ЧЕРЕЗ ТРИДЦАТЬ ЛЕТ

 

1 января t'962 года вечером пришли гости. Среди них была и дочь первого (после смерти В.И. Ленина) председателя совнаркома А.И. Рыкова. Она когда-то училась вместе в моей женой в средней школе. Не виделись они, по меньшей мере, лет тридцать. Обе за это время достаточно натерпелись, находясь в ссылке, лагере и снова в ссылке. Все это только потому, что были дочерьми своих отцов и за то, что нигде и ни при каких обстоятельствах от них не отказывались. Встрече этой обе были рады и обе рассказали друг другу о своих путях-дорогах.

Знакомясь со мной, Рыкова сказала:

— Меня называют Наташей, Наталкой и Натальей Алексеевной. Выбирайте любое.

Я сказал:

— Лучше Наталья Алексеевна.

Здесь имя не только само по себе, а в тесной связи с именем отца. Немного позже я, рассматривая ее, сказал:

— Алексея Ивановича я знал только по портретам, но мне кажется, вы на него похожи.

— Кажется, да, — ответила она. — Только нос еще длиннее и острее.

Потом она пальцами начала делить свое лицо на части, показывая, какая часть похожа на отца, какая на мать. Лоб и волосы оказались такими, как у матери, а глаза, нос и подбородок - отца. Волосы у отца были светлые и, должно быть, более мягкие. Наталья Алексеевна брюнетка. Волосы прямые, седых пока еще мало.

До ареста она успела окончить педагогический институт и месяцев шесть работала учителем.

В 1938 году, в марте, ее отправили в ссылку, а через какое-то время снова арестовали и дали срок 8 лет. Срок отбывала на Воркуте на разных работах, в том числе гладильщицей в банно-прачечном комбинате, где заведующим был И.М. Тройский. Там же вышла замуж за эстонского или литовского работника прокуратуры.

Условия в лагере nакие же, как и у нас на Крайнем Севере - на Колыме. То же поведение, те же поступки, тог же произвол, голод, бесправие, та же смертность. Но, рассказывая обо всем этом, она высказала правильную мысль. Мы, как правило, всегда говорим о тех, кто исковеркал нам жизнь и делал больно. Но редко или вовсе не вспоминаем о тех, кто как-то облегчал наше

 

пребывание в тюрьмах, лагере, ссылке. А в тогдашней обстановке ой как это трудно было делать. Но все-таки, многим рискуя, находились порядочные люди. И она рассказала такой случай.

На Воркуте она находилась в каком-то отдаленном лагере с суровым режимом, тяжелой физической работой и произволом. Но вот ее вызвали спецнарядом в город. Как только привезли, тут же вызвали в райотдел на допрос.

Зам. начальника оперчекистского отдела допрашивал ее. Спрашивал о произволе со стороны начальника того лагпункта, где она была, и велел ей обо всем этом написать. Как и для чего это делалось, она не знала, поэтому сочла за благо сказать, что обо всем этом только слышала, а сама никаких фактов не знает.

— Ну что же, тогда напишите так, - сказал следователь.

Во время допроса зашел начальник райотдела. Посидел на диване, послушал и молча ушел.

После допроса следователь проводил ее до двери, открыл ее и, убедившись, что в коридоре никого нет, тихо спросил, что она знает о - назвал имя сестры матери. Она также тихо ответила, что получает письма.

Потом еще более тихо сказал:

— Если вам будеn очень невмоготу, — дайте мне знать.

После этого он проводил ее до следующей двери, где ждал ее конвоир.

Но свою командировку она больше не вернулась, ее направили в другой, более легкий лагерь. Она поняла, что вызов был не случайный. Кто он был, этот человек, старавшийся облегчить ее участь, она не знает и, может быть, никогда уже не узнает.

После освобождения и нескольких лет «вольной жизни» там же, на Воркуте, ее и мужа отправили в ссылку, но уже в противоположную часть земли русской - в Казахстан. Вот там она горя хватила полной мерой. Посильной работы нигде не давали, а у нее на руках были больной туберкулезом муж и его старая уже мать.

После смерти Сталина с нее, как и со многих, была снята бессрочная ссылка. Получив немного денег от друзей,- она решила ехать в Москву с тем, чтобы потом выписать мужа и его мать. Прожив около года в Малоярославце и ничего не добившись, вернулась назад. Снова жалкое существование и снова никакой работы.

После двадцатого съезда появились какие-то надежды. Она снова поехала в Москву. На этот раз ей удалось свидеться с А.И. Микояном. Он мог уделить ей около десяти минут, так как очень торопился. Н.А здесь оговорилась, что с начальством разговаривать не умеет. И это, наверное, так, хотя ее ум довольно острый и, если можно так сказать, ядовитый.

А.И. она сказала:

 

— Меня не хотят реабилитировать.

— Тебя или отца?

— Меня.

— Почему?

— Не знаю.

— Хорошо я сейчас позвоню в прокуратуру.

— А как с отцом? - спросила Н.А.

А.И. улыбнулся, показав ряд белых зубов.

— Мы знаем, что ничего и никого он не продавал. Но в этом вопросе мы к единому мнению не пришли.

Было это в июне 1957 года, т. е. за несколько дней до известного пленума. Потом он позвонил в прокуратуру и спросил, почему не реабилитируют дочь Рыкова. Оттуда что-то ответили относительно самого Рыкова. Тогда А.И. сказал:

— Ну, об отце это мы будем решать, а о ней должны решать вы. Я ее сейчас пришлю, и вы разберитесь.

Положив трубку, он спросил:

— Что собираешься делать дальше? (помня ее еще девочкой, он был с ней на ты).

— Хочу поехать назад в Малоярославец.

— Правильно сделаешь, молодец. В Москве очень трудно с квартирами.

— С квартирами трудно везде, Анастас Иванович.

— Да? — удивленно произнес он. — Ну, поезжай в прокуратуру, пока там еще нет обеденного перерыва.

И она поехала.

В прокуратуре сидел, откинувшись на спинку кресла, полковник юстиции. Барабаня пальцами по столу, он какое-то время смотрел на Н. А. Потом просил:

— Что у вас в деле?

Она ответила:

— Не знаю.

— Как не знаете?

— Так не знаю. Я только знаю, что подписала. А подписала я анкету с биографическими данными. Вот и все.

Полковник, не меняя позы, сказал:

— Если у вас в деле критика личностей, мы вас реабилитируем. А если системы, тогда не реабилитируем.

И, подумав, уже мягче:

— Хотя действительно, откуда вам знать, что в деле. Хорошо, идите. Ваше дело мы пересмотрим.

 

Через десять дней ее реабилитировали.

...Квартиру она получила как большинство реабилитированных, не на блюдечке с голубой каемкой, но и без дополнительных хлопот. Но и после реабилитации ей нелегко было зарабатывать хлеб свой.

— Я, - говорила Н.А., - очень старательно взвешивала, к кому обращаться, чтобы не получить «по морде», и, насколько возможно, этого избегала, но полностью уберечься от этого все же не удавалось.

Ей уже чуть-чуть было не улыбнулось счастье, но здесь случилось совсем уже непредвиденное. Она встретила человека, которого когда-то знала. Он оказался в это время директором Гослитиздата и порядочным человеком. Узнав о ее бедственном положении, он обещал помочь. Принял от нее документы и велел отделу кадров оформить. Не успев еще подписать приказ, директор на несколько дней уехал в Ленинград на совещание, заболел и умер.

Его заместитель или преемник, разговаривая с ней, сказал:

— Я вас не могу принять, и прошу меня правильно понять. Мне нужен опытный редактор, имеющий большой стаж работы, а вас надо еще учить.

Я его понимала. Но почему-то никто не хотел понимать меня. Но меня все-таки приняли в издательство, только не редактором, а корректором. Работа у корректора сдельная и связанная с большим зрительным напряжением. На этой работе я зарабатывала сущие гроши, но делать было нечего, приходилось жить на то, что платили.

Еще Н.А. рассказала, как перед этим обращалась в ЦК с просьбой оказать содействие в трудоустройстве. Ее вызвали туда. Говорила с ней какая-то женщина. Говорила она с ней грубым и высоким, срывающимся голосом.

— Как вы осмелились обращаться в ЦК? Вы же знаете, кто был ваш отец.

— Знаю. Он не был ни в чем и ни перед кем виноват.

— Ну знаете, это вы так думаете, как дочь. А у ЦК другое мнение.

— Тем хуже для ЦК, - ответила она. Чиновница совсем вышла из себя:

— Вы не забывайте, где вы находитесь.

— Нет, я этого не забываю, наоборот, очень хорошо знала, куда иду. Во всяком случае в праве была надеяться, что ЦК такой орган, где не будут кричать и делать человеку больно.

Чиновница немного снизила тон, но все тем же сухим и безучастным голосом начала говорить общие и ничего не значащие слова.

— Вы же должны понимать, что ваши квартиры и ваши должности заняли другие граждане, не станем же мы из-за вас их выгонять?

И мне после этого стало ясно, что говорить больше не о чем. Я вышла из здания ЦК и пошла через дорогу на бульвар, где меня ждал муж.

 

— У тебя был, наверное, такой вид, что мужу пришлось помочь тебе сесть? — спросила знакомая Н.А., пришедшая к нам с ней.

— Нет, - ответила И.А., - в этом смысле отец мне передал свои качества. Я только попросила папиросу и, глубоко затянувшись, сказала:

— Мне даже здесь сейчас дали по морде.