- 38 -

ЗАМЕТКИ О ПАВЛОВЕ

 

После ареста Берзина в конце 1937 года начальником Дальстроя был назначен Павлов. Что представлял собой новый начальник Дальстроя, из заключенных моего окружения мало кто знал. Тем не менее, ходили о нем всякого рода изустные рассказы, которые, учитывая порядки на Крайнем Севере, можно считать вполне правдоподобными.

Был он высокий, угрюмый, немногословный. Когда слушал или говорил, в лицо и в глаза собеседника не смотрел, а смотрел мимо человека, в землю. Возможно, с вольнонаемными и своим окружением он вел себя как-то по-другому.

В период деятельности Павлова (1937-1939 г.) на Колыме была самая высокая смертность в результате непосильной работы, голода, преследований и издевательств. Политические заключенные отдавались на расправу ворам, жуликам, бандитам. Все административные должности в лагере (кроме нач. лагеря и нач. КВЧ) отдавались так называемым бытовикам. Для политических заключенных в этот период были только общие работы: шахты, открытые забои, лесозаготовки.

Даже в тех условиях, когда вся лагерная администрация выполняла одни и те же жестокие правила лагерного режима, были лагерные подразделения, имевшие плохие и относительно хорошие традиции.

Так, например, на прииске «Утиная» с 1937 по 1938 год, или с 1938 но 1939 год, точно не помню, была такая смертность, что к весне осталась половина заключенных. Вторая половина или умерли, или к весне дошли до такой степени истощения, что их отправили в другие места (23 км и Усть-Утиная) в так называемые оздоровительные пункты (ОН).

Умерших хоронили под сопкой (если можно так назвать вырытые с помощью взрывов ямы в вечной мерзлоте), бросали несколько человек и заваливали комьями мерзлой земли.

В то же самое время на другом лагерном пункте, за 21 км от стана Утиная, в поселке Усть-Утиная, были совсем другие условия. В женском лагере, в совхозе Эльген, где тоже был очень тяжелый труд, смертность была, может быть, близка к средней смертности в нормальных условиях.

Рассказывают, что где-то на прииске Павлов, окруженный свитой из оперуполномоченных, начальников лагерей, своего адъютанта и других, зашел в барак заключенных и задал традиционный для всех времен вопрос: Какие есть жалобы?

 

- 39 -

Все молчали. Жалобы могли кончиться карцером, штрафной командировкой и уходом в «Фридин сад». Но все-таки, как говорят в таких случаях, кого-то черт дернул за язык.

— Гражданин начальник, можно?

Павлов поднял в сторону говорившего глаза и снова их опустил.

— Мы работаем в открытом забое, - сказал заключенный, - норму выполняем, но нам не хватает хлеба.

— Какая статья? — спросил Павлов.

— Пятьдесят восьмая.

— Сколько получаете хлеба?

— Шестьсот граммов.

Павлов повернул голову в сторону начальника лагеря, приказал:

— С сегодняшнего дня выдавайте четыреста.

Потом повернулся и вышел из барака на улицу.

Через несколько дней после этого уже местное начальство из Южного горнопромышленного управления (пос. Оротукан) провело, если можно так выразиться, дополнительную разъяснительную работу. Вечером после работы при морозе ниже пятидесяти градусов был построен весь лагерь. Усталые и до последней степени иззябшие за 12 часов работы в забое, мы стояли совсем рядом с бараками, но войти в них не могли. Наконец, минут через сорок, прибыло начальство.

Видно было по всему, что они перед этим хорошо выпили. Липа у них были раскрасневшиеся, руки засунуты в карманы черных полушубков. Один из начальников отделился от группы и сказал:

— Так вот, заключенные, разговор с вами будет короткий. Прииск не выполняет план. Многие из вас и здесь занимаются экономической контрреволюцией. Не будете выполнять нормы, будем расстреливать. Понятно?

Все молчали. Говоривший тоже некоторое время помолчал. Потом приказал старосте лагеря:

— Распускайте заключенных.

Рассказывали еще случай, который произошел в Магадане, в бухте Нагаева. Случилось это, кажется, поздней осенью 1937 года, то есть вскоре после назначения начальником Дальстроя Павлова.

В бухте Нагаева убило двух заключенных. Убило их валунами, которые другие заключенные сбрасывали с сопок вниз. Камни использовались для строительства порта.

Как это произошло, трудно сказать. Может быть потому, что сами по себе люди после тюрем и этапов были физически слабы, не имели еще необходимых навыков, а, может быть, потому, что труд заключенных никем и никак не организовывался. Обычно приводилась группа в 20-30 или 50 человек,

 

- 40 -

выдавался универсальный для лагеря тех времен инструмент: лопата, кайло, лом, тачка. Говорили, что надо делать и какая норма. А потом бойцы вооруженной охраны (ВОХР) наблюдали, чтобы заключенные не стояли, а шевелились, создавали видимость работы. Правда, потом сами заключенные организовали свой труд так, чтобы он был максимально производительным. Надо было работать, чтобы не умереть с голоду, чтобы тебя не расстреляли.

Не выполняющих нормы сначала переводили на штрафной паек, после чего они слабели еще больше. Потом на них заводилось новое дело, в котором их деяния квалифицировались как «экономическая контрреволюция», где, кроме невыполнения норм, фигурировала еще порча инструментов. Заключенные, на которых заводились такие дела, могли получить новый срок (так называемая гаранинская десятка) или быть расстрелянными.

Политические заключенные были прекрасными работниками. Среди них были люди практических всех специальностей: электрики, механики, водители, трактористы, инженеры, врачи. Так что основные и вспомогательные службы в лагере держались этими людьми.

Правда, была большая категория людей - это ученые, которые долго не могли найти своего места в трудной лагерной жизни. Но и они в конце концов приспосабливались к физическому труду, и очень многие могли бы выжить, если бы не было установки, которая сводилась к следующему: «Нам твоя работа не нужна. Тебя привезли сюда затем, чтобы уничтожить».

Несколько позже, уже после Павлова, обстановка изменилась. Но здесь уже действовали другие причины. Во-первых, на Колыме пошло сумасшедшее золото. Во-вторых, после 1939 года уменьшился приток новых заключенных. Но все это было потом.

А пока в силу такой организации труда было убито два человека. Товарищи убитых заволновались и горячо заговорили. Многие, несмотря на школу тюрем, этапов и пересылок, сохранили веру в то, что с ними произошло большое недоразумение. Что в этом немедленно разберутся, и тогда произойдет, как ядовито замечали скептики, «умилительное торжество добра над злом», ну прямо-таки как в святочных рассказах для бедных в дореволюционной России.

Волнение, боль, возмущение были понятны. Это были еще первые потери. Позже их стало много. К ним привыкли, притупились многие человеческие чувства. Для некоторых, к сожалению, норма поведения исходила из жестокой лагерной мудрости: «умри ты сегодня, а я завтра».

На место происшествия прибыл Павлов. На крутом склоне сопки стояли одной большой группой заключенные. Многие из них еще продолжали держать в руках железные ломы и кайла, которыми они орудовали, добывая камень. Они стояли спиной к бухте, откуда дул порывистый, холодный вечер.

 

- 41 -

Метрах в пятидесяти выше заключенных стояли два бойца охраны в тяжелых овчинных полушубках, валенках, белых шерстяных перчатках. Третий охранник был внизу, у подножья сопки, куда принесли убитых заключенных. Человек семь-восемь заключенных, что принесли сюда своих товарищей, стояли молча и смотрели, как два белых худых лица стыли на холодном ветру. Еще на сопке, когда высвобождали их из под камней и увидели, что они уже мертвые, коренной сибиряк с густой фамилией Дерюгин, кузнец, дальневосточный партизан, а потом начальник прииска, по-хозяйски разгреб неглубокий снег, нашел на земле небольшие плоские камешки. Он закрыл убитым глаза и положил на них эти камешки. Но когда убитых несли вниз, камешки свалились, глаза их снова открылись, хотя уже и не могли видеть низкого северного неба, холодной воды Охотского моря, что с ожесточением била в каменный берег бухты, и парохода «Джурма», который три дня назад привез их сюда.

Когда из-за поворота дороги, что шла из города Магадан (тогда еще поселка) показалась машина, вохровец охрипшим голосом велел заключенным отойти подальше. Из остановившейся машины вышли Павлов и еще кто-то. Подойдя к убитым и не задерживая взгляда на их лицах, Павлов спросил бойца:

Как это случилось?

Сами виноваты, товарищ начальник, валят камни как попало. А может быть, нарочно.

Один из заключенных сделал шаг вперед и горячо заговорил. У него было такое же белое бескровное лицо, как и у тех, кто лежал на земле.

— Това..., - хотел было сказать он, но потом поправился, - гражданин начальник! Нас только три дня назад привезли сюда, на Север. Мы долго были в тюрьме, на пересылках и этапах. Мы все истощены... Здесь ручной, тяжелый и непроизводительный труд, без элементарной техники безопасности... Гражданин начальник, - голос у говорившего дрогнул, - мы не преступники... Еще разберутся...

Когда заключенный только начал говорить, Павлов бегло, но очень запоминающе посмотрел ему в лицо. Потом, по своей постоянной привычке, перевел глаза в сторону. Затем резко повернул голову к заключенному и сказал:

— Хватит. Мы институтов не кончали и красиво говорить не умеем. И разбираться с вами никто больше не будет. Вы враги народа и вас надо уничтожать.

Потом, ни на кого больше не взглянув, он повернулся и вместе со своими спутниками пошел к машине. Водитель уже развернул машину в сторону Магадана. Все молчали. Громко щелкнув, закрылись дверки автомобиля. Сзади, у выхлопной трубы, закружился дымок отработанного газа, и автомобиль ЗИС-101 ушел в Магадан.

 

- 42 -

После ухода машины вохровец, который, может быть, в душе и жалел убитых, а еще больше, наверное, боялся, что ему попадет за случившееся, поведением начальства был одобрен и уже точно знал, что с него не спросят не только тогда, когда камни буду! убивать людей, но и тогда, когда он сам будет это делать.

— Ну, хватит, настоялись. Давай вперед на сопку.

Вохровец взял винтовку наперевес, а заключенные медленно, один за другим, пошли на сопку, где стояли остальные, еще не знавшие, какое сочувствие выразил начальник Дальстроя Павлов по случаю смерти их товарищей.