- 77 -

«КРЕСТНИК» ДВУХ МАРШАЛОВ

 

Где-то в конце июня 1945 года 1-й Белорусский фронт был расформирован и взамен организована Группа советских оккупационных войск в Германии, а командующим, как и бывшим фронтом, остался маршал Жуков.

Для решения вопросов управления оккупированным государством после завершения Потсдамской конференции в августе месяце была создана Советская военная администрация в Германии с местом нахождения ее в городе Берлине. Штаб группы оккупационных войск было решено перенести в Потсдам. Все организации штаба срочно выехали на место новой дислокации, оставив у телефонов своих дежурных. Мне поручили сидеть у телефонов в бывшей приемной командующего. Было тихо и спокойно и никаких звонков. Около девяти часов вечера решил пойти попить чаю, который приготовил мой водитель. Но внизу хлопнула дверь, раздались шаги людей, поднимающихся по лестнице, и в приемную вошел Жуков. Зная крутой нрав маршала, я от неожиданности растерялся и не совсем четко доложил: "Товарищ маршал Советского Союза, дежурный у телефона, офицер связи, старший сержант Бронштейн". Как обычно, хмуро или строго, понять было трудно, маршал спросил: "Все выехали?". "Так точно, все", - ответил я. Потом какой-то незнакомый генерал стал расспрашивать, есть ли у меня в распоряжении машина, чем вооружен я и шофер. Немного удивившись рассказал, что машина есть, старый "Виллис" с установленной на нем "оппелевской" кабиной, а на вооружении пистолет, у шофера - автомат и имеется несколько гранат. Послав охранника осмотреть машину и поговорить с водителем, Жуков приказал: "Брось здесь сидеть, обойдется и так, поедешь с нами в Потсдам". Из разговоров мне стало

 

- 78 -

ясно, что маршал только что прилетел из Москвы, его здесь встретили на трех автомашинах, но по дороге он решил заехать сюда.

Выехали из Карлсхорста, когда уже смеркалось, и замыкающим в этом кортеже был наш старенький "виллис". Пока ехали по Берлину, стройный ряд наших машин не нарушался. Впереди три классных автомашины марки "оппель-адмирал", заполненные охраной, а также встречающими маршала лицами. В какой машине находился Жуков мне было неизвестно. В нашей машине нас двое: водитель и я. Машины Жукова и его водителя А. Бучена, с которым он обычно ездил, с нами не было. Проехали зону оккупации английских войск, повернули на юго-запад, впереди простиралось прекрасное, одно из лучших тогда в Европе шоссе. Нет ни перекрестков, ни встречного движения, широкая разделительная покрытая газоном полоса предохраняла от столкновения, а система развязок позволяла безопасно свернуть туда, куда тебе необходимо. Для меня это было новостью. Включили фары, и я стал замечать, что передние машины все быстрее и быстрее удаляются от нас. Выжать более восьмидесяти миль в час из "виллиса" мы не могли, и скоро только дальний свет фар да едва заметный красный огонек стоп-сигнала говорил, как мы от них отстали. Наконец, когда мы уже решили, что их потеряли, увидели мигание света и передние машины остановились. Когда мы подъехали, маршал в шинели нараспашку стоял у дверцы своей машины и смотрел на нас. Я собрался было объяснить ему, что произошло, но он сел, закрыл дверцу и машины снова двинулись в путь. А вот и поворот в город, и при въезде в него я снова и окончательно их потерял. Мы с водителем блуждали по ночному незнакомому городу, смотрели на множество указателей, говорящих аббревиатурой о месте расположения различных частей, но разобраться в них не смогли. Расспросы случайных военных тоже не приводили к результатам, ничего не оставалось, как заночевать в машине, что мы и сделали. Только утром добрались до места. Подполковник Майстренко встретил меня с распростертыми объятиями. "Наконец-то приехал, еле-еле дождались, - сказал он, - а тебе по распоряжению маршала предстоит отсидеть пять суток на "губе". Мои объяснения подполковник слушать не стал, только добавил, что гауптвахты, к сожалению, пока здесь нет, поэтому мне следует пойти к ребятам, туда, где они остановились, и все эти дни никому на глаза не попадаться. Так я стал "крестником" уже второго маршала Советского Союза.

Потсдам не очень большой, тихий, с узкими улицами и почти не тронутый войной город. В густом большом парке с дворцовым комплексом великолепных зданий, в которых когда-то находилась резиденция прусских королей, теперь разместился штаб группы советских

 

- 79 -

оккупационных войск. Здесь же в конце июля и начале августа проходила известная конференция глав правительств Англии, СССР и США, решившая дальнейшую судьбу Германии. Вот такая ирония истории от начала могущества Германии до ее полного краха поразила меня тогда, когда рассматривал я эти здания.

Офицер связи 1-й гвардейской танковой армии, лейтенант-танкист, человек невысокого роста, сухощавый, немного суетливый и очень говорливый, предложил мне и шоферу разместиться с ним на частной квартире, где уже находился еще один наш офицер связи. Таким образом, с учетом водителей набиралось шесть человек. Мне это показалось много для одной квартиры, но ходить и искать другую не хотелось, и я согласился.

Идти пришлось недолго, прямо на дороге через парк стоял дом, поразивший меня. Это был большой рубленый из бревен, как в России, дом с крылечком и фруктовым садом за ним. Сад был огорожен высоким дощатым забором. Правда, дом внутри оказался совсем современным. Настоящий городской туалет и ванна, кухня с электрической плитой, а также отделанные под модный тогдашний дизайн комнаты. В доме был телефон, современный приемник и проигрыватель, а в столовой стояло пианино. Хозяином дома оказался стройный седой человек с интеллигентной внешностью, его жена, милая, и уже, как мне показалось, пожилая женщина с характерными для немок голубыми глазами, чистым лицом и румяными щеками. Их дочерью была красивая девушка, старше меня года на два, которую звали Озилия. Дом делился коридором на две половины. В первой находилась гостиная и спальни, а кухня и комната, по-видимому, для прислуги, с другой стороны. В этой половине они и жили, отдав нам парадную часть дома. Чтобы поддержать их в голодное врем, мы все свои сухие пайки передавали им, и они готовили нам еду, и конечно что-то оставляли себе. А вечером Озилия, робко постучав к нам, жалобно говорила: "Мюзик", а потом играла нам различные танцы и более серьезные вещи на своем хорошо настроенном пианино. Иногда я подсаживался к ней, и мы в две руки играли "собачий вальс" и другие незамысловатые пьесы, которые запомнились мне еще с детства. Она быстро подбирала мотив, исправляя дефекты моей музыкальной памяти. В то же время я учился говорить, и скоро обладал достаточным набором немецких слов, чтобы они меня понимали, а я их. Озилия рассказала мне все свои секреты, которые скрывала. Во-первых, о том, что она замужем, муж - офицер немецкой армии и воевал в России, и, что сейчас с ним и где он, она не знает. Во-вторых, она с мужем была в Париже, который ей очень понравился, и она мечтает там жить. Любит модные платья, которые

 

- 80 -

делают в Париже, и что французская мода сюда в Германию приходит через один год, а в вашу Россию, наверное, через целых пять лет. О Гитлере и о своей разрушенной стране она ничего не говорила, предпочитая отмалчиваться. Такая идиллия продолжалась недолго. Вдруг неожиданно пришел приказ, и меня отозвали в полк.

Следует сказать, что еще в июне Верховный Совет страны принял закон о демобилизации лиц старшего возраста. Кроме их, под этот закон попадали солдаты и сержанты, имеющие законченное высшее и среднее техническое образование, учителя, железнодорожники, а также бывшие студенты высших учебных заведений второго и более старших курсов, не закончивших образование в связи с призывом в армию. Одновременно из армии уходили офицеры, являвшиеся специалистами народного хозяйства или имевшие ускоренную военную подготовку, и кто-то еще. Демобилизация началась в июле и проходила поэтапно, начиная с самых старших возрастов. Одновременно постепенно начался вывод наших войск из Германии, где оставались только части, входящие в оккупационную группу. Правда, всех этих деталей я тогда не знал. Старики увольняются, и дай, бог, им счастья, а что касается меня, то - поживем и увидим.

Приехав в полк, я узнал, что готовится эшелон к отправке в Россию, где полк будет, как будто, работать на уборке урожая. Деталей, конечно, никто не знал, и, понятно, все будет решаться на месте, а меня приглашает к себе командир полка подполковник Майборода. Своего командира я знал хорошо. Он часто заезжал в автомобильное управление по делам, а со мной встречался только по необходимости, например, оформляя в свою собственность новую спортивную легковую автомашину, документы на которую пришлось готовить мне как внештатному сотруднику ВАИ.

Доложив по форме о своем прибытии, я стал ожидать дальнейшего распоряжения. "Старший сержант, вы как будто студент?" - спросил он. "Да, товарищ подполковник, - ответил я - студент 2-го курса геологоразведочного факультета Московского нефтяного института". Тогда подполковник рассказал мне вкратце о законе по демобилизации и добавил, что и меня скоро ожидает демобилизация, но он думает, что мое место в армии, и поэтому считает целесообразным направить в 1-е Автомобильное военное училище, находящееся в городе Рязани. После недолгого раздумья я согласился. Действительно, что ожидало меня в Москве? Голодная жизнь и неизвестность о дальнейшей судьбе. А здесь все как будто будет расписано. Все же заслуженный человек, участник войны, знающий воинскую службу и автомашины, кроме того, имеющий права на их вождение. При этом раскладе боль-

 

- 81 -

ших трудностей в получении офицерского звания у меня, скорее всего, не будет. Мое происхождение? Здесь имелись, конечно, вопросы, но я надеялся, что они затерялись на дорогах войны. Зато потом сытая жизнь в военном гарнизоне, где меня никто не знает, и возможно уже не найдут. И вот, получив командировочное предписание и направление в училище, я выехал в Москву, взяв с собой единственный трофей - домашнюю кинопроекционную установку, у которой движение кадров осуществлялось от ручного привода. К ней был набор немецких узкоформатных фильмов, среди которых фильм о Берлинской олимпиаде, где кроме спортсменов и их побед, главным действующим лицом являлся Гитлер.

Приехав в Москву, я остановился на два дня у бабушки и здесь узнал новость, неприятно поразившую меня. Буквально за несколько дней до моего приезда моих тетушек - сестер отца Матильду Александровну и Анну Александровну, органы госбезопасности выслали из Москвы в город Ульяновск. Времени пребывания в Москве было у меня в обрез, но все же я нашел время и зашел к своему школьному и институтскому другу Валерию Максимову, и к своей радости застал его дома. Бросив институт, и став матросом, он к концу войны стал капитаном, если его так можно называть, буксира. В армию его не забрали и, как говорится, всю войну он трудился в поте лица на реке. Встреча со мной его очень обрадовала. Мы долго предавались воспоминаниям о прошлом и строили планы на будущее. Отпустил меня он только после обещания прислать письмо из училища о возможности его поступления, туда же, где буду учиться и я.

Кирпичные двухэтажные здания казарм училища располагались в местечке Дашки под Рязанью. Прибыв туда, и сдав документы, меня поместили в так называемый карантин, где размещались вновь поступающие как из армии, так и после окончания школы. Буквально на следующий день я был назначен старшиной этого карантина, сроки которого были установлены в один месяц. За этого время следовало научить прибывших с "гражданки" хотя бы плохо ходить строем и бегло ознакомить их с воинским уставом. В карантине находилось более 150 человек, решивших избрать свой жизненный путь в армии. Правда, всем им нравилось, что они будут автоспециалистами и в случае чего всегда смогут устроиться на работу на "гражданке". Это был первый послевоенный набор в военно-технические училища, готовившие уже полноценных офицеров-специалистов, и поэтому отбор был более серьезный, чем раньше. Правда, для абитуриентов, имевших образование 10 классов и выше, срок обучения сокращался до одного года, и из них формировалась специальная рота. Обо всем этом я написал в письме

 

- 82 -

Максимову, и он сразу же приехал в Рязань. После сдачи документов его направили ко мне в карантин. Однако этой коллективной жизни со строгим распорядком и муштрой ему хватило ровно на неделю, и, извинившись, объяснив мне, в чем дело, он уехал обратно в Москву.

Наконец я прошел мандатную комиссию, где меня бегло расспросили о прохождении службы на фронте и о родителях. Я рассказал, где я служил, упустив все неприятные моменты, а родителями, как и прежде, назвал бабушку и дедушку. Так я стал курсантом 1-го Автомобильного военного училища и одновременно старшиной 8-й роты ускоренного выпуска.

Было ли тогда такое явление, как принято теперь называть, дедовщина? На фронте - нет. Там вместе одновременно служили разновозрастные солдаты: от "стариков", которым было за 45 лет и пацанов, едва достигших 18-летнего возраста. Их всех объединяло ожидание опасности, стремление к сплочению и взаимовыручке. Правда, в каждой роте были свои старослужащие, не по возрасту, а по времени пребывания в части, срок службы которых на одном месте, был иногда более года. Их привилегии, на которые никто не покушался, всегда были - более безопасное место работы, например, на ремонте автомашин или в хозяйстве, а также возможность подобрать себе лучшее обмундирование, получить лишний котелок каши или чарку водки. Правда, всегда существовала солидарность сержантского состава, особенно находящихся на должности, причем на передовой меньше, а в тыловых и запасных частях их сплоченность, в независимости от отношений друг к другу, удивляла не только солдат, но и бывалых офицеров, иногда принимая уродливые формы, как, например, в учебных школах.

В училище роты формировались по курсовому признаку, и все приходили одновременно. Но в мое время существовал "клан" фронтовиков, определяющих жизнь курсантов, тем более, что сержантский состав назначался из их числа. Расскажу об одном случае, виновником которого явился я.

К нам в роту прибыли два вновь принятых курсанта из Москвы. Приехали они на легковой автомашине и сам начальник училища, генерал-майор Герикер, вышел их встречать. Явились они в роту уже в форме, ладно подогнанной по фигуре, с копной не стриженых волос. Все курсанты в роте были обработаны под машинку, кроме меня, которому разрешили носить очень короткую прическу. Их появление в роте вызвало у курсантов шок. Помощник командира взвода, в который их направили, тут же пришел ко мне. "Старшина, что будем делать? - спросил он, поглаживая рукой по своей голой голове. - Ребята возмущены, детям генералов можно, а нам нет?". "Ладно, - ответил

 

- 83 -

я - будем стричь, но сначала нужно найти машинку". Старшина роты в училище хозяйством не занимается. Он сам является курсантом, и отвечает только за дисциплину, соблюдение уставных правил поведения, а также за расписание дня и уроков. Иногда проводит ротные строевые занятия и еще решает различные вопросы, связанные с жизнью курсанта в казарме. Ему подчиняется весь сержантский состав роты, и поэтому за машинкой я пошел к помощнику старшины, который был вольнонаемным и решал все хозяйственные вопросы в роте. Машинки для стрижки волос у него не оказалось, но он пообещал мне на следующий день найти ее. Генеральские дети оказались совсем неуправляемые. При подъеме спрашивали, куда такая спешка, и после отбоя хотели почитать, в строю ходить не хотели, а если и шли, то всегда не в ногу со всеми. На следующий день мы им насильно выстригли полосу посередине головы, а они обозвали нас сворой псов, которые жаждут крови и бросаются на всех. Наш командир батальона полковник Кириленко, которому они пожаловались, вызвал меня и сказал, что сделано все правильно, и не может быть разницы между сыном генерала и кухарки, но, по-видимому, следовало все это выполнить в более цивилизованной форме. Один из этих парней через две недели уехал домой, а другой остался и вскоре стал, как и все, прекрасным курсантом. Однако я хорошо понимал, что сделали все это мы как-то не так: нельзя было унижать людей, но как сделать иначе не знали.

Зима 1945-1946 годов оказалась морозной и вьюжистой. Ветер гулял по длинным помещениям казарм, и от холода укрыться можно было только в "курилке". Спать под легким одеялом не представлялось возможным, было разрешено укрываться дополнительно и шинелью. Зайдя как-то в канцелярию, я обнаружил на доске объявлений закон о демобилизации от 23 июня 1945 года и призадумался, а через месяц после долгих колебаний подал рапорт на увольнение.

Так закончилась моя военная жизнь, закалившая тело и дух, научившая относиться к жизни такой, какая она есть на самом деле, сохраняя оптимизм даже в очень сложных обстоятельствах.