НА ПОЛЮСЕ ХОЛОДА

 

"Среди невзгод судьбы тревожной

Уже без боли и тоски

Мне вспоминается таежный

Поселок странный у реки."

А. Жигулин "Черные камни"

 

Поселок Усть-Нера находится в конечном пункте колымской трассы в 1100 км от Магадана на территории Якутской АССР, вблизи маленького поселка Оймякон, являющимся абсолютным полюсом холода в Северном полушарии земли. Поселок Усть-Нера и прилегающие к нему золотые прииски пользовались дурной славой у заключенных, а рудник Алескитовый, где добывался вольфрам, вообще гиблым местом. Здесь находился каторжный спецлагерь, относящийся к системе Берлаг, известный самой большой смертностью среди заключенных и адскими условиями труда. Трое суток я добирался до Неры по зимней колымской трассе на попутных грузовых автомашинах, кабинка которых отапливалась небольшой железной печкой, куда закладывались куски каменного угля. Дымила такая печка нещадно и совершенно понятно, каким я приехал на место, и в таком виде явился к главному геологу Верхне-Индигирского РайГРУ лауреату Сталинской премии Шумилову. Он посмотрел на меня и пробурчал: сначала умыться надо было бы, а потом уже приходить. Я ответил, что на гостиницу у меня денег нет, а друзей здесь пока не имею. Ладно, вот тебе записка к коменданту, он тебя устроит, а завтра приходи для оформления.

На следующее утро я без лишней волокиты был назначен начальником геофизической партии, в составе которой было пять отрядов. Но никто не догадался сразу же перевести меня жить в более приличное общежитие, а оставили там, куда привел меня комендант еще вче-

 

pa. Это общежитие было для младшего технического состава, который комплектовался из самых различных людей и в том числе из бывших уголовников, и жить там без соответствующей подготовки и привычки было невозможно. Каждый вечер, как и в Нексикане, общежитие гудело, как улей. То в одной комнате, то в другой вспыхивали драки, по коридору бродили пьяные, лезли во все комнаты, предлагая с ними выпить. Ничем, кроме выпивки, заниматься там было невозможно. Только вздумаешь почитать, как перед тобой возникала какая-нибудь личность, предлагая поговорить по душам, а потом тащила брагу или спирт. И поэтому уже через неделю я попросил коменданта перевести меня куда-нибудь в другое место, что он вскоре и сделал, подселив меня в отдельную комнату к главному механику управления Моисеенко, который тоже пил, но тихо.

Нельзя сказать, чтоб я сам совсем не пил и, если была хорошая компания или интересный собеседник, всегда готов был выпить и как принято при этом порассуждать на разные темы. Однако никогда не похмелялся и никакими силами меня нельзя заставить было выпить на следующий день после крепкого возлияния, как говорится, душа не принимала. Алкашей терпеть не мог и считал это не болезнью, а распущенностью. Правда жизнь вскоре внесла свои некоторые коррективы, но об этом немного позже. Став начальником и получив в свое подчинение разновозрастных людей с различным уровнем развития, воспитания, образования и свойствами характера, я сначала растерялся и стал даже для солидности представляться по имени и отчеству, не навязчиво требуя, чтобы меня так называли все сотрудники. Потом понял, что это пижонство, но все же дистанцию по армейской привычке с подчиненными соблюдал. Правда все осложняла необходимость просить некоторых сотрудников получать для меня секретные материалы, необходимые для работы, из геолфонда, так как по какой-то причине право занимать руководящую должность мне дали, но допуск к секретным материалам где-то задерживался. Поэтому иногда мне говорили: «Извините, Валерий Борисович, я это сделать не могу, вы ссыльный и к секретной работе не допущены».

На эти мелочи я особенно внимания не обращал, однако в душе, признаться, боялся начала полевых работ, где я буду самым главным, и мне придется отвечать за все. Поэтому, набрав различной научно-технической литературы по рудной геологии и геофизики, там, где это только было возможно, я усиленно занимался и даже составил "памятку геофизика" для исследований работ по методу ВЭЗ в условиях вечной мерзлоты, базой которой был мой небольшой опыт в Нексикане, как справочник для работников своей партии.

 

Весной нам стали присылать новые пополнения специалистов. После окончания геофизического факультета Ленинградского университета с красным дипломом приехал Виль Якупов, впоследствии доктор наук, профессор, лауреат премии Сороса и вслед за ним выпускник Свердловского горного института Яков Шварц, они были назначены начальниками отрядов. Вскоре появились две девочки, окончившие Саратовский нефтяной техникум, техники-геофизики Аня Осьмакова и Аля Ермишина и еще пять человек, выпускников Магаданской геофизической школы, уже зрелые ребята, в своем большинстве прошедшие войну. Вслед за ними уже осенью приехала Соня Кузьменкова, также выпускница Ленинградского университета. Они-то и составили костяк геофизиков партии.

Как ко мне относились в то время окружающие, непосредственно работающие со мной, а также не имеющие ко мне никакого отношения? В целом благожелательно, с большой долей любопытства.

Поселок Усть-Нера располагался на правом берегу реки Индигирки в устье речки Нера. Основан он был Дальстроем в 1937 году. Проживало в нем к тому времени уже несколько тысяч человек. Здесь находилось Индигирское горнопромышленное управление (ИГПУ), Верхнее Индигирское районное геологоразведочное управление (ВИРГРУ), Индигирский энергетический комбинат (ИНЭК), строительный комбинат, исправительно-трудовой лагерь и другие организации, обслуживающие прииски, дороги и т. д. После 1953 года, когда в Усть-Неру перешли функции районного центра Якутской АССР, здесь сосредоточились все советские и партийные органы. Конечно, как обычно, я не афишировал, кто я есть по своему общественному положению, однако, как уже скоро выяснил, к своему удивлению, скрывать было нечего, все об этом знали. Меня приглашали в гости старые колымчане, под предлогом ближе познакомиться, и осторожно расспрашивали о моих родных. Так на одной из таких вечеринок я познакомился с Марией Самойловной Умновой, дальней моей родственницей, о существовании которой узнал при допросах на Лубянке. Здесь же находилась девушка, отсидевшая пять лет в лагерях, попавшая туда с первого курса Минского медицинского института, Зоя Дрозд, по секрету сообщившая мне, что в Израиле будто бы поставлен памятник Троцкому. Я было засомневался, но она с таким восторгом смотрела на меня, что я махнув рукой, с этим согласился. Вспоминали меня на партийных и комсомольских собраниях управления, особенно после очередного повышения в должности. Говорили, что нельзя ссыльному занимать такие должности. Однако геофизические работы успешно решали поставленные перед ними задачи, и поэтому ежегодно увеличивался их

 

объем, и соответственно изменялся мой статут. Уже через год в 1952 году я был назначен начальником группы геофизической партии, а еще через год начальником геофизического отделения управления. У меня появились первые печатные работы, а также различные рационализаторские предложения и изобретения. Но, конечно, дело даже не в этом, а в мощной поддержке меня Н. И. Сафроновым, руководством ВИРГРУ и научно-техническим советом управления, членом которого я был, хотя партийные органы и первый отдел МВД ставили вопрос о моем отстранении от занимаемой должности, как ссыльного и не имеющего права допуска к этим работам. Даже после освобождения из ссылки в 1953 году и получения допуска, а так же после реорганизации Дальстроя и передаче всех геологических работ, выполняемых на Индигирке, из Магадана в Якутск мне пришлось почти год ждать утверждения в должности начальника геофизической экспедиции (структурная высшая полевая единица в системе Министерства геологии СССР). Здесь в Нере у меня появились и новые друзья. Со многими из них я тесно связан и сейчас. Приезжали они в разное время после окончания разных геологических институтов, и их, как правило, селили в отдельный домик, прозванный в Нере "Белым домом", по-видимому, потому что цвета он был действительно белый (снаружи оштукатуренный белой известью) и ребята, заселявшие его, становилась вскоре различными начальниками. Среди них запомнился Виктор Твердохлебов, который очень увлекался политикой и постоянно отмечал на карте флажками места, где происходили или им ожидались революционные события. Однажды в маршруте он переночевал, не зная об этом, в каком-то якутском, бараке, где находились прокаженные. Потом нашел в тайге хорошо сохранившийся в мерзлоте, труп солдата петровских времен в полном снаряжении. А знаменит стал тем, что в одном из крупных озер в верховьях Индигирки вместе со своим коллектором видел громадное реликтовое чудовище, о котором он рассказывал всем и даже отправил об этом доклад в Академию Наук, но ему никто не верил. Правда, журнал "Вокруг света" опубликовал статью с изложением его рассказа, но ученый люд отнесся к этому скептически. Даже я ему не поверил, чем он больше всего был огорчен. После трехгодичного срока договора он вернулся в город Иркутск, защитил диссертацию, работал ученым секретарем в каком-то геологическом институте, а потом его след затерялся.

Жили в этом доме Владимир Кравцов и Василий Белый, окончившие Московский геологоразведочный институт (МГРИ) в Москве, ставшие впоследствии крупными учеными геологами, докторами наук, а также ранее уже упомянутый мною Виль Якупов. С Владими-

 

ром Николаевым, тоже крупным геологом, и Владимиром Кравцовым, которые проживают в Москве, и сейчас встречаемся часто и дружим семьями. Леонид Попов из Томска, младший из нас, защитив диссертацию, остался работать в Усть-Нере. Все мы были разные по характеру и, несмотря на это, жили дружно и можно сказать даже весело, хотя длинными северными вечерами, кроме как пойти в клуб и посмотреть кино раз в неделю, как будто заняться было нечем. Но каждый находил себе дело по вкусу и никто из нас, живших в белом доме, не скучал и не спился. Ни разу мне не сказали, что я ссыльный, а значит не такой как они. Все избегали говорить об этом, хотя споры о политике, литературе, искусстве были у нас жаркими, но никто не переходил на личности. Даже когда мы ходили в гости к имеющимся в Нере немногочисленным девушкам, и наши интересы сталкивались, никто не позволял себе сказать обо мне что-то плохое. В поселке был хороший достаточно большой Центральный клуб, и, вспомнив свой успешный дебют в Нексикане, я решил зайти туда и посмотреть, что там делается. Меня встретил художественный руководитель нерской самодеятельности бывший Народный артист СССР и главный режиссер Русского драматического театра в Киеве Петр Петрович Орловский. Во время войны он сотрудничал с немцами и был назначен ими заведующим отделом культуры и за это отработал в лагерях 10 лет. После освобождения был "не выездным" и остался здесь же на Индигирке. Человек он был высокой культуры, рафинированный интеллигент, прекрасный актер и режиссер. Поговорив со мной, он предложил мне участвовать в спектаклях художественной самодеятельности. Однако мне показалось тогда негоже, будучи достаточно большим для поселка начальником, лезть на подмостки. Тогда он предложил мне посидеть в свободное время на их репетициях. Работа профессионалов меня поразила тем, что прямо с листа они входили в роль, сидя за столом, а уже на сцене отрабатывали элементы движения. Постепенно и мне стали предлагать зачитать для пробы какую-нибудь роль, однако природная застенчивость делала меня скованным, а речь не совсем внятной. Наконец я все же согласился сыграть роль студента Кости в комедии Шваркина "Чужой ребенок". Мои друзья были потрясены, заявив, что моего позора на подмостках не переживут, и на премьере спектакля, заняв первый ряд, бешено аплодировали моей любой реплике... Пятнадцать лет спустя, как-то на ВДНХ, случайно встретил группу артистов Тамбовского драматического театра во главе с их главным режиссером Смирновым, который жил в Нере после заключения и, будучи профессиональным актером, участвовал в нашей самодеятельности. Он очень обрадовался, увидев меня, выступающего с каким-то научным докладом в пави-

 

льоне "Геология". У тебя хорошо получалось в Усть-Нере, брось свою геофизику и приходи на главные роли к нам, - в шутку предложил он, - получать будешь меньше, зато будет весело.

А так была тяжелая работа летом в поле, иногда с потерей друзей, которых заглатывала тайга, и их больше никто не находил; "война" с рабочими, преимущественно с бывшими уголовниками и борьба с пьянством среди ИТР, в которой мы тоже несли потери. Сейчас только приходится удивляться, что среди руководителей полевых подразделений встречались и женщины, притом молодые, умевшие организовать работу и соблюдать дисциплину среди своих сотрудников. Соня Кузьменкова, потом по мужу Кравцова, окончив Ленинградский университет, практически до выезда в Москву, в 60-тые годы, работала в полевых подразделениях. Только нужно себе представить, что работать приходилось в тайге, одной среди мужчин, часть из которых была уголовники. При ней убили ее завхоза, но, несмотря на это, она на следующий год снова выехала в поле, и так продолжалось несколько лет. Уже по возвращению в Москву она защитила кандидатскую диссертацию и работала в научно-исследовательском институте. Доставалось и девушкам-техникам, но они быстро находили мужей и старались в поле больше не ездить, но все равно оставались верными своей профессии.

Знал я и другую женщину, которая не выдержала испытание Колымой и кончила свою жизнь очень плачевно. Звали ее Мариной, она была женой молодого специалиста-геодезиста Николая Дорофеева. Было лето, у отдела кадров управления стояла молодая пара, только что приехавшая из Магадана. Я сразу их заметил и особенно ее, яркая женщина, одетая в красивое летнее платье и модные туфли, на голове большая соломенная шляпа. Для наших мест это было необычно, так как комары не позволяли так форсить ни днем, ни тем более, вечером. Все партии уже выехали в поле и общежития были пусты. На время до осени им выделили комнату в одном из них, где я и познакомился с ними. Были они из Москвы, у обоих остались там родители. Марина окончила Московскую консерваторию по классу рояля, а он Московский институт геодезии и картографии. Вскоре она устроилась работать в клуб по договору аккомпаниатором, а он уехал в поле.

К осени было решено к приезду полевиков отремонтировать общежитие, и Марине предложили временно перейти в другое место, но она почему-то решила пойти на частную квартиру. Как-то, встретив Марину на улице, я поинтересовался, где и как она живет.

— У парикмахера Молчанова, - ответила она, - а живу весело, там прекрасный народ.

 

— Да там "малина", - воскликнул я, - воровской притон, как ты туда попала?

— Ничего страшного, зато какие там ребята бывают, какие интересные вещи рассказывают. И вообще не беспокойтесь обо мне, все будет хорошо.

Простились. Вскоре поселок был потрясен зверским убийством женщины, которая собиралась ехать в отпуск на "материк", так называли выезд за пределы Дальстроя, и конечно имела деньги. Ее долго пытали, по-видимому, допытываясь, где она спрятала деньги, потом убили. На ее теле насчитали до двадцати колотых ран, и говорили, что у нее была какая-то знакомая, которая после ее убийства тоже куда-то пропала. Наконец, оперативники в каком-то распадке, где стоял заброшенный барак, накрыли банду во главе с известным местным бандитом Колесниковым, и среди них была Марина. Судили их в клубе на открытом заседании Верховного суда Якутской республики (дело было после 1953 года). Спасая свою шкуру, на допросе Колесников сказал, что навела на убитую ими женщину Марина, и она же настаивала на ее убийстве, так как та ее знала. Она первая сделала удар ножом, а им ничего другого не оставалось, как ее дорезать. Колесникова по совокупности различных преступлений приговорили к расстрелу. Марине дали 15 лет лагерей, а так как отправлять из Неры куда-то дальше не было смысла, ее поместили в женский лагерь примерно в 10-ти километрах от поселка, где заключенные женщины выращивали капусту.

Когда наши партии вернулись с полевых работ, и Николай Дорофеев узнал, что произошло с его женой, он написал заявление и переехал работать куда-то в другое место.

Прошло два года, и я, проходя мимо местной гостиницы для рабочих, был остановлен незнакомой беременной женщиной, явно блатного характера. Попросив закурить папироску, она спросила: Валерий Борисович, вы меня не узнаете?

Узнать в этой разбитной, грубо накрашенной, вульгарной женщине красавицу Марину было трудно. Погладив себя по животу, она рассказала, что беременность позволила ей условно освободиться из лагеря, и теперь они с мужем едут жить на прииск. Ее новый муж стоял рядом, и сразу было видно, что он собой представляет - обычный уголовник неопределенной масти. Я поинтересовался, сообщила ли она своим родителям, что с нею произошло. Пожав плечами, ответила: «Зачем, пусть думают, что я живу с Николаем, так будет лучше».

Примерно через год до меня дошли слухи, что она погибла от руки своего нового друга, приревновавшего ее к кому-то из своих друзей. Так погибла молодая женщина, москвичка, из интеллигентной семьи,

 

закончившая консерваторию и мечтавшая стать хорошим музыкантом.

Указом Верховного Совета от 19 января 1950 года была восстановлена смертная казнь сначала для "политиков" (ленинградское дело) и за так называемый лагерный бандитизм, то есть за убийства, связанные с местными разборками в зонах. Следует прямо сказать, что эта мера сразу сократила количество внутрилагерных убийств. Немного позже к смертной казни стали приговаривать и за обычные убийства, хотя это особенно и не афишировалось. Как-то я возвращался из поездки по партиям верхом на лошади один без сопровождающего. Выйдя из тайги к Индигирке при впадении в нее речки Большой Тарын, где находился разведрайон нашего управления, я увидел у причала катер и около него несколько солдат. Спросив, где у них начальник и возьмут ли они меня до Неры, получил отказ, так как катер предназначен для перевозки убийцы, приговоренного к расстрелу. Трястись на лошади еще 50 километров мне крайне не хотелось, и я решил все-таки подождать их начальство, которое находилось еще на прииске им. Покрышкина, где и было совершено преступление, а потом и проходил суд. Наконец, появился конвой, который доставил к катеру осужденного, а с ним приехал начальник конвоя, старшина, который должен был сопровождать его до Неры. Старшина оказался мне знакомым, вернее он меня знал в лицо, а я его не помнил. Он согласился взять меня с собой, но предупредил, что специального места для меня нет, и мне придется делить кубрик катера с убийцей. Сдав свою лошадь в разведрайон, я спустился в каюту, где уже сидел заключенный. Путь был немалый вверх по течению реки и должен был занять не меньше пяти-семи часов. Серийный убийца оказался небольшого роста человеком по фамилии Слепцов, а по масти, по-видимому, «честный» вор. Достав из рюкзака кое-какой еды и немного спирта, я предложил ему закусить. Руки у него были в наручниках и заломлены назад. Позвав старшину, я попросил его приковать Слепцова к трубе, проходившей через кубрик, одной рукой, а другую оставить свободной. Старшина усмехнулся:

— Смотри, чтобы он тебя одной рукой не придушил. Ты знаешь, что он на "Покрышкине" за одну ночь одиннадцать человек кончил? Однако сделал, что я его попросил.

Выпив по чарке, мы разговорились. Он сообщил, что родился он под Иркутском. Там живет его мать и сестра. А потом показал мне и приговор выездной сессии Верховного суда Якутской республики о расстреле с указанием, что он обжалованию не подлежит. Выпитое спиртное разгорячило меня.

— Зачем ты убил столько человек, ведь наверно не все были виновны перед тобой? - спросил я его.

 

— Для профилактики, - немного ерничая ответил он, - кто-то из них убил бы меня.

— Но теперь ты тоже все равно погибнешь, тебя расстреляют еще до осени.

— Я не знал, что расстрельный закон введен уже и на воле, - его лицо кривилось в усмешке, - думал, что это касалось только зоны, а так бы возможно и воздержался бы.

Немного помолчав, он добавил: «Все равно, от судьбы не уйдешь, так мне положено».

Тогда я задал риторический вопрос: Скажи, предположим, была бы возможность жизнь начать заново, ты ее повторил бы или прожил бы совсем по-другому? Он немного подумал, потом ответил: Нет, оставил бы такой, какой она была.

— Что ж ты сам выбрал свою судьбу. Жалко только тех людей, которых ты погубил, и будь на то моя воля, держал бы я тебя в клетке в зоопарке. Показывал бы, каким человек вообще не должен быть.

— Конечно, - завершил разговор он, - если встретились бы с тобой в тайге, я тоже не пожалел бы тебя. Клетки у меня нет, но на тот свет, пожалуйста, отправил бы без пересадки, а там бы разобрались.

Ко всему этому хочу только добавить, что видимых признаков страха близкой смерти я у него не увидел, но, несмотря на явное бравирование, все же в его словах звучал явный фатализм, то есть вера в то, что все предопределено и никуда от своей судьбы не уйдешь.

Вообще, о колымских встречах и таежных приключениях рассказывать можно бесконечно. Но это тема отдельных воспоминаний и не только моих. И поэтому здесь на них подробно останавливаться не буду.

В марте 1953 года умер Сталин. После первого шока, связанного с его смертью, чувство необычной духовной свободы охватило практически всех. Правда, по привычке остерегались много говорить, боясь возврата к старому. Но здесь на Колыме все было проще. Мы первые испытали на себе массовое освобождение из лагерей по амнистии, малосрочников, преимущественно уголовников. Правда, у нас на Индигирке таких оказалось не особенно много, и они особенно здесь не задерживались. После нескольких дней загула и здравиц в честь Ворошилова, подписавшего указ об амнистии, как председатель Верховного Совета СССР, быстро выехали на "материк" пока еще оставались деньги на билет. 7 мая 1953 года меня тоже освободили из ссылки. Но я остался работать, как и прежде в Нере, так как в Москве у меня никого и ничего не было. Я написал на имя Хрущева письмо с просьбой разобраться в моем деле, и если я не виновен, то реабилитировать

 

меня. Наконец, 28 декабря 1955 года, вышло решение Верховного Суда СССР о моей реабилитации. В 1956 году, посмертно, были реабилитированы мой отец и дед, и в этом же году - мать, с освобождением ее из заключения. Матери, как и мне, ехать было некуда, и ей пришлось устроиться в дом престарелых в городе Угличе. Долго прожить она там не смогла, ее приютили временно у себя друзья. Но уже в 1957 году она получила комнату на Студенческой улице, вблизи Кутузовского проспекта, а потом и персональную пенсию союзного значения за моего отца. Этой пенсией она очень гордилась и до самой своей смерти была верной поклонницей Хрущева.