- 153 -

ГЛАВА 14

ЕВРЕЙСКИЙ ДЕТСКИЙ ДОМ

 

Время шло, а срок нашего выезда из Тегерана по-прежнему откладывался. Изматывающие переговоры, обещания, уговоры, хлопоты, бесконечные обуждения. Моше Шерток сообщал жене зашифрованные сведения о том, как движется дело, а она передавала их мне.

Наконец, пришло сообщение, что первая группа детей выедет из Тегерана в Ирак 10 ноября 1942 года и иракцы "закроют глаза" на то, что детей перевозят на американских, английских или польских грузовиках. Началась подготовка к отъезду, но вскоре назначили другой срок - конец ноября.

Между тем, осень была в полном разгаре, похолодало, начались дожди, и нам становилось все труднее.

В кружок шитья под руководством Зальцмана вошли семьдесят детей. Работа в мастерской на трех швейных машинах велась в несколько смен. Дневную продукцию мы продавали и на вырученные деньги покупали вещи первой необходимости, а по вечерам шили для нас самих.

Дети вязали к зиме свитеры, зная, что в начале зимы мы еще будем здесь. Ледяные ночи и утра. Трудно вылезать из-под одеял, даже чтобы выйти в уборную. Ко всем бедам прибавились еще фурункулы на руках и ногах. По утрам приходилось заставлять детей поскорее принести завтрак из кухни и выйти на линейку, которую мы продолжали ежедневно проводить. К нам все прибывали и прибывали дети. Были случаи, когда родители, находившиеся в соседнем польском лагере, приводили их к нам, и мы делали все возможное, чтобы оправдать оказанное нам доверие.

Несмотря на холод, продолжались спортивные упражнения и игры. Мы хотели привезти в Эрец-Исраэль детей, умеющих шагать в ногу, приученных к спартанским порядкам. Продолжались и ежедневные занятия с утра до полудня. Уроки иногда прерывались из-за разных комиссий, посланных английским правительством или польским в изгнании.

Мы старались давать детям знания, несмотря на нехватку учителей и учебников. Многим трудно было сосредоточиться. Учиться-то они в большинстве своем хотели, но их занимали другие мысли. Если, скажем, распространялся слух, что что-то выдают, весь лагерь приходил в

 

- 154 -

движение. Ребята выскакивали из палаток в середине урока и мчались в очередь, толкались, ссорились, кричали. Сестренка Хаима призывала его на помощь, и он, не стесняясь, расталкивал всех, пользуясь тем, что сильнее других. В такие минуты он готов был даже соврать, и в нем трудно было узнать честного, прямого мальчика. Раздобыв лишний тюбик зубной пасты, он разрезал его пополам для себя и сестренки. Шломек тоже готов был на все ради Диты.

Из-за постоянной неуверенности в завтрашнем дне дети собирали и хранили все: зубную пасту, старую одежду, обувь и даже тряпки. Самых маленьких тоже коснулась эта эпидемия. Еще одной бедой, с которой мы не могли справиться, была торговля. Дети продавали друг другу, покупали друг у друга, меняли помидоры на яблоки, собирали яйца, которые им выдавали, и продавали их тем, кто подходил к нашему забору. Иногда весь лагерь казался одним большим рынком. Получив новую одежду, они прятали старую в свой узел, а иногда новую продавали. Мрачноватый крепыш Мошик клялся, обливаясь слезами, что у него нет ботинок, ходил босой, хотя у него уже были две пары, полученные за счет других детей. Шломек и Дита сушили хлеб, завязывали его в мешочек и прятали между одеялами. Но однажды в палатку просочился дождь, и оказалось, что весь хлеб заплесневел. Они рыдали. Тщетно мы пытались убедить ребят не копить продукты.

Некоторые воспитанники носили с собой или тщательно прятали фотографию, украшение или еще какой-нибудь сувенир из дома, но не всегда удавалось их сохранить: Антек умел добраться до любого потайного места, не было такого замка или двери, которые он не мог бы открыть. Даже наш маленький склад он навещал, когда там никого не было.

На складе около вещевого шкафа всегда толпилась очередь: кто что-то получает, кто - меняет. Дети просили, умоляли, спорили. В шкафу лежал мешок с обувью, одеяла, фонарики и разные другие вещи. Обычно одежда не подходила ребятам по размеру, и ее подгоняли на них в швейной мастерской, но ботинки не подгонишь, и ребята носили, какие есть.

Выезда ждали все, и тем не менее некоторые его боялись: они окажутся еще дальше от оставшихся в Союзе родных. В их числе были Женя, Береле, а Ицик волновался, как бы мы не выехали прежде, чем он найдет брата. Мы продолжали поиски, но надежда была невелика.

Однажды я и Ципора Шерток поехали в Тегеран. У меня была назначена встреча с господином Вителесом, представителем Джойнта, финансировавшего наш переезд. Официально он был директором банка "Барклес", но по поручению Сохнута помогал еврейским беженцам и хлопотал о нашем выезде.

Главная улица Тегерана пересекает весь город. Мы ехали мимо каких-то построек, видели рабочих, взрослых и детей, оборванных, босых. Они

 

- 155 -

таскали мешки с цементом и поднимали их в плетеных корзинах на строительные леса. Пили они прямо из канавы, где текла родниковая вода вперемешку с образовавшейся из талого снега. В той же канаве женщины и стирали. Крайняя нищета соседствовала с непомерным богатством; роскошные дома, виллы, утопающие в садах, гостиницы, магазины, рестораны, откуда неслась музыка, уживались с жалкими лачугами с их оборванными обитателями. В Тегеран приезжали из Советского Союза, хотя там шла война, а из Тегерана отправлялись в Советский Союз. Город был переполнен военными и жил напряженной жизнью.

Я сошел в центре, а Ципора поехала в аптеку запастись лекарствами и мазями. Чтобы сэкономить деньги на пролетку, мы договорились, что через час она за мной приедет и мы вместе вернемся в лагерь. Я зашел в гостиницу, где жил господин Вителес. Я хотел хоть что-нибудь узнать о семьях наших воспитанников, но никаких сведений о них не было. Господина же Вителеса интересовала жизнь в Советском Союзе, откуда я недавно выбрался. Он спрашивал, сколько стоит там мыло, как выглядят талоны на питание и т.д. Мне не понравилось, что он записывает мои ответы: у меня был печальный опыт знакомства с НКВД. Он успокоил меня и продолжал записывать. Постучали в дверь: работник гостиницы, стоя на пороге, сказал, что господина Вителеса вызывают к телефону в вестибюле. Мой собеседник извинился и вышел, оставив на столе документы и свои записи. Я ждал его некоторое время и ушел, не попрощавшись, потому что Ципора уже ждала меня, как мы договорились. Если у господина Вителеса есть еще вопросы, мы поговорим в другой раз.

В лагере я снова погрузился в бесконечные дела, засидевшись до поздней ночи в конторе, как это уже не раз случалось. Снова я не поговорил с Рахелью, которую в последние дни почти не видел. Завтра зайду к ней обязательно!

Утром я действительно зашел в ее палатку. Со свойственным детям чутьем они заметили особые отношения, которые начали складываться между мной и их воспитательницей, и огорченно сказали мне, что госпожи Рахели нет, а ей потом доложили, что ее искал господин заведующий. Я чувствовал, что Рахель тоже ко мне неравнодушна, но побыть наедине нам не удавалось: мы оба были загружены выше головы. Она день и ночь была с детьми, им так хотелось, чтобы за ними поухаживали, побаловали их. Жизненный опыт у них был как у взрослых, даже как у старых людей, но они оставались детьми. В Рахели они видели мать, подругу, сестру и были очень привязаны к ней.

При выходе из палатки я столкнулся с Ципорой Шерток, которая каждое утро приходила к нам их гостиницы, где она остановилась.

- Давид, зачем ты это сделал?- возмущенно спросила она.

Я не понял, в чем дело. Оказывается, господин Вителес подозревает меня в том, что я, боясь НКВД, забрал его записи. Действительно, такой поступок мог бы быть оправдан разумной осторожностью, но ведь я ничего

 

- 156 -

не забирал! К сожалению, мне не удалось убедить ни Ципору, ни Вителеса в своей непричастности, и на душе у меня остался горький осадок.

Только через много лет, когда я снова встретился с ним, он извинился передо мной: энкаведешники украли его бумаги, для чего и вызвали из комнаты. Уже не раз они под разными предлогами вызывали его из комнаты, чтобы порыться в документах и кое-что изъять.

В те дни у меня было много первоочередных дел по подготовке к отъезду. Вид лагеря значительно улучшился. Были вымощены дорожки, аккуратно прибраны палатки. Хаим, а с ним и другие мальчики показывали пример остальным, и мы заняли первое место по чистоте и порядку среди всех лагерей беженцев этого района. Дети были горды и счастливы, когда я сообщил об этом на линейке. Они воодушевленно пели:

"- Мы идем вперед и поем..."

Занять первое место - не шутка, особенно для тех, кто все последние годы оставался на отшибе.

Срок выезда приближался, и мы готовили списки с учетом очередности выезда. Предполагалось выезжать в несколько смен. Все дети хотели быть в первой партии: а вдруг, когда дойдет до них очередь, уже нельзя будет выехать? Спорили, и кто с кем поедет, но главное - чтобы в первую очередь. На нас наседали, объясняли, просили, плакали. Перед выездом воспитанникам сделали прививку против фурункулеза: у них на руках и ногах появились фурункулы. Маленькая аптечка в конце коридора не могла обеспечить всех марлей для перевязок. Две наших медсестры и фельдшерица и без того были заняты по горло, а теперь и вовсе не справлялись. Прививка была болезненной, особенно для тех, кто страдал кожными болезнями, а таких было немало. Детей мучили чесотка и парша, они буквально рвали на себе кожу. Даже ихтиоловая мазь плохо помогала. Я смотрел на них с жалостью: покрыты черными пятнами от вонючей мази, как Каиновой печатью, засвидетельствовавшей нищету, грязь, скитания.

Никак не удавалось вывести вши. Завелись они и у Лили, в ее красивых каштановых волосах. От ее волос воняло керосином, и она горько плакала. Я успокаивал ее, говорил, что мы скоро уедем и она встретится в Эрец-Исраэль с родителями. Слезы высыхали на ее больших печальных глазах: она так ждала встречи с папой и мамой, что само обещание помогало. Она вглядывалась в высокие мрачные горы на горизонте, которые, как ей казалось, касаются неба; в самолеты на соседнем аэродроме - вот бы на них полететь к папе и маме. Может, она будет летчицей, когда вырастет, -думала она вслух.

Мы все еще ждали выезда, когда выяснилось, что есть новые осложнения. Из Ирака начали приходить телеграммы о том, что влиятельные лица требуют деньги, и с каждым разом все больше. Возможность ехать через Ирак практически отпала. Возникла мысль перевезти детей на английских пароходах, на которых переправляли солдат польской армии, для чего нужно получить разрешение на проезд

 

- 157 -

через Турцию. Опять переговоры, опять нервотрепка: оказывается, нужно согласие не только турецких, но и советских властей, контролирующих северную территорию Ирана, а они не спешили его давать. Мало того, что нам трудно доставать грузовики, так еще и дороги никудышные, на них много аварий и грабителей. А мысль перевезти детей в форме солдат польской армии просто насмешила нас: кто же поверит, что двухлетний Меирка, четырехлетняя Мария и другие малыши - солдаты?! Даже те, кто постарше - Хая, Антек, Хаим, Лили,- не по возрасту худые и низкорослые, не сойдут они за солдат.

Скопление беженцев, прибывших в Иран, сказалось на экономике страны, и население начало требовать выслать их. Росла нехватка продуктов, и тегеранская пресса обвиняла в этом британское правительство и беженцев, которых она называла "британскими паразитами".

Было решено выселить беженцев в шестимесячный срок. В Иране находилось около 25 000 польских граждан, включая примерно две тысячи евреев, большинство которых составляли дети. На выезд в Эрец-Исраэль мы получили только 150 сертификатов*, а у нас уже было семьсот детей, и с каждым днем число их росло. В списки на переезд мы хотели включить и воспитателей, и членов семей наших детей: мать Хай и Хавы, мать Рахели, мать Меирки, и других. Сертификатов нужно во много раз больше, чем нам выдали, и, ко всеобщему огорчению, мы оставались в лагере.

Я понимал, что и Рахель подавлена из-за того, что переезд откладывается, и вечером зашел в ее палатку. Она сидела в углу около Ицика, болевшего тяжелым воспалением уха, и, укрыв его одеялом, рассказывала о красивой и теплой стране Эрец-Исраэль. Мальчик очень скучал по брату, но тут Рахель не могла его утешить: оба понимали, что вряд ли он его встретит. Все равно не надо терять надежду. Нашлись же родители Береле, которые приехали вчера вечером, к великой радости мальчика. Поговорить с Рахелью мне снова не удалось.

Зима была уже в полном разгаре, но не все дети были одеты как следует. Поскольку выяснилось, что Ирак и Турция окончательно отказались пропустить нас через свою территорию, начали подробнее изучать, нет ли все-таки возможности использовать британские самолеты.

Ципора Шерток посылала письма в Сохнут, в "Молодежную алию", Генриэтте Сольд, рисуя наше тяжелое положение, ухудшившееся с приходом зимы, и торопила их помочь нам. Но мы так и оставались на месте, и Ципора старалась нас подбодрить, напоминая, что она представляет Эрец-Исраэль, который нас помнит и делает все возможное, чтобы нам помочь. Она ходила по лагерю с пульверизатором, выводя насекомых,

 


* Сертификат - разрешение на въезд еврея в Палестину, выдававшееся британскими мандатными властями в крайне ограниченном количестве.

- 158 -

самоотверженно ухаживала за маленькими, проверяла, чего у кого не хватает, кто в чем больше всего нуждается, мыла детям головы, смазывала их болячки, а сама тосковала по своим детям, оставшимся в Эрец-Исраэль. Оттуда ей прислали для нас подарки и немного денег, на которые мы не знали, что раньше купить.

Представители польского правительства в изгнании обещали до наступления зимы обеспечить всех детей одеждой и обувью, но пока мы получили только триста пар обуви, и неясно было, когда получим остальные. Не лучше обстояло дело и с одеждой. А когда на деньги, собранные разными еврейскими организациями, мы купили самое необходимое, нам заявили, что больше вещей не дадут.

Однажды в швейной мастерской, куда я зашел посмотреть, как продвигается починка одежды, я встретил отца Береле, портного по профессии. Он помогал подгонять на ребят полученную одежду. Мы разговорились, и он рассказал, что в соседнем лагере его попросили починить кое-что для светловолосого голубоглазого мальчика из группы юнаков* - ребят допризывного возраста, проходивших военную подготовку; им выдавали форму и готовили к армии. Мальчик почему-то показался ему евреем. Ицик услышал наш разговор и загорелся. Он хочет с ним встретиться: по описанию мальчик похож на его брата Элимелеха. Я обещал пойти с ним, когда закончу неотложные дела, но Ицику не терпелось, и пришлось пойти сразу. Я захватил с собой разрешение польских властей переводить в наш лагерь еврейских детей.

В польском лагере, как и раньше, нас встретили грубо. На вопрос о мальчике мне ответили "Вон отсюда!"

Но в конце концов нам удалось до него добраться. Да, надежду никогда нельзя терять: это действительно был Элимелех!

Братья обнимались, целовались. Говорили они по-польски. Ицик уговаривал брата пойти с нами, а тот отказывался: ему хорошо и здесь, и он вовсе не намерен переходить к евреям; наоборот, пусть старший брат перейдет сюда. Элимелех был красивым стройным мальчиком, ему очень шла форма. Он рассказал брату, как интересно у юнаков, сравнивал себя с кое-как одетым братом и так его уговаривал, что я побоялся, как бы Ицик не согласился, и поторопил его вернуться в лагерь, а Элимелеху посоветовал подумать.

Ицик был расстроен до слез и повторял мне, что мама просила его беречь брата и не разлучаться с ним. Рахель и я долго беседовали с Ициком и убедили, что его место не там, а брата не удалось убедить перейти к нам. Он так и остался с юнаками, а Ицик - с нами, и только забор разделял их.

Ицик с головой ушел в работу: помогал привозить еду, раздавать ее, играл с детьми в классы, в пять камешков, поражая всех своей ловкостью, занимался в физкультурном кружке. Чувствовалось, что он хочет так уставать, чтобы сразу заснуть, не думая о брате.

 


* Юнаки - польская молодежная организация .

- 159 -

Занять себя и не думать о своих горестях старались и другие. Женя с Хаимом и Лили помогали готовиться к задуманному нами большому празднику перед отъездом (мы надеялись, что он все же состоится до начала 1943 года), на который мы собирались пригласить гостей из еврейской общины и представителей Сохнута.

В послеполуденные часы в лагере слышались пение и смех, который начал понемногу возвращаться к детям. По пятницам вечером дети сами готовили ужин и выступления под руководством избранной ими же комиссии. Они сочиняли песни, постановки, танцевали и показывали гимнастические упражнения.

К торжественному вечеру Лили рисовала украшения для зала, Мошик участвовал в живой пирамиде. Женя готовила стенгазету. Составили несколько хоровых групп. Не разделял общего подъема только Ицик: выяснилось, что лагерь юнаков скоро отправят в Африку.

Мы снова пошли туда, но опять ничего не добились: Элимелех больше не встретится с Ициком? Пусть Ицик присоединится к нему! Ицик кричал, плакал, братья чуть не подрались. Я буквально приволок Ицика обратно в лагерь.

Выедем ли мы до 1943 года?

К нам приехали солдаты из Эрец-Исраэль, служившие в британской армии. Они привезли сладости и очень тепло отнеслись к детям. Рассказывали об Эрец-Исраэль благодарным слушателям, ни разу не видевшим свою страну.

То, что отъезд без конца откладывался, мешало и нашей воспитательской работе: дети, не знавшие о наших хлопотах, беготне, переговорах, были горько разочарованы, решив, что их снова обманули. Нам очень помогли бы воспитатели из Эрец-Исраэль, но мандатные власти не давали им разрешения на выезд.

Рахель и две ее подруги устроили себе в конце палатки нечто вроде кабины для мытья, завесив это место одеялом, и в теплые дни купались там, принося воду из крана около конторы.

С наступлением холодов купаться в палатке стало невозможно, а дети старались даже не умываться.

Моше Шерток был в это время в Лондоне и хлопотал о разрешении на наш переезд в Эрец-Исраэль пароходом. Допустим, дадут судно - каким путем ехать? Средиземное море полно вражеских подводных лодок и мин. Нам предложили ждать, пока его очистят.

Осенью 1942 года силы союзников под командованием Монтгомери одержали победу над немецким генералом Роммелем в Эль-Альмине, возле границы между Египтом и Тунисом на побережье Средиземного моря. Англичане и американцы вступили в западную часть северной Африки. Мир перевернулся вверх дном! В СССР войска начали контрнаступление, сняв

 

- 160 -

немецкую осаду Сталинграда. Похоже, что война, длящаяся уже три года, подходит к концу.

При встрече с Ципорой Шерток полковник Рос, отвечавший за беженцев, предложил, чтобы до выезда мы перевели детей из палаток в дома. В Тегеране свободного жилья не было, а на предложение Роса переехать в отдаленный провинциальный город мы не согласились: в Тегеране была помогавшая нам еврейская община, а в маленьком городке отношение к беженцам, особенно к евреям, будет гораздо хуже.

Ципора Шерток встретилась с британским послом в Тегеране и с польским министром. В очередной раз нам предложили запастись терпением. Но в тех условиях, в которых мы жили, да еще после перенесенных лишений, нелегко бесконечно ждать. Воспитатели старались занять детей, но до каких пор можно рассказывать сказки, показывать виды Эрец-Исраэль!

Воспитатели делали все, чтобы дети почувствовали страну своей родиной, и, думаю, им это удавалось. Даже у Адама, за много недель не произнесшего ни слова, явно появился интерес к Эрец-Исраэль и к нашему переезду туда. Это была единственная тема, которая вызывала у него улыбку и интерес в потухших глазах.

Прошла первая неделя декабря, за ней вторая, а мы все еще в Тегеране.