- 155 -

АРЕСТ

 

В пути двое мужчин средних лет из соседнего купе были ко мне чрезвычайно внимательны. Меня это насторожило, я чувствовала, что за их любезностью что-то кроется. Приехали в Сочи рано утром 31 декабря. Мои попутчики предложили поехать с ними на их машине до Гагр, но я отказалась и отправилась на такси. Когда в дороге я случайно посмотрела назад, то увидела, что за нашей машиной следовали они, мои попутчики.

Приехали в Гагры, я тут же отправилась к тете Кате, но она уже была арестована. Мой приезд никого в семье не обрадовал. Оказывается, мою двоюродную сестру Генусу, дочь тети Кати, уже успели предупредить, чтобы я немедленно уезжала, так как меня должны задержать. Пришлось тут же выехать в Сухум.

Не успела я перешагнуть порог родного дома, как меня вызвали в НКВД.

Руководителем одного из отделов НКВД Абхазии в то время был бывший нарком внутренних дел Григорий Пачулия43, кривоногий, маленького роста, настоящий Квазимодо. О своем выдвижении на руководящую работу в НКВД он сам рассказал на судебном процессе по делу бериевских палачей, который проходил в Сухуме в 1955 году. Мы с Мусто были при-

 


43 Пачулия Григорий Алексеевич (1904—?)—нарком внутренних дел Абхазской АССР с августа 1937 по октябрь 1938 г. Заместитель начальника 2-го отдела Управления государственной безопасности НКВД Грузинской ССР в октябре 1938 —мае 1939 г. В 1939—1941 гг. заместитель председателя, в 1941—1950 гг. председатель Тбилисского городского совета физкультуры и спорта. В 1950—1953 гг. заместитель председателя совета общества «Динамо» Грузинской ССР. В 1953—1955 гг. начальник автомотоклуба в Тбилиси. В сентябре 1955 г. за свои злодеяния на посту наркома внутренних дел Абхазской Республики арестован, в 1956 г. приговорен к высшей мере наказания, замененной на 25 лет заключения. Наказание отбывал в Дубравном исправительно-трудовом лагере. Освобожден в 1977 г. по болезни.

- 156 -

глашены на слушания наряду с другими жертвами репрессий и сидели в зале в первом ряду.

История этого садиста необычна и в то же время характерна для своего времени44. Родом он из Батума, из семьи торговца. Был футболистом. Берия же всегда увлекался футболом и обратил внимание на Пачулия, энергичного, старательного до исступления и при этом озлобленного. Подозвал его, стал расспрашивать.

- Родители в разводе, — рассказал Пачулия, — я живу с матерью. Отец очень тяжелый человек, пьет.

- Я тебя переведу в Абхазию, — объявил Берия, — будешь наркомом внутренних дел.

- У меня четыре класса образования, — признался Пачулия. Он подумал, что Берия шутит.

- Ладно, иди. Через два дня придешь снова.

Когда Пачулия явился в назначенный срок, Берия ему сказал:

— Будешь делать так, как я тебе прикажу. На твоей новой работе не нужно ни диплома, ни образования. Главное, что бы тебя все боялись. Все будут знать, что я тебя назначил. Это го достаточно. Ты хороший футболист, — добавил Берия, — будешь хорошим чекистом. Арестовывай как можно больше — не ошибешься. В Абхазии все троцкисты.

Пачулия говорил на процессе, что два дня не мог прийти в себя — не понимал, чем заслужил благосклонность этого всесильного и страшного человека. Вскоре Берия вновь вызвал к себе вчерашнего футболиста, дал ему уже конкретные указания и без промедления направил в Сухум. Сотрудники НКВД уже были предупреждены и встретили нового начальника с должным подобострастием.

Пачулия оправдал оказанное ему высокое доверие: 150 человек застрелил собственноручно. Но этого ему было мало. Именно Пачулия приказал выкапывать огромные ямы, которые засыпали негашеной известью и сталкивали туда сотни людей, обрекая их на мучительную смерть.

На процессе Пачулия бойко отвечал на вопросы и охотно рассказывал о своих преступлениях, более того, пытался себя оправдать.

 


44 Вероятно, часть этих сведений представляет собой легенду, специально созданную для показательного судебного процесса с целью еще большей дискредитации бериевской системы государственной безопасности.

- 157 -

- Я выполнял приказ! — твердил он. — Я не имел права задумываться.

- Неужели у вас ни разу рука не дрогнула? — спросили его.

- Да, рука уставала...

Его не расстреляли, а дали 25 лет.

Вот к такому человеку я была вызвана сразу же по приезде в Сухум.

- Предъявите ваш паспорт, — приказал Пачулия.

- Видите ли, у меня в Москве украли сумку вместе с документами, — начала объяснять я.

- А почему вы не заявили, что у вас украли паспорт? — перебил меня Пачулия.

Я замялась, подбирая подходящее объяснение, но он, не дожидаясь, задал новый вопрос:

— У кого вы жили в Москве?

Я подумала: все равно знают, врать бессмысленно.

— У Анастасии Платоновны Зуевой. Я ее случайно узнала, мы здесь на море познакомилась. Я, нахальная, приехала к ней, а она меня постеснялась выгнать. О моей истории она ничего не знала, — добавила я поспешно.

Пачулия слушал внимательно, не перебивая.

- А теперь, сучка, — вдруг сказал он грубо, — скажи, что ты собираешься делать?

- Я хочу получить паспорт, буду работать.

Он пристально на меня посмотрел и неожиданно спросил:

— А где твои письма, фотографии?

Я догадалась, что моя сумка попала прямо в НКВД. Врать и выкручиваться теперь было бессмысленно.

- Мать писала тебе, что в Сухуми возвращаться еще рано?

- Писала. Она боялась за меня. Но разве я совершила какое-то преступление?

- Ладно, мы еще подумаем, что с тобой делать, — сказал бывший нарком и отпустил меня.

Я вернулась домой подавленная и не знала, как рассказать все маме. Она видела мое состояние и молча страдала. Через несколько дней меня снова вызвали в тот же кабинет.

 

- 158 -

На этот раз Пачулия обвинил меня в том, что я нарочно выбросила паспорт, желая избавиться от фамилии Джих-оглы. Он кричал, ругался и грозил привлечь меня по 39-й статье — «Политическая неблагонадежность». Эти вызовы, сопровождавшиеся руганью и угрозами, несколько раз повторялись в течение января 1939 года. Меня продолжали спрашивать, где я жила в Москве, чем занималась и почему уничтожила паспорт. Казалось, объяснений никто не слушал. Начали угрожать арестом. Выезд из города мне был запрещен. Можно понять, в каком я была состоянии.

Потом меня вроде бы оставили в покое, но так только казалось. В феврале в Драматическом театре шел спектакль, какая-то абхазская драма, кажется, «Махаджиры», о насильственном переселении абхазов в Турцию. Моя подруга Дина Кучулория стала меня уговаривать пойти с ней в театр. Мне не хотелось, но она настояла на своем.

В фойе я обратила внимание на группу мужчин, которые молча стояли в углу, — почему-то сразу было ясно, что это люди из органов. Когда мы проходили мимо них, один вдруг сказал:

— Стопроцентная...

Я невольно оглянулась и увидела, что все они улыбаются.

— Не обращай внимания, — сказала Дина.

Я действительно не была уверена, что замечание относится ко мне. Но все равно стало неспокойно на душе.

Сидели мы в четвертом ряду. Было прохладно, и я накинула шаль. Вдруг почувствовала, как кто-то тянет за нее сзади. Хотела оглянуться, но Дина вновь шепнула, чтобы я не обращала внимания. Тогда за шаль дернули сильнее, она соскочила у меня с плеча и осталась у кого-то в руках. Я обернулась и увидела, что позади нас сидят мужчины из фойе, но теперь среди них был и Платон Аршба.

- Не бойся, — сказал он мне по-абхазски. — Мы пошутили.

- А чего мне бояться? — ответила я как можно спокойнее.

Мне вернули шаль, и я положила ее на колени. Дина сидела с невозмутимым видом, словно все происходящее не имело к ней никакого отношения. А я уже не могла следить за

 

- 159 -

происходящим на сцене и боролась с желанием вскочить и убежать из театра. Но обнаружить свой страх перед всеми мне не хотелось. Продолжала сидеть как на иголках.

Спектакль закончился поздно, в первом часу ночи. К нам с Диной подошли трое все тех же мужчин, в том числе Аршба.

— Хотим вас проводить, — сказал он с усмешкой. — А то еще кто-нибудь украдет, как в первый раз.

Это он так решил сострить. Но во мне и без того кипела злоба — я повернулась к нему и выпалила:

- А я никого не боюсь!

- И все-таки мы тебя проводим.

Дине нужно было идти в другую сторону. Я просила ее пойти со мной, но она отказалась. Думаю, дело здесь было нечисто, возможно, ее предупредили заранее.

Я быстро пошла по улице, а они шагали следом, но на некотором расстоянии. Так мы почти дошли до моего дома, потом они отстали. Позже я узнала, что меня должны были арестовать в тот же вечер. Но Платон уговорил своих товарищей не трогать меня — пусть, мол, еще помучается!

Не прошло и двух дней, как Дина вновь явилась ко мне и стала приглашать на торжественный вечер, посвященный Дню Красной Армии.

- Знаешь, Дина, я уже боюсь идти.

- Ну что ты, это приглашение моей сестры, отказываться неудобно.

Ее сестра Нина работала в одном из правительственных учреждений в какой-то небольшой должности. Дина меня долго уговаривала и пыталась даже пристыдить. Но я не соглашалась — внутри все сжималось от предчувствия неизбежной беды.

Внезапно заболел мой дед Кадыр, и маме пришлось поехать к нему в Мокву. Мама тоже как будто чувствовала, что мы с ней расстаемся на долгие годы, — уезжая, она плакала.

И вот я осталась одна со своими невеселыми думами, а 22 февраля в половине двенадцатого ночи кто-то стал громко стучать в нашу дверь. В коридор выскочила соседка.

 

- 160 -

— Слушай, Диля, не за тобой ли пришли? Я не хочу открывать.

В дверь заколотили еще сильнее.

— Нет, я не открою, пусть ломают.

Снаружи стучали и дергали за дверную ручку довольно долго, а потом все стихло. Через террасу я прошла в соседний дом, где после ареста дяди Ризы жила его жена тетя Зина с их четырьмя детьми, и попросила свою двоюродную сестру Лилю побыть со мной.

Когда мы вернулись ко мне в комнату, я на всякий случай сняла с пальца кольцо и отдала Лиле: вдруг, думаю, действительно приходили за мной. Серьги, к сожалению, снять забыла. В это время в дверь забарабанили с новой силой. Соседка вынуждена была открыть. В квартиру вошел Пачулия, собственной персоной. С ним был уполномоченный Ражден Гангия, за которым закрепилась репутация палача. Чекисты привели с собой в качестве понятого молодого абхазского поэта Киаазыма Агумаа45, который тогда жил на первом этаже нашего дома. Сначала он не понял, чего от него хотят. А когда увидел, что пришли за мной, начал громко возмущаться:

- Зачем она вам понадобилась? Она же еще ребенок!

- Нужно кое-что уточнить.

— А что, днем нельзя уточнить? Я никуда девочку не пущу!

Они, не обращая на него внимания, начали рыться по всем углам. Искать было уже, в общем-то, нечего, поскольку при аресте отца нас уже обыскивали. Достали альбом с фотографиями. Я стояла, прислонившись к стене, и безучастно смотрела на происходящее, а Киаазым продолжал спорить с ними. Когда из альбома вытаскивали фотографии, на которых я с мужем и родственниками, он попытался их отнять.

Прибежала тетя Зина, за ней другая моя родственница.

- Матери этой девочки нет дома, — заявили они. — Мы никуда ее не отпустим!

- Да она нужна нам всего на несколько минут, — стал убеждать их Пачулия.

Но я поняла, что это арест, поэтому спросила:

 


45 Агумаа Киаазым Караманович (1915—1951) — с 1931 г. печатался в местных газетах, писал стихи и прозу. В 1932 г. возглавил отдел куль туры в редакции газеты «Апсны Капш» («Красная Абхазия»). С сентября 1932 г. учился в Московском институте журналистики, в 1934 г. перешел в Калининский педагогический институт на факультет истории. Окончив институт в 1937 г. по специальности школьного учите ля, вернулся в Абхазию. С сентября 1937 г. стал работать преподавателем истории в ткварчельской средней школе и одновременно много печатался. В 1938 г. вернулся в Сухум, вновь стал работать в редакции газеты «Апсны Капш». В 1940 г. призван в армию. С началом Великой Отечественной войны назначен командиром экипажа танка в звании лейтенанта. Попал в составе своей бригады в окружение, после чего воевал в партизанском отряде, организованном в Курской области. После тяжелых ранений, особенно последнего, в июле 1944 г., вернулся в Абхазию, вновь начал работать в «Апсны Капш». Прожив всего 36 лет, сумел оставить яркий след в абхазской литературе.

- 161 -

- Скажите лучше, что мне с собой взять?

- А что, ты собралась к нам надолго? Знаешь за собой какую-то вину?

- Ну, раз вы пришли ночью и обыскиваете дом, то все ясно...

- Ничего не надо брать с собой.

Почему-то Пачулия относился ко мне снисходительно, вроде бы даже с какой-то жалостью, а вот Гангия смотрел зверем. Вокруг нас продолжалась суматоха, тетя Зина и Лиля плакали, а Киаазым по-прежнему возмущался:

- Я все равно ее одну не пущу.

- Да тут же всего четыре квартала до нас. Мы ее быстро отпустим.

- Не пущу, сейчас полночь. Откуда я знаю, куда вы ее на самом деле поведете.

Пачулия что-то шепнул третьему чекисту, который появился в дверях, кажется, это был шофер. Тот ушел, и через несколько минут послышался шум мотора: к дому подъехала машина.

- Ну, на машине-то с вашей девочкой ничего не случится.

- Нет, мы все тоже поедем.

В машину со мной сели тетя Зина и Киаазым, и мы все вместе поехали в НКВД. Моих заступников оставили у порога. Двери открыл Платон Аршба.

— Ну что, попалась? — сказал он злорадно.

До сих пор помню, как за мной с шумом захлопнулась дверь, на долгие годы отгородившая меня от нормальной жизни. Платон подскочил ко мне и начал торопливо вытаскивать у меня шпильки из волос: арестованным не полагалось иметь при себе металлические предметы. Волосы у меня были длинные и густые, они упали, рассыпались по плечам и спине. Аршба засмеялся:

— Теперь попляшешь, Русалочка!

Видно было, что мое появление в качестве арестантки доставляет ему огромное удовольствие. Не сомневаюсь, что он приложил руку к тому, чтобы я оказалась здесь.

 

- 162 -

Меня обыскали, отобрали серьги, вытащили мелкие вещи из карманов, а затем повели к наркому внутренних дел Какучая46. Я слышала об этом человеке — о нем хорошо отзывались его соседи, наши общие сухумские знакомые. Он удивленно посмотрел на меня и некоторое время молчал. Затем усадил на диван и сказал:

— Ты не арестована, мы только хотим кое-что уточнить, поскольку ты жила в доме Лакоба и можешь прояснить некоторые обстоятельства. Советую тебе рассказать все, что знаешь. А потом ты сможешь вернуться домой.

Какучая разговаривал со мной вежливо, каким-то даже успокаивающим тоном. Человек, привыкший к своей работе, он тем не менее смотрел на меня с сожалением, если не сказать с сочувствием, и велел охранникам оставить меня до утра в соседнем кабинете. Но стоило ему уйти, как меня повели в баню, находившуюся в другом крыле здания, и заперли в предбаннике. Вероятно, это было сделано потому, что в расположенных рядом с кабинетами на втором этаже камерах сидели мои близкие, знакомые, родственники, и охранники опасались, что я могу услышать, как их ведут на ночной допрос.

В предбаннике горел тусклый свет, было очень сыро и холодно. Я забилась в угол и сжалась в комочек. Вокруг с хозяйским видом бегали крысы, не обращавшие на меня ни малейшего внимания. Я очень боялась этих тварей и каждый раз вскрикивала, когда они появлялись.

В ту ночь ответственным старшим дежурным в здании НКВД был турок Осман-оглы, брат бывшего кучера моего деда. Он когда-то жил неподалеку от нас и хорошо знал нашу семью — деду случалось помогать ему. Осман увидел, как меня вели к месту моего ночного заточения, и теперь все время крутился возле бани. Услышав мои крики, он подошел к двери:

- Что случилось, девочка, почему ты шумишь?

- Здесь крысы!

- Не бойся, спи спокойно. Я буду караулить тебя до утра и пугать крыс.

 


46 Какучая Варлам Алексеевич (1905—?) — сотрудник советских органов госбезопасности, контрразведчик. В 1925 г. окончил педагогический институт в Сухуме. В 1926—1930 гг. с перерывами учился в Тбилисском университете. С 1930 г. в органах НКВД. Член ВКП(б) с 1936 г. В 1938—1939 гг. — заместитель начальника следственной части ГУГБ НКВД в Москве. В 1939—1941 гг. — нарком внутренних дел Абхазии, в 1941 г. — нарком внутренних дел Грузии. В 1956 г. военным трибуналом Закавказского ВО приговорен к 15 годам лишения свободы. В 1968 г. освобожден из заключения.

- 163 -

Действительно, в течение ночи он время от времени подходил к моей двери и стучал, отпугивая крыс. Я успокоилась и уснула.

На рассвете Осман-оглы отомкнул дверь и дал мне кружку горячего чая и кусочек хлеба. Пока я ела, он сидел рядом, ласково говорил со мной, стараясь меня успокоить и ободрить. До сих пор помню добрые глаза этого человека, который помог мне выдержать первую ночь моего заключения. В любую минуту нас могли заметить вместе, и за такое внимание к политзаключенному он бы поплатился собственной головой.

Утром 23 февраля меня вновь повели к Какучая, который сказал, что меня направляют в Тбилиси в НКВД Грузии, и еще раз посоветовал сказать все, что я знаю.

Перед отъездом мне разрешили повидаться с тетей Зиной и дядей Мексудом, братом моей мамы. Тетя рассказала, что произошло после того, как меня ввели в здание НКВД. Ей и Киаазыму тут же приказали:

— Уходите, а то мы и вас посадим!

Тетя плакала, Агумаа чуть не дрался с охранниками. Конечно, все это было бесполезно. Наконец он спросил:

- Что-то надо ей принести?

- Принесите постель.

Тетя прибежала домой, выбрала самое лучшее одеяло, самый большой матрас и сложила кое-какие вещи, что под руку попало: туфли, платье. Все это они и принесли мне наутро вместе с дядей Мексудом, которому тетя Зина сразу сообщила о моем аресте. Я поцеловала родных на прощание, и они ушли.