- 179 -

ГЛАВА 17

НАШ ЛАГЕРЬ В КАРАЧИ

 

Колонна грузовиков прибыла в порт, мы расселись и в сопровождении индусских солдат под командованием англичан поехали в британский военный лагерь около Карачи.

Нас привезли к палаткам, разбитым на улице со странным для нас названием. Вокруг - пески, сверху - палящее солнце. В Тегеране теперь холодная зима, здесь - невыносимая жара.

Вдали высится город Карачи, пестрый, удивительный. Мы - в Индии! Не думал я, что когда-нибудь попаду сюда. Не эту ли страну имел в виду предсказатель будущего?

Несколько недель назад дети выехали из Тегерана более или менее чистыми, аккуратными, прилично одетыми. Сейчас они опять неряшливые, грязные, вшивые, словно и не было тегеранского лагеря.

В первый же вечер Антек пожаловался, что его укусила собака. Сначала я подумал, не очередная ли это выдумка, чтобы что-нибудь выклянчить. Но на ноге у него был след настоящего укуса. В нашем импровизированном медпункте Антеку сделали укол против бешенства. Один из охранявших наш временный лагерь, смуглый молодой человек в звании капрала подошел к Антеку, осмотрел его ногу и шепотом сказал мне, что, по его мнению, это укус шакала. Я перепугался. Только этого нам не хватало!

Капрал успокоил меня, обещав позаботиться, чтобы шакалы нас не беспокоили. Он представился как наш связной, проявил подлинную заботу и явное сочувствие, и мне показалось, что он не тот, за кого себя выдает. У него на самом деле такое невысокое звание? Во всем его облике, в его манерах, в особом тоне чувствовалась не только уверенность в себе, но и что-то еще, что трудно передать словами.

Капрал поставил несколько солдат-индусов охранять нас и велел отогнать шакалов от лагеря. Это успокоило детей, потому что слух о шакале, укусившем Антека, распространился с быстротой молнии и сильно перепугал их.

В первую ночь в лагере было темно и мрачно. Шакалов от лагеря отогнали, но их вой отчетливо доносился и напоминал тягучий плач, будто они жаловались на что-то. Наши малыши - Меирка, Софья, Дита и другие - тоже заплакали. К детям вернулся страх. Не по себе стало и взрослым.

Мы опять распределили детей по возрастным группам и собирались

 

- 180 -

уложить их спать, оставив все серьезные дела - дезинфекцию, уборку, стирку - на завтра: уж очень мы устали с дороги.

Из Тегерана с нами выехала только часть воспитателей, поэтому мы рады были помощи, которую нам оказывали родственники детей. Родители Береле, мать Меирки и другие, как и Шула, впряглись в работу. Капрал, назвавшийся Питером, предложил нам любую помощь, какая только понадобится, а я уже знал, что он слов на ветер не бросает. По его отношению к нам я предположил, что он еврей, и он подтвердил мою догадку. Родился он в Германии в 1922 году, покинул страну вместе с семьей после прихода к власти нацистов и живет с тех пор в Лондоне, где и учился. С началом войны его мобилизовали в британскую армию и послали в Индию. У меня сложилось впечатление, что в его рассказе осталось много недосказанного.

К нашей общей радости, в палатках оказалось достаточно кроватей, чего не было у нас в Тегеране. Там лежать в удобной постели могли только тяжело больные.

Поздно ночью я тоже лег и только уснул, как меня разбудили целые полчища клопов, разгуливавших по кровати. Пришлось уступить им место и лечь на пол.

Встал я рано. Никто не знал, сколько мы здесь пробудем, поэтому надо было готовиться и к длительному пребыванию, а значит, наладить быт. Лагерь еще крепко спал, когда пришел наш капрал с парикмахером-индусом. Его даже не приходилось ни о чем просить - он сам замечал все, что нам нужно.

После завтрака воспитатели проверили головы ребят, записали всех, у кого была парша или вши, посадили в ряд, и парикмахер приступил к делу. Забелели бритые головы, и я надеялся, что мы выведем эту заразу до приезда в Эрец-Исраэль.

Но не все завшивевшие дети согласились, чтобы им брили голову. Антек прятался, пока парикмахер не ушел. И не он один. Так моя надежда не сбылась. Вернулась и притихшая было чесотка.

Ко всему добавилась новая напасть - клопы, и многие предпочитали спать на полу, к чему давно привыкли. Как мы ни старались, не удалось нам справиться и с грязью, тем более что дети продолжали хранить хлеб и всякие тряпки.

А с рваной одеждой мы справились быстро. В лагерь пришел невысокий смуглый человек из еврейской общины Бомбея, бросил взгляд на ребят, попросил у меня список мальчиков и девочек с указанием возраста и обещал обеспечить всех новой одеждой, бельем, обувью и пробковыми шлемами для защиты от солнца. Это будет подарок местных евреев, возглавляемых богатой и известной семьей Сасон.

Стоявший около меня Хаим услышал его обещание, и вскоре весь лагерь плясал от радости. Я надеялся, что зарождающемуся у детей чувству доверия, которое мы с таким трудом им прививали, не будет нанесен удар.

 

- 181 -

Прошло несколько дней - и дети получили обещанное. Нам прислали и ткани на случай, если что придется дошить, и даже простыни. Дети гордились новенькой одеждой, и не было их счастливее, когда они надели на голову тропические пробковые шлемы. Теперь, в новых ботинках и в носках до коленок, они выглядели совсем иначе.

Старую одежду - рассадник вшей и грязи - нужно было сжечь. Но не тут-то было. Повторилась знакомая история: некоторые увязали старые вещи в узелки и отказались с ними расстаться. Они и слышать не хотели о том, чтобы их сжечь. Кое-кто обещал, но не сдержал слова. Хаима, Женю, Ицика и других ребят постарше мы кое-как убедили, но с малышами - Шломеком, Дитой, Софьей - не было сладу. Антек и Мошик твердили свое: старые вещи - их собственность, и никто не имеет права ею распоряжаться. Спорить с ними было бесполезно. Нас ждали дела поважнее: наладить нормальный режим, распределить обязанности, назначить дежурства и так далее.

Вот уже неделя, как мы здесь и ждем, когда нас заберет судно. Но пока ничего не слышно.

Быт мы наладили такой, как в Тегеране, распорядок дня - тоже: утренняя линейка, физкультура. Малыши ею занимались в трусиках и пробковых шлемах, с упоением делали все упражнения - одно удовольствие смотреть. Ладные, гибкие Дита и Шломек. Где их мать? Выпадет ли ей счастье увидеть своих детей?

На второй неделе нам сообщили, что в четверг мы уедем, но я по опыту хорошо знал, что срок могут перенести и детям ничего говорить не надо: хватит с них разочарований.

Вторая неделя в Карачи. Дети немного успокоились. Новая одежда их преобразила. Не всем она пришлась впору, особенно маленьким, и швейная бригада подгоняла платья и штаны по размеру. Стояла невыносимая жарища, но в Эрец-Исраэль мы приедем зимой, поэтому необходимо вязать свитеры: они нужны и заполняют время тех, кто вяжет.

Женя вязала как одержимая, каждую свободную минутку. Даже Елену ей удалось засадить за работу. Девочка больше не страдала от голода, но очень грустила и сказала мне с иронией и жалостью к самой себе, что, может, к старости ей удастся закончить свитер. Скоро должны были отпраздновать ее двенадцатилетие, и она ждала этого дня. Но на ее день рождения разбушевался Адам: схватил нож, которым резали пирог, и грозил зарезать им себя. Воспитатель с трудом его отнял. Тогда Адам начал бегать, искать отца, орать, что тот бросил их на произвол судьбы, и испортил весь праздник. Елена плакала, причитая, что нет у них родителей, а брат даже об этом не помнит. Наши утешения не помогли, да и не могли помочь.

В лагере родились два младенца - прибавление семейства.

Дети шили, вязали и, конечно, готовились к прощальному вечеру, который мы устроим перед отъездом из Карачи. Снова репетиции. По утрам ребята приводили в порядок палатки, раздавали завтрак. Из старших мальчиков мы составили собственную "полицию", которая следила за

 

- 182 -

порядком и охраняла лагерь от шакалов. Вооруженный большой палкой Мошик охотно и добросовестно выполнял свои обязанности, пользуясь данной ему властью на общее благо.

В форме, в галстуках и шлемах дети казались членами молодежного движения, приехавшими в летний лагерь. Но только казалось: до настоящих членов им было еще далеко.

Когда я поблагодарил господина Сасона за его щедрость и заботу о детях, он ответил со слезами на глазах, что все евреи должны помогать друг другу, и это, мы чувствовали, были не пустые слова. Люди, еще недавно совсем чужие этим детям, теперь делали для них все, что могли, как и сотрудники еврейских организаций.

С молодым капралом у меня наладилось полное взаимопонимание. Этот ассимилированный еврей начал интересоваться Эрец-Исраэль, расспрашивал о положении в стране, о еврейских поселениях, а как я мог рассказывать о том, чего никогда не видел. Все, что я знал как член "Хашомер хацаир", а затем как воспитатель, я ему сказал, но его интерес к стране рос по мере того, как он о ней узнавал.

Со своей стороны, он рассказывал мне об Индии, очень меня заинтересовавшей. Поэтому меня обрадовало его приглашение вместе съездить в ближайший пригород. Поехать далеко я не мог себе позволить, был слишком занят, но на несколько часов - дело другое; а когда капрал предложил мне взять кого-нибудь еще, я, конечно, пригласил Рахель, которую почти не видел со времени приезда в Карачи. Наша дружба ни для кого не была секретом, наверно и капрал о ней знал .

Первое, что бросилось нам в глаза, - огромная толпа, непрерывный людской поток на фоне финиковых пальм и много нищих с протянутой рукой. Заметив, что мы не местные, они нас окружили и преградили дорогу, не давая пройти. К моему удивлению, капрал силой расталкивал их и даже стегнул тростью женщину в сари с двумя детьми, которая не отставала от нас. Такая, мягко говоря, грубость нас покоробила, но капрал объяснил, что человек, незнакомый с этой страной, просто не понимает: иначе вести себя здесь нельзя.

Ничего подобного я в жизни не видел. Масса голов, черных, коричневых и даже совсем светлых, бритых наголо, наполовину, на треть или на четверть; попадались люди с косами, с шевелюрами, не знавшими ножниц, в хороших костюмах, и рядом - в тряпье, в тюрбанах, в платках, в тюбетейках. Кто эти люди? Почему такая толпа? Я спросил нашего проводника, не случилось ли чего-нибудь. Почему все высыпали на улицу? Может, сейчас обеденное время? Забастовка? Нет, это обычный будний день. Капрал объяснил, что по одежде можно определить, к какой религиозной секте или касте принадлежит тот или иной человек. Число каст в Индии доходит до двадцати тысяч, а богов и идолов - до тридцати.

Все было для нас необычно и очень интересно. Мы смотрели как завороженные и не могли насмотреться. Хотя стояла жара, встречались

 

- 183 -

люди, закутанные в одеяла и в меховых шапках, какие носят жители Кашмира, а рядом с ними - почти совсем голые, только в набедренной повязке.

Около четырехсот миллионов человек живет в Индии, - сказал капрал, - в этой стране Гималайских гор, покрытых вечными снегами, долин Кашмира, просторов Бенгалии, необитаемых пустынь и зеленых лесов.

Женщины двигались в людском потоке бесшумно и опустив глаза. Цветы у них в волосах издавали пряный сладковатый и незнакомый запах, будто из другого мира. Казалось, все эти люди отстали от современной цивилизации на много веков, хотя попадались и европейские прически, и современная одежда.

Огромный нескончаемый спокойный человеческий поток, босые ноги бесшумно ступают по тротуару, сандалии скользят беззвучно, словно в немом фильме. Уличная тишина странно контрастирует с людскими толпами. Да, все тут странно и непривычно.

Мы шли гуськом по тротуару, стараясь никого не задеть. Я не заметил, чтобы кто-нибудь шел под руку или в обнимку. Капрал объяснил, что в Индии при встрече не пожимают друг другу руку и не похлопывают по плечу - не то чтобы ходить под руку или в обнимку. Встречаясь со знакомыми, люди издали поднимают обе ладони в знак того, чтобы к ним не приближались даже члены семьи или возлюбленные.

Разглядывая все вокруг и всему удивляясь, мы дошли до индийского ресторана, и капрал пригласил нас пообедать. В киоске сувениров при входе я купил себе шахматы и еще кое-какие мелочи и храню их до сих пор.

Мы уселись за стол. Подошел официант с черными как смоль волосами и в сверкающей белизной куртке. Мы не знали, что заказать, тогда капрал, придя нам на помощь, велел официанту принести первое блюдо, название которого звучало весьма обещающе. Долго ждать не пришлось, на столе появился рис с кусочками белого мяса, запах которого возбуждал аппетит. В последние годы ни я, ни Рахель не были избалованы вкусными блюдами. Мы наполнили тарелки и принялись есть, поинтересовавшись, что за мясо в рисе. Наш спутник сказал, что это местный деликатес: мясо белых мышей. Бедная Рахель, чуть не подавившись, выплюнула все изо рта, я тоже не мог больше есть. Так закончилась наша трапеза.

Мы вышли из ресторана на шумную улицу. Я прислушивался к речи прохожих, не понимая ни слова. Капрал улыбнулся, когда я ему об этом сказал: он владеет персидским и арабским, в университете изучал семитские языки и все равно не понимает местных жителей.

Взглянув на часы, я увидел, что уже полтора часа как мы ушли из лагеря, и стал беспокоиться. Конечно, я полагался на воспитательниц, да и на старших воспитанников, прекрасно влиявших на ребят, но все-таки пора возвращаться. По дороге капрал, как обычно, спросил, нет ли каких-нибудь просьб или пожеланий.

Я решился попросить его сфотографировать детей в новой одежде и в пробковых шлемах, когда они занимаются физкультурой и в другие

 

- 184 -

моменты; воспитателей, медиков и солдат, которые помогают нам и которыми он командует,- словом, наш лагерь.

Еще из Тегерана я послал Генриэтте Сольд, как и обещал, фотографии детей. Мы даже составили альбом Еврейского детского дома в Тегеране. Теперь я хотел сохранить память и о Карачи. Капрал обещал, и уже назавтра пришел с фотографом. Так у нас появились фотографии детей и воспитателей в различные моменты нашей жизни, и все они у меня хранятся.

На одной из фотографий рядом со мной стоит капрал с ребенком на руках. Не ради снимка он взял его на руки: он действительно тепло относился к детям, чувствуя, как они в этом нуждаются.

Благодаря этой фотографии я узнал его через двадцать лет, увидев в газете "Маарив" портрет с подписью: "Разведчик, умерший от солнечного удара". Из заметки выяснилось, что моего знакомого капрала, которого я знал как Питера и который казался мне немного загадочным, на самом деле звали Меир Бен-Шауль, что его арестовали в Багдаде, обвинив в шпионаже в пользу Израиля, приговорили к смертной казни, но потом освободили, и он скончался в Германии в 1950 году. Тело привезли в Израиль и здесь похоронили. Я подумал, что, возможно, этот ассимилированный еврей с высоким лбом и вечной трубкой во рту стал сионистом благодаря встрече с еврейскими детьми в Карачи. Как я и догадывался, он не был простым капралом, а закончил офицерскую школу, получил звание майора и служил в отборных войсках (командос) и в разведке. После службы в Индии он установил связь с Эрец-Исраэль и работал в разведке Хаганы*. Тогда в Индии я знал о нем не более того, что он сам мне рассказал, но впечатление он произвел на меня большое. Теперь я не без гордости думал, что, возможно, причастен к первой встрече этого ассимилированного немецкого еврея, сына богатого коммерсанта, с иудаизмом и сионизмом. Может быть, именно под нашим влиянием он начал агитировать евреев Индии иммигрировать в Эрец-Исраэль.

Подружился я не только с капралом, но еще и с семнадцатилетним пареньком, который заинтересовался нами и очень помог лагерю. Однажды он рассказал, что он индийский еврей, и показал цепочку с магендавидом на шее. Просил меня побывать у него дома, но времени у меня не было, и я зашел ненадолго к его родственникам, жившим недалеко от нашего лагеря.

В этот второй мой выход из лагеря я впервые увидел живого верблюда, до сих пор верблюдов я видел только на картинках. Мы увековечили и эту встречу на фотографии, которая у меня тоже сохранилась. У воспитателей были маленькие фотоаппараты, так что и они делали снимки. Не будь всех фотографий, те далекие события казались бы просто сном.

 


* Еврейская подпольная военная организация в Палестине во время английского мандата.

- 185 -

Мы вернулись в лагерь, а там - скандал. Началось с давнего спора. Мошик кричал, что не должен выносить мусор из медпункта. Почему он? Это не его мусор. Он вынесет свой, а они пусть выносят свой. Некоторые воспитанники никак не могли понять, почему они должны что-то делать для других. Ицик был согласен с Мошиком, а Элимелех смотрел на дело иначе. Спор перешел в скандал, а затем и в драку. Разбушевавшиеся страсти трудно было унять.

Жара, тяжелые условия, напряженное ожидание отъезда - как тут не стать раздражительным, суеверным. Так, Береле однажды приснилось, что к нему пришел Йосеф Лесский, умерший в Тегеране, и сказал, что в Эрец-Исраэль мы приедем только на Песах, и Береле пришел в отчаяние. Он готов был верить во что угодно. Поверили в его сон и другие дети и приуныли.

Скандал из-за "чужого" мусора прекратил крик "Раздают!" Все помчались в очередь, и драка началась там. А когда я разнял дерущихся и попытался их урезонить, они, невинно глядя мне прямо в глаза, заявили, что и не думали драться.

Трудно было не поверить Дите, когда, глядя на меня своими ангельскими голубыми глазами, она заявляла: "Нет у меня шлема!" А тут еще Шломек клялся, что это правда. Теперь он опекал и Софью, подружку его сестры со времен польского лагеря, поэтому пытался достать дополнительный шлем и для нее.

Неожиданно Ицик и Элимелех выяснили, что Мошик - их дальний-дальний родственник. Этого было достаточно, чтобы сблизиться и горой стоять друг за друга. Задавал тон Мошик, сильный и дерзкий мальчишка. "Это свинский мир,"- заявлял он, и дети охотно слушали его. - Нужно все хватать, иначе другие получат то, что полагается тебе". Теперь эта троица совсем отбилась от рук. Не было замка, который выдержал бы их натиск. Они болтались по лагерю, засунув руки в карманы, увиливали от обязанностей и никого не слушались. Приходилось силой призывать их к порядку.

Массу претензий предъявляла и Женя: недостаточно упорно ищут папу маленькой Марии, оставшегося в Союзе, ее тетю в Эрец-Исраэль, обижают малышку, дают ей вещи не по размеру - как она в таком виде приедет к родным? А Лили? Она тоже должна быть хорошо одета при встрече с родителями.

О себе Женя не заботилась, одета была кое-как, не расставалась со своим желтым пальто. Ее-то никто не придет встречать,- отвечала она на замечания.

У Антека во рту сверкали коронки, отнюдь не красившие мальчика, а у Мошика зубы были и вовсе запущены.

Мне иногда трудно было скрывать, что у меня есть "любимчики", например, милая Мария, красивые Шломек и Дита. Я старался относиться к

 

- 186 -

остальным, как к ним, не выказывать невольное отвращение к парше, чесотке, вшам. Дети не должны чувствовать, что одного любят больше, чем другого.

В Тегеране мы уже насиделись, а сколько нам еще сидеть в этой раскаленной печи?

Капрал, каждое утро приходивший с трубкой во рту - одной из многих в его богатой коллекции, - заверял меня, что скоро мы выедем. И действительно, после двухнедельного пребывания в Карачи был назначен день отъезда. Из Индии мы поплывем к Суэцкому каналу, а оттуда поездом - в Эрец-Исраэль.