частей и созданием их запасов. В это же время происходила реорганизация существующих фронтов и создание новых. Так на базе Центрального были созданы Первый и Второй Белорусские фронты. Командующим 1-м Белорусским фронтом был назначен Г. К. Жуков. Реорганизовали и автомобильную службу. Пятьдесят шестой и пятьдесят седьмой отдельные автополки были объединены в отдельную автомобильную бригаду, входящую в состав 1-го Белорусского фронта. У меня тоже произошли изменения. Я был избран комсоргом батальона с сохранением должности помощника командира взвода. Активные действия на фронтах возобновились только в июне 1944 года и сразу же по различным направлениям.

Перед этим наши и армейские автомашины перевезли огромное количество грузов. Достаточно сказать, что для перевозки только одного боевого комплекта снарядов и мин для сухопутных частей этих фронтов требовалось 13500 железнодорожных вагонов. А ведь к началу боев предстояло накопить не один, а четыре боекомплекта. Можно представить, сколько требовалось автомобилей для доставки их к линии фронта и на передовую.

Перед началом летнего наступления наш полк разделили. Один батальон закрепили за армией, проводящий наступление на Бобруйск, Минск, Барановичи, другой был придан конно-механизированной группе Плиева, идущей по тылам противника, а наш батальон под командованием капитана Ямкового отправили в части, наступающие на города западной Украины: Сарны, Ковель, Ровно и Луцк. И здесь мы попали совершенно в другой мир. Население нас не любило, не люби-

ли они и немцев, но нас больше. Первое время после освобождения того или иного населенного пункта было все спокойно. Потом передовые части шли вперед, а тылы подвергались нападению "бандеровцев". И мы поняли, что такое партизанская война. Каждый куст на дороге представлял опасность, а лес неприятельскую территорию. Передвижение по дорогам стало возможным только в сопровождении сильной охраны, и она не всегда помогала. Мы теряли людей и машины, а бороться с мобильными отрядами повстанцев было очень трудно. Днем это был мирный селянин, ничем не отличающийся от других, а ночью он брал винтовку или автомат и убивал.

Первое время у бандеровцев были крупные подразделения, и мне однажды пришлось с ними встретиться. Двигаясь по шоссе в районе Ровно в составе своего отделения и в сопровождении взвода солдат, нас внезапно обстреляли из минометов и автоматов. Бандеровцы вышли из леса, намериваясь, по-видимому, перейти шоссе со своим обозом. Нам всем пришлось покинуть машины, залечь в кювет и, взяв автоматы, отражать атаку и отбить ее. Забрав своих убитых и раненых, они снова ушли в лес, из которого вышли.

Жизнь солдат в своем собственном тылу стала неспокойной и опасной. С боевыми частями Красной Армии "бандеровцы" предпочитали в бой не ввязываться, а если и вступали, то с мелкими подразделениями. Доставалось от них в основном тыловым частям, органам советской власти и войскам НКВД, которых они люто ненавидели. Мы теряли часовых, без шума снятых со своих постов в ночное время, взрывались склады горючего, уничтожались автомашины, если им представлялась такая возможность. В большие города они не входили и работали там подпольно, а сельская местность была практически в полной их власти.

Где-то летом 1944 года мне поручили возглавить колонну из 18 автомашин для транспортировки снарядов с базового склада, расположенного в районе города Сарны, в армейские склады, находящиеся вблизи города Коваль. На шоссе под Ровно, перед поворотом на Цумань — Сарны, нас остановил дорожный пост и предложил подождать, пока не наберется достаточного количества вооруженных офицеров и солдат, которым необходимо было ехать попутно с нами. Эта предосторожность была не лишней, так как мы въезжали в лесной район, где действовали вооруженные отряды украинской повстанческой армии УПА, и советская власть существовала только в районных центрах. Когда набралось человек двадцать, мы двинулись в путь. В первой же деревне я остановился у дома с вывеской "сельсовет". На доске объявлений были вывешены постановления сельсовета, призывы к на-

селению советских органов власти, а также обращения украинской повстанческой армии, клеймящие оккупантов и их распоряжения о продовольственном налоге для нужд повстанцев.

В Цумань мы прибыли к вечеру, и комендант этого районного центра предупредил меня, что дальше ехать нельзя, и очень удивился, что мы благополучно до них добрались. Кроме того, он сказал, что этой ночью ожидает нападения местных националистов, и предложил нам быть готовым к его отражению. Как стало ясно из дальнейших разговоров с солдатами НКВД, находившимися в городе, они накануне проводили операцию по окружению нескольких деревень, которые по их сведениям, являлись базовыми для "бандеровцев". При этом были задержаны семьи наиболее активных националистов - много женщин, стариков и детей были доставлены в Цумань и помещены в здание клуба, бывшую церковь, и дальнейшая их судьба была неясна. Конечно, понятно, что местные отряды УПА любой ценой хотели освободить свои семьи. Нашу колонну автомашин разместили в центре города на площади, где и находилась бывшая церковь, заполненная людьми из этих деревень. Пришел снова комендант и предупредил меня о том, что водители ночью должны находиться в своих машинах, а прибывшие с нами попутчики готовы занять боевые позиции. Среди ночи у наших машин появилась молоденькая девушка лет шестнадцати-семнадцати, каким-то чудом, выскользнувшая из охраняемого здания. Плача, она умоляла нас взять ее с собой, заверяя, что она будет стирать, готовить и ухаживать за нами. Было больно ее слушать и очень жалко, но взять с собой мы ее конечно не могли. Она ушла, как и пришла, буквально растворившись среди спящих домов и темной зелени кустов.

По каким-то причинам "бандеровцы" ночью не смогли организовать вооруженное нападение на город, а утром пришла из Ровно большая моторизованная колонна с двумя танками и солдатами НКВД, которая и вывезла арестованных в город Сарны, являющийся большим железнодорожным узлом, куда направлялись и мы. Мне вспоминались чудовищные рассказы о партизанских деревнях в Белоруссии, полностью уничтоженных немцами, а мы, взяв на вооружение эту тактику, применили ее в Западной Украине, правда, при этом мирных жителей не убивали, а отправляли в неизвестность на восток, куда-нибудь подальше, благо таких мест у нас в стране хватало.

Первым городом, в который мне пришлось войти на территории Польши, был Хелм, а потом Люблин. Здесь впервые увидел только что освобожденный нами немецкий концлагерь Майданек, и впоследствии мог сравнить его с нашими советскими лагерями. Это была значительная территория, огороженная колючей проволокой, с чистень-

кими бараками забитыми еле живыми людьми - скелетами и горами человеческого пепла.

Наши войска, выйдя к реке Висла, и захватив на ее западном берегу три плацдарма, наконец, встали. В середине августа 1944 года практически все боевые действия прекратились, кроме локальных операций по расширению плацдарма и уничтожению оставшихся немецких группировок.

Наш автополк расположился в лесу, на польской территории, под городом Луков. Вырыв землянки и укрытия для машин, мы обустраивались, как могли. В это время у меня возникли первые осложнения с командиром батальона, капитаном Ямковым. К нам стали поступать пополнения, в том числе призывники 1926 года рождения, и среди них три девушки-связистки. Они-то и послужили причиной конфликта. Три девушки на более чем пятьсот мужчин да еще в лесу, это бесконечно мало. Около них постоянно толпились мужчины разных рангов: от офицеров и сержантов до солдат. Не остался равнодушен к ним и наш комбат. Пригласив их к себе в балок и угостив консервами и водкой, он стал приставать к одной из них. Возмущенные они пришли ко мне, как комсоргу батальона, и все рассказали, а я в свою очередь доложил об этом замполиту и парторгу батальона. Какой у них был разговор с комбатом, я не знаю, но он вызвал меня и сделал "разнос", предупредив о том, чтобы я не совал свой нос в его дела, и при случае он все это припомнит. Такой случай вскоре представился.

Саперы 1-го Белорусского фронта приступили к наведению переправ на Висле. Каждая такая переправа представляла собой мост грузоподъемностью, в зависимости от назначения, от 6-ти до 60-ти тонн и длиной почти в километр, и это не считая подходов. Поэтому для их строительства потребовалось большое количество бревен и досок, которые заготовлялись в лесах Белоруссии. Один из таких лесозаготовительных пунктов был организован под Брестом, около городка Картуз Березы и за ним был закреплен автомобильный взвод нашего полка, помощником командира которого был я. Взвод, возглавляемый лейтенантом Харламенко, выехал на место работы, а я задержался с одной автомашиной для получения запасной цистерны бензина литров на шестьсот и сухого пайка дня на два. Шофером машины, на которой мне предстояло выехать, был некий Садовой, бывший офицер аэродромного обслуживания, разжалованный в рядовые за какие-то поступки. Он недавно прибыл к нам в часть, и я его плохо знал. Погрузив все необходимое, мы выехали на место наших работ, дня через три после отъезда взвода. Миновав небольшой польский городок Бяла-Подляска, нашу границу и город Брест, мы выехали на основное шоссе, идущее в

город Кобрин, где стали встречать женщин, просивших их подвезти по пути. Как обычно, плата за проезд состояла из кое-какой еды и конечно самогона. За рулем я никогда не пил, и несмотря на то, что сейчас я не вел машины, от угощения, предлагаемого мне Садовым, отказался. Заметив, что Садовой достаточно пьян и не может уверенно вести машину, я приказал ему передать мне руль. Пьяно ухмыляясь, он ответил, что не имеет на это право, сколько бы я ему об этом ни говорил. "Ты что, сержант, приказов не знаешь, это запрещено. Тебе что угодно дам, только не руль". Поминутно хватаясь за руль, чтобы выровнять ход машины, я попросил его остановиться, надеясь на то, что пока схожу в кусты, он может быть заснет. Однако, когда я вылез из кабины, он включил скорость, дал газ и уехал. Пришлось до Картуз-Березы километров десять идти пешком. В город я вошел уже ночью и сразу же увидел сбитый телеграфный столб и перевернутый кузов, сорванный со стремянок. Самой машины, бензина и продовольствия уже не было. Дойдя до моста через речку Ясельда, где находился пост дорожной комендатуры, я спросил у девушки-регулировщицы, проходила ли здесь автомашина без кузова. "Да, - ответили она - такая машина прошла, чуть не свалилась в речку, на предложение остановиться шофер не реагировал, мы сообщили коменданту, и он выехал, вдогонку, на "виллисе". Бензин и продовольствие забрал наш старшина, правда часть бензина вытекла". Переночевав у девчат, я утром на попутке добрался до своего взвода. Лейтенант отнесся к происшествию спокойно и предложил мне с ним поехать в комендатуру за машиной. Машину нам отдали, а Садового - нет. "Составим акт дорожного происшествия и его вместе с водителем отправим в вашу часть", - сказал комендант. А через две недели меня вызвали в полк. Там мне передали, что Садовой объяснил в батальоне, как было дело: "вел машину старший сержант, он врезался в столб, а потом от страха сбежал, а я был пьян и остался в машине и ничего не помню".

Через два дня собрали комсомольское собрание батальона, выступил командир батальона и рассказал версию Садового, добавив, что он ему верит, и поэтому Бронштейн не достоин быть комсоргом, и следует рассмотреть его пригодность быть помощником командира взвода. Я был потрясен и не знал, как оправдаться. Мои попытки объясниться пресекались председательствующим замполитом старшим лейтенантом Василенко. В глазах у меня потемнело, и в них запрыгали какие-то "зайчики". В голову ударила кровь, и я ничего не соображая, вскочив в землянку, где располагался наш взвод, схватил трофейный автомат и бросился наружу. Увидев комбата, я направился к нему, дав очередь вверх. Он оглянулся и, увидев меня, бросился бежать через кусты, а

сбоку у него болталась кобура с пистолетом, о котором он и забыл. Дав еще очередь вверх для острастки, я успокоился и, поняв, что сделал глупость, пошел в свою роту к старшине. Там сдал автомат, а старшина дал стакан водки.

Утром за мной пришел наряд и отвел на полковую гауптвахту. А через три дня меня вызвали на заседание бюро комсомола полка, где исключили из комсомола, а приказом командира полка я лишался водительских прав и отправлялся в стрелковую часть. Звание старшего сержанта мне оставили.

В сопровождении старшины роты меня отправили в распределитель, а оттуда в десятую стрелковую дивизию. Дивизия находилась на формировании в ближайшем тылу фронта и постоянно пополнялась людьми и вооружением. Привыкший к вольностям, царившим во фронтовых автомобильных частях, я был поражен дисциплиной, которая соблюдалась здесь и жестким расписанием занятий. Практически весь день был занят боевой подготовкой, правда мне делали определенную "поблажку", а старшина роты даже сказал, что я, возможно, скоро буду командиром взвода, так как офицеров у них не хватает, а сейчас ко мне присматриваются.

Я уже было, смирился со своей судьбой быть пехотинцем. Однако мне опять очень повезло. Писарь нашей роты как-то зашел в землянку, где я занимался изучением стрелкового оружия с солдатами, и передал, что в дивизию приехали вербовщики, отбирающие людей, имеющих различные военные специальности, но, как ему стало известно, в списках меня нет, поэтому предложил пойти самому туда и разобраться. В штабе полка уже были собраны люди, имеющие разные военные специальности, но случайно попавшие в стрелковую дивизию. Их уже построили, и я присоединился к ним. Какие-то офицеры называли профессию и предлагали лицам, имеющим ее, делать шаг вперед. Были отобраны танкисты, артиллеристы и даже летчики. В числе шоферов записали и меня.

Так я попал в 29-й запасной автомобильный полк, снабжавший боевые части 1-го Белорусского фронта офицерским, сержантским и водительским составом, находящимся в резерве. При полке была и учебная рота, в которую направили меня, как не имевшего водительских прав. Вечером, на поверку, пришел старшина этой роты. И к своей радости я узнал в нем хорошо мне знакомого сержанта Александра Подколзина, который служил со мной в одной роте еще до наступления в Белоруссии и отправленного после ранения в госпиталь. Обмявшись, как старые друзья, мы вспоминали прошедшие дни, и я рассказал ему о своем злосчастном приключении. "Слушай, у меня на выходе есть

группа водителей, подготовленная нашей ротой, - сказал он, - я включу тебя в число выпускников, и ты сдашь экзамены на права водителя, что для тебя не будет трудно". Действительно, через 10 дней я получил новые водительские права, затратив на их сдачу не более недели.

Вскоре Подколзин сообщил мне, что формируется какая-то трофейная команда, то есть команда, собирающая какие-то военные трофеи, и он рекомендовал меня заместителем ее командира, на что я конечно согласился. Наконец такая команда была создана, в нее вошли сорок водителей, из наиболее опытных. Нас построили на улице для встречи с новым командиром, которого никто из нас не видел и не знал. Наконец из здания вышел офицер и я, подав команду смирно, печатая шаг, пошел ему навстречу. Вскинув руку, отдавая честь, и подняв глаза, я остолбенел — моим новым временным командиром был капитан Ямковой, по-видимому, за какие-то поступки снятый с должности комбата и отправленный в резерв фронта.

Доложив по форме, я удивленно посмотрел на него. Он и глазом не повел, что узнал меня. Обойдя строй, он скомандовал: "Вольно!" и уже, обращаясь ко мне, добавил: "Старший сержант, командуйте дальше". Повернулся и ушел опять в здание.

Получив на следующий день оружие и два "студебеккера" в придачу, мы выехали к месту нашего назначения, которое никому из нас не было известно. Вечером, на ночлеге, в одной маленькой польской деревеньке капитан вызвал меня к себе и по секрету сообщил, что скоро намечается большое наступление. А наша команда действительно трофейная, но трофеи - это немецкие легковые автомашины, которые, как правило, в пылу боя уничтожаются, а нам нужно их сохранить. Для этого следует во время боя идти среди наступающих, самим захватывать "легковушки", выставлять охранение и затем отправлять по назначению. Об этом в команде должны знать только он сам, а теперь и я. Остальным сообщим это перед самым боем, в котором нам предстоит участвовать. Так как легковые автомобили имелись не в каждой немецкой части, то и в боях мы будем участвовать только по указанию штаба соединения, к которому будем прикомандированы. Однако 14 января 1945 года, когда началось наступление 1-го Белорусского фронта, капитану Ямковому пришлось предпринять много усилий, чтобы мы не участвовали в боях прорыва, резонно заявляя, что на переднем крае обороны немцев легковых автомашин нет. Вместе с тем 17 января нам всем пришлось участвовать в наступательном пешем бою на юго-западной окраине Варшавы совместно с первой польской армией, укомплектованной наполовину нашими ребятами, и которой было поручено добивать окруженный гарнизон. Все мы за этот бой, впоследствии,

были награждены медалью за освобождение Варшавы. Но найти целые легковые автомашины среди полностью разрушенного города нам не удалось. Вскоре пришел приказ немедленно двигаться в район города Радома, где около поселка Пшысыха (так в памяти) в лесу окружен штаб немецкого корпуса. Срочно собрались и вечером были уже на месте. Переночевав в поселке, в 7 часов утра прибыли на исходный пункт предстоящего наступления, в маленькую деревеньку под названием Русские Броды, находящуюся на самой кромке леса. Как нам сказали, большая колонна различных автомашин с имуществом штаба корпуса вошла в лес накануне и, растянувшись вдоль широкой просеки, оказалась в окружении наших войск. Охраняли ее батальон прикрытия и разрозненные небольшие подразделения немецких войск, отступивших из Радома после его взятия. На предложение сдаться немцы ответили отказом. Поэтому решено было их уничтожить. Ямковой пошел искать начальство, расспросив находившихся здесь солдат, а я собрал своих ребят и снова напомнил, что нам делать: держаться вместе, не разбредаться и в то же время действовать по группам в 10 человек, слушать команды пехотных командиров, а принимать решения по обстоятельствам и распоряжению старшего по десятке.

Было еще темно и холодно. На белом снегу четко выделялись люди без маскировочных халатов, и, казалось, сплошной стеной стоял лес. Пришел какой-то офицер, погоны я не рассмотрел, и сказал, что мы пойдем со второй волной наступающих. Я забеспокоился: где наш командир, пошел его искать, но не нашел, "плюнул", и вернулся к своим.

Сгрудившись у наших автомашин, мы возбужденно переговаривались и курили. Следует сказать, что за время нашей командировки капитан Ямковой не вмешивался в дела группы, предоставив все решать мне, на стоянках уходил в другой дом и там ночевал, утром, ни с кем не разговаривая, садился в машину, и мы трогались дальше. Со мной контактировал только по необходимости, молча, выслушав мой доклад, говорил: хорошо, а если была необходимость - давал указания. Все свои распоряжения передавал через меня, а с остальными практически не общался. Поэтому нас не особенно беспокоило отсутствие командира, так как все знали, что следует делать. Правда, я слабо представлял, как воевать среди деревьев и только понимал, что необходимо как можно ближе и скрытно подойти к противнику, а потом уже атаковать. Дальше мои знания военного искусства не позволяли сделать какие-либо выводы из сложившейся ситуации.

Никаких приказов мы не слышали и ракеты не взлетали. Но первая большая группа солдат, что-то около батальона, подошла к лесу и скрылась между деревьями.

Стало рассветать и, наконец, появился Ямковой с пистолетом в руке. "Рассредоточьтесь! - приказал он - скоро пойдем и мы". Заняв заранее оговоренную позицию, я прислушивался к звукам, идущим из леса, но было все тихо. Через бесконечно долгое время, так мне показалось, возможно, минут через 15-20, лес как бы вздрогнул от взрывов гранат и автоматных выстрелов. Прозвучала команда "вперед", и окружающие меня солдаты почти бегом бросились к лесу, а мы за ними. Я бежал за солдатами, держа на изготовке автомат, пытаясь наступать по следу идущего впереди. В лесу снега было мало, и бежать было легко, но мешали деревья, о корни которых все время спотыкался. Что я чувствовал в то время? Злость и страх одновременно, но злость была сильнее, хотелось раздвинуть деревья руками и скорее добраться до немцев. А самое страшное - это ограниченная видимости в лесу: за каждым большим деревом мерещился враг, и ты судорожно крутишь стволом автомата в разные стороны.

Первая волна наступавших, встретив лесные завалы и огонь противника, залегла и мы тоже, но ненадолго. В тылу у немцев раздались выстрелы и крики "ура" и все солдаты и мы с ними поднялись в едином порыве и бросились вперед, обходя завалы. Перебегая от дерева к дереву, я вместе с другими выскочил на просеку, где уже кипел бой, постепенно перешедший в простое уничтожение людей. Прямо напротив меня находился большой немецкий грузовик. Шофер был уже убит, и его голова без шапки с рыжими волосами ярко выделялась на снегу. Рядом с грузовиком стояла легковая автомашина марки "оппель-кадет" с открытой дверцей. Около нее в снегу лежал немецкий офицер в шубе с воротником, но в фуражке и целился, как показалось, в меня из пистолета. Инстинктивно я бросился вниз, одновременно нажав на гашетку автомата. Я не знаю, кто его убил, но когда я поднял голову - офицер, перевернувшись, опрокинулся в снег, и к нему бежали два наших пехотинца. Подойдя к машине, я осмотрел ее, она была цела. Солдаты, сняв с убитого часы, и вытряхнув из его карманов всякую мелочь, побежали дальше.

Убитый офицер был молод и красив, приятный аромат дорогих духов исходил от его одежды, и мое нервное возбуждение сменилось грустью. Выстрелы затихли. Я, понимая, что теперь никто не тронет машину, пошел вдоль колонны, разыскивая своих. Вся просека была заполнена ранеными и убитыми немцами, из кабин свисали трупы шоферов. Убитых наших солдат здесь было немного, зато в лесу они встречались буквально на каждом шагу. Санитары уже укладывали раненых в автомашины и наши "студебеккеры", которые временно для этой цели были конфискованы. Серьезных потерь в группе у нас не

было - только трое легко раненных, а в трофеях оказалось одиннадцать исправных легковых автомашин различных марок, годных для перегона своим ходом. Уже на следующий день, среди не убранных еще трупов, избегая встречи с нами, трудились польские мародеры, нагружая свои повозки немецким барахлом.

После десятидневной командировки мы вернулись в 29-й запасной автополк, а еще через три дня меня и еще семь водителей, знакомых с иномарками, отправили в 41-й Краснознаменный автомобильный полк 5-й ударной армии. Там я стал командиром отделения во 2-м батальоне этого полка, укомплектованного "студебеккерами", хорошо мне знакомыми и с которыми я чувствовал себя уверенно.

Батальон, которым командовал майор Чирков, был прикомандирован к только что организованному передовому отряду армии для оперативных действий впереди основных наших сил и состоял из пехотного полка, танковой бригады, минометных и еще из каких-то воинских частей. Наша армия никак не поспевала за стремительно отходящими немцами. Катастрофически отставали тылы, бойцы не получали горячей пищи, и нельзя было сделать запас боеприпасов, поэтому и была создана эта группировка. Посадив на машины солдат пехоты, она все время находилась в контакте с противником, по пути захватывая небольшие немецкие города, где никак не ожидали прихода наших войск.

Запомнился один эпизод, когда небольшой наш отряд, где находился я, состоящий из пятнадцати автомашин с солдатами и трех орудий, въехал в какой-то городок и остановился в его центре. Здесь работали магазины, ходили автобусы, на перекрестках стояли полицейские, а на улице было много народу, и из телефонов-автоматов, стоящих на улице, можно было позвонить в Берлин. Мы ошалело смотрели на все это. Солдаты стали спрыгивать с автомашин, и город мгновенно опустел. Улицы покрылись белыми простынями, вывешенными из окон, балконов и даже на дверях подъездов. Так, не встречая серьезного сопротивления, мы проскочили до реки Одер, севернее города-крепости Кюстрин, и даже захватили плацдарм на западном берегу реки. Сам Кюстрин удалось взять лишь в марте, а плацдарм удерживали до апреля всей армией.

Возвращаясь в своих воспоминаниях к периоду Висло-Одерской операции, не могу умолчать атом, о чем не принято было говорить. Перед наступлением в войсках активизировалась так называемая партийно-политическая работа, проводились собрания, выпускались газеты и листовки, в которых рассказывалось о зверствах немецко-фашистских захватчиков на территории СССР и призывалось отомстить врагу. На

дорогах, уже в восточной Германии, после прохода передовых частей устанавливались щиты с надписью: "Вот оно, логово зверя! Добьем его!" В беседах с солдатами, проводимых политработниками, говорилось, что немецкому населению нельзя доверять, что это скрытый враг. В феврале, население, проживающие в 25-и километровой прифронтовой зоне, стало поголовно высылаться в более глубокий тыл наших войск, давая на сборы 30 минут. В городах и селениях оставались дома со всем их имуществом, которое разграблялось, а оставшаяся в селениях еще и различная живность, использовалась воинскими частями для питания своих солдат. Лишенные своих домов, по дорогам бродили большие группы женщин, пряча более молодых среди своей толпы. Правда, это не всегда помогало и насилие над женщинами стало распространенным явлением. Особенно этим грешили тыловые части, у которых для этого было больше возможностей. Наконец, командование фронтом спохватилось и где-то в конце марта или начале апреля издало приказ, в котором за насилие над местным населением виновные подлежат суду военного трибунала с наказанием вплоть до расстрела. И это помогло, случаи насилия стали редкими, а в Берлинской операции они практически не наблюдались.

Здесь мне хочется рассказать о большой любви, которая возникла на фронте вопреки здравому смыслу и всем препятствиям, возникающим на ее пути. В то время наш полк располагался в довольно крупном селении Дюссельдорф, находившемся в десяти километрах от Одера. И конечно ни одного местного жителя там не было. Стоял апрель, и распускались листья на деревьях. Мы готовились к наступлению на Берлин. В нашей роте служил старшина Сажин (его имени не помню), родом из Тувы, а в штабе полка была связистка Люба. И он страстно влюбился в нее. Ответной взаимности он добивался долго, в жесткой конкуренции с офицерами полка, и, наконец, она ему ответила тоже любовью. Все было бы хорошо, но пришел приказ отправить всех женщин в тыловые части, подальше от передовой и предстоящего наступления. Узнав об этом приказе, Сажин с Любой и автоматом заперся в одном из домов, требуя оставить ее здесь и никуда не отправлять. Более двух суток велись переговоры, и о чем договорились мне неизвестно, но он, наконец, позволил ее забрать. Сопровождать Любу в другую часть поручили мне, а по возвращении я рассказал ему, куда я ее отвез и как туда добраться. Прошло не более трех суток, и Сажин пропал. Немедленно организовали поисковую группу и выехали в ту часть, где находилась Люба, но там выяснилось, что она также сбежала и где сейчас находится неизвестно. Почти две недели велись поиски дезертиров по воинским частям, на всякий случай направили запросы по их месту

жительства. Но все оказалось безрезультатным, а 16 апреля наши войска пошли в наступление, и было уже не до них.

Я хорошо помню, как это произошло. В пять часов утра по московскому времени начался артиллерийский обстрел и бомбежка позиций немецких войск нашей авиацией. Было очень темно, по местному времени лишь три часа утра, то есть стояла глубокая ночь. Артобстрел продолжался недолго около тридцати минут, потом вспыхнули прожектора и 5-я ударная армия во взаимодействии с другими пошла с кюстринского плацдарма в наступление. Обеспечивал действия армии наш 41-й автополк. Первую линию обороны прорвали за несколько часов, а на второй у Зеловских высот "завязли".

Зеловские высоты представляют собой серию небольших холмов с достаточно крутыми в сторону реки склонами. Танковые подразделения нашей армии не смогли с ходу взобраться на них и несли большие потери. Остановилась и пехота. Для оказания помощи и форсирования наступления командование 1-го Белорусского фронта ввело в бой две танковые армии, и только тогда днем 17 апреля была взломана и вторая линия обороны немцев. Мне пришлось, двигаясь вслед за наступающей пехотой, везти артиллерийские снаряды для орудий сопровождения. На поле боя страшно было смотреть. Буквально на каждом шагу стояли подбитые или догоравшие танки, и как показалось мне, в воздухе распространялся запах жареного мяса. Кругом лежали трупы убитых солдат, и требовалось быть очень внимательными, чтобы не наезжать на них. За четыре дня непрерывных боев наши части продвинулись на тридцать километров и подошли к окраинам Берлина, а мы практически бессменно, неся потери от бесчисленного количества мин, установленных не только на дорогах, но и в открытом поле, подвозили людские резервы, боеприпасы и питание для солдат.

Прорвав внутреннюю оборону Берлина, части 5-й ударной армии, завязали бои уже на улицах города. За основу была взята тактика наступления штурмовыми группами и отрядами. Соответственно и нас разбили на мелкие группы по 5-10 автомашин, закрепленных за конкретным подразделением, ведущим бой на улицах. Практически каждый большой дом являлся крепостью, защищаемой иногда ротой немецких солдат, сражавшихся с невиданным упорством. Имевшиеся подземные переходы на улицах, позволяли противнику получать подкрепление и даже заходить к нам в тыл, иногда для этой цели использовалось берлинское метро. Бои среди домов большого города я мог бы сравнить с наступлением в лесу, где невозможно было предугадать, откуда будет нанесен удар. Особенно нам, автомобилистам, досаждали немцы, вооруженные фаустпатроном, взрыв которого пробивал броню

танка и разносил вдребезги автомашину. Спрятавшись в подворотне или прямо из окна, они стреляли по проходящей части, нанося большой урон технике. Поэтому перед штурмом по опорным пунктам врага наносились удары артиллерией и даже бомбили их с воздуха, а затем пускали пехоту. Но так было не всегда. Мне запомнился не очень большой четырехэтажный дом, в подвальном помещении которого находился винный склад. Стрелять из пушек по нему не стали и несмотря на интенсивный огонь оборонявшихся, захватив с ходу первый этаж, задержались там. Узнав об этом, солдаты, оставшиеся на улице, ведя огонь из автомата по окнам дома, отправили своих представителей с котелками и другой подручной посудой в подвал. Я тоже, схватив пустую канистру из-под бензина, бросился туда же. На лестнице в подвал была толчея. Солдаты, кто с чем, и даже с касками в руках наполняли свою посуду различным вином, не разбираясь в его марке, пили и бросались на второй этаж, где возобновился бой. В самом бетонированном подвале вина было по щиколотку. Оно текло из огромных бочек, прострелянных автоматной очередью. Валялись груды битых бутылок. Наполнив канистру и захватив несколько бутылок марочного вина, мне удалось благополучно добраться до автомашины, где водитель с нетерпением ожидал результата этого похода. Вечером мы, со всеми вместе, устроили небольшой праздник, и нас не смущал небольшой запах и привкус бензина в вине.

Бои в Берлине, начиная с прорыва кольца его внутренней обороны и кончая капитуляцией, продолжались более десяти дней, и нас удивляло безнадежное упорство немецких солдат и офицеров, проявленное при его обороне. Они сражались до конца, сдавались только по приказу, как бы сами они не относились к Гитлеру, и в этом очень походили на наших солдат.

Дивизии 5-й ударной армии закончили войну на Александр-плацу и взятием ратуши, а также имперской канцелярии, где в бункере находился Гитлер. Командующий 'этой армией генерал-полковник Н.Э. Берзарин был назначен первым комендантом Берлина.

День Победы я встретил в небольшом дачном поселке Питерсхагене, находящимся в 25-ти километров от Берлина, где после вывода из Берлина расположился наш полк. Здесь в моем отделении произошло ЧП, повлекшее за собой трагические последствия. Страдая расстройством желудка, я не смог возглавить очередной выезд на работу по разнарядке автомобильного управления фронта. Следовало отвезти какое-то оборудование на одну из товарных станций в пригородах Берлина. В связи с моей болезнью, колонну возглавил автомеханик отделения сержант Саша Любимов. Прибыв к месту разгрузки на стан-

цию, водители обнаружили на путях цистерну, наполненную спиртом. Вскрыли ее и конечно выпили. Спирт оказался метиловым. Троих водителей не смогли спасти и они погибли. Еще четверых с различной тяжестью отравления отправили в госпиталь. Только сам сержант и еще двое водителей спирт не пили и остались здоровыми. Любимова отдали под суд военного трибунала, отвезли в Берлин, и больше о нем ничего не было известно. В полку меня называли счастливчиком, родившимся "в рубашке", вовремя заболевшим поносом.

В конце мая, совершенно неожиданно, меня и водителя с легковой машины откомандировали в распоряжение штаба фронта, расположенного тогда в одном из районов Берлина - Карлсхорсте, где был подписан акт о капитуляции Германии. Зачем и что будем там делать, никто толком не объяснил, и особенно не унывая, мы с комфортом на легковой автомашине выехали в Берлин. Найдя автомобильное управление фронта, доложили о своем прибытии. "Вы и ваш водитель поступаете в распоряжение руководителя группы офицеров связи фронта, подполковника Майстренко", - объяснили мне, а потом рассказали, как его найти. Подполковник оказался полным и довольно высоким мужчиной средних лет, находящимся все время в движении. Посмотрев мое направление и документы, находящиеся в конверте, он перестал ходить по комнате и сказал: "Хотя вы не офицер, но нам подходите и зачисляетесь в мою группу", а потом объяснил мои новые обязанности. От каждой армии и других отдельных соединений фронта выделяется один младший офицер, осуществляющий фельдъегерские функции, то есть доставку важных секретных документов и приказов, которые нельзя передать ни по телефону, ни по рации, а только из рук в руки. Вот таким почтальоном от 5-й ударной армии предстояло быть мне. Все члены группы, состоящей из 13 человек - от младшего лейтенанта до старшего - и теперь еще одного старшего сержанта, громко назывались офицерами связи.

Проблемы размещения нашей "чертовой дюжины" у нас не было. Все жители из Карлсхорста были выселены, въезжать туда даже нашим военнослужащим разрешалось только по командировочным предписаниям или пропускам. Большинство домов здесь стояли не заселенные, но заполненные мебелью, постельными принадлежностями, посудой и другими не особенно ценными вещами. Поэтому вселялись мы по одному, два человека в комнату, три, четыре человека в квартиру, занимая, как правило, один этаж в подъезде многоэтажного дома.

В нашу обязанность, кроме выезда на задания, входило еженедельное суточное дежурство в приемной командующего и в автомобильном управлении фронта, а в случае необходимости и подмена друг друга.

У меня была еще и дополнительная нагрузка - внештатного сотрудника Военной автомобильной инспекции фронта, куда меня пригласили, узнав, что я автомобилист. Вскоре, почти вся инспекция под руководством начальника ВАИ фронта майора Капустина участвовала в расследовании гибели командарма 5-й ударной армии и первого коменданта Берлина Берзарина, который, будучи за рулем мотоцикла с коляской и сидящем в ней его адъютантом врезался в "студебеккер" с прицепом, делающий левый поворот с поперечной улицы. В результате оба они погибли.