ЛИСА
Такая кличка была у нашего бригадира. Он более походил на зверегада, чем на лису. И вообще, мне не хотелось рассказывать об этой мерзости. Как-то неловко душе, неловко оттого, что все боялись его. Обычно мы знали о судьбе каждого, кто особо отличался жестокостью или смелостью. Я всегда оказывался там, где бывали гнусные или лихие поступки.
Этапы шли один за другим. Приходили целые эшелоны еще не судимых. Так, похватали, загнали в вагоны — и на Север. Здесь разберутся. Был слух, что одного якобы освободили. Мол, невиновный попался. Несудимые находились вместе с нами, на тех же условиях. Не помню дня, чтоб не умер кто-нибудь. Истощение. Простуда. Редко кто умел постоять за себя. Большинство пошевелят губами и затихают.
Я точно не знаю, из каких людей Лиса. Возможно, фронтовик? А может, из бывших воров. Скорей всего, последнее. В его бригаде числилось тридцать шесть человек. Одного Лиса оставлял в зоне в помощь дневальному и как свои вторые глаза — чтоб знать, что было в течение дня в бараке и в зоне. Это был мой первый год пребывания в лагере. Адаптировался. Мой срок мне казался бесконечным. Десять лет. Если не сопротивляться — тихая смерть. Пайка вроде скромная, если смотреть со стороны и кушать другую пищу, но... Все обезжирено. Комендант, нарядчик, завхоз, санчасть, много авторитетной придурни, и у всех еще друзья-приятели... На семь тысяч зэков разрозненных смотрят маленькие стаи хищников. Им лучший кусок. Лиса нашел себе лишний кусок вот в таком варианте.
Работы земляные. Дорстрой. Лом. Кирка. Лопата. При выполнении нормы хлеба давали до килограмма. Три раза горячее. «Пей вода, ешь вода». Утром, перед разводом всем давали по четыреста граммов хлеба, а вечером — кому что положено, что заработал. По субботам Лиса вечернюю пайку не давал вообще. «Перебьетесь. Завтра выходной».
В голодные субботы я шел в санчасть к своему товарищу Лешке Узбеку. Он там работал в регистратуре. Где мы с ним познакомились, я не помню. Возможно, этапом вместе пришли... А может... Да Бог знает, что в лагерях может быть... Лешка меня выручал. В
его обязанность входило получать на складе сухой горох, проращивать его и выдавать больным по столовой ложке как противоцинготное. Лешка давал сухой горох. Я шел в барак и варил. Лиса знал, что я не получаю посылок, а знать ему хотелось, откуда у меня горох. Спросил однажды, и я спокойно ответил:
— Я у тебя ничем не интересуюсь, не спрашивай и ты у меня...
— Ну, смотри... тебе жить... А вообще-то ты хорошо держишься. Я уважаю таких.
Дни и ночи грызло меня самолюбие, не давало покоя... И душила обида. Я нередко смотрел в глаза Лисе. Мысленно я много раз убивал Лису, заставлял под страхом съедать весь хлеб, что он отбирал, а то, что он не в силах сожрать, растирал по его морде. Другую ночь трудно уснуть от разыгравшегося воображения. Риск большой. Одному трудно выступать против Лисы. Изуродует. А может, забьет до смерти. Но делать нечего: медленная смерть очевидна. В стационарах каждую ночь умирали дистрофики. Около двух тысяч больных из семи тысяч медленно, без сопротивления затихали.
Ходили от нас бригады и на шахты угольные. Там, в зоне оцепления находился небольшой завод. У своего хорошего знакомого я попросил сделать нож. И вот над зоной нашей повисла суббота. Барак в длину метров двадцать. По обе стороны двухъярусные нары. А в торце барака, у стены, Лисья кровать. Белоснежная. Принесли ящик с хлебом и поставили на табуретку перед кроватью Лисы. Один, как охрана, с палкой, и два носильщика. Как всегда, Лиса дал троим по горбушке, достал из-под кровати черенок от лопаты и не совсем спокойным голосом спросил:
— Ну, кто еще не получал хлеба?! Все получили?! Смотрите, чтоб разговору не было...
И не успел Лиса затолкать ящик с хлебом под кровать, как подошел я. Весь собранный, до предела сжатый, как пружина. Правая рука в кармане куртки, с ножом. Голос мой дрожал от напряжения:
— Я не получал свою кровную...
Лиса остолбенел. Я смотрел ему прямо в глаза. Свету в бараке было достаточно, чтоб заметить, как вздрогнули белки Лисьих глаз, и мне показалось, что они потрескались красными неровными линиями. Я моментально принял решение: «Если Лиса скажет «возьми», значит, он сделает палкой первый удар, когда я наклонюсь к ящику... а там поминай, как звали...»
— Ты бригадир... я не знаю точно, которая моя пайка... У тебя
в ящике четырехсотки и пятисотки.
Левой рукой Лиса подал мне горбушку и совсем не своим голосом рыкнул:
— Может, еще кто-нибудь не получал хлеба?! А ну, все! Брысь спать!
В воскресенье Лиса подошел ко мне и сказал: — Забирай свои вещи и ступай в бригаду Лехи Комарецкого. Пойдешь строить бассейн...
А в понедельник, на разводе, выпуская меня с бригадой Комарецкого, нарядчик сказал: «Здесь тебе лучше будет...»
И очень часто в столовой раздатчик по два черпака каши давал.
И Лиса при встрече здоровался.