ВЕНЕРА

 

Не знаю, как блестят бриллианты, но Венера над Колымой — чудо, ликование голубое в зимнем небе. Идем на работу — она перед нами. И всегда волнуется. Каждый из нас смотрит на этот камушек в небе. Идем с работы — Венера чуть в стороне, но перед нами. Нас было двенадцать работяг... Тринадцатым был бригадир. Повара называли нас апостолами. Уходили раньше всех, приходили всех позже. Работали на зарезке шахты. Трудно придумать работу тяжелее. Вечная мерзлота. Ломик, лопата, кирка. Грунт поднимали перекидкой. Строили из досок настил. Глубина 12-15 метров. Спуск — как в метро. Только лобовая стена должна быть отвесной. Там будет доступ к золотым пескам. Я не люблю говорить о работе. Раздражает. Неразумный труд, рабский.

 

Наш бригадир боялся спускаться в зарезку... Мало ли, камень или ломик упадет на голову... Хотя нас называли апостолами, но бригадира даже самый отпетый негодяй не смел назвать Христом. У меня не появлялось желания стукнуть бригадира по темечку, а он внимательно следил за ходом мысли каждого из нас. По лицам голодных это не трудно угадать. Такого, как я, лучше не обижать. Сон будет спокойней. Я очень хотел понять этот малопонятный мир. Почему такая жестокость на земле, среди такой удивительной красоты? Нет никакой необходимости держать людей голодными, когда столько хлеба вокруг. Я пробовал говорить с бригадниками в выходной день: о чем они думают, когда идут с работы?

— Дай Бог, чтобы на ужин была полная миска овсяной каши. Да, человек сам себя больше изводит, чем голод. Слаб человек.

Редкие люди знали тайное могущество человека. Только среди верующих в Бога встречались умеющие владеть собой...

И то редко.

Дни на Колыме актировали только при 51 градусе. А летом говорили: «На трассе дождя нет... Идет промывка».

Среди нас, двенадцати, как среди апостолов, был Иуда. Зайцев. Все знали об этом. Я не боялся стукачей. От меня они ничего не узнают. Этот Заяц мне запомнился одним разговором. Пришли с работы, как всегда — прямо в столовую. Овсянка, и по целой миске. Это начальник лагеря давал указание. К весне зарезку шахты должны закончить. Надо подкормить. Иначе в управлении голову ему снимут. Золото... (Кстати сказать, это был прииск Штурмовой, а недалеко прииск Спокойный, где страдал В. Шаламов чуть раньше меня). Едим не торопясь. Напротив меня за столом сидит Заяц. Случайно или нет, но глаза наши встретились. Не знаю своих глаз, но у Зайца они были как пустые тарелки. Мне захотелось его побить. Мне показалось, что, если мы будем вдвоем, он меня убьет и съест. Да и работать надоело. Лучше в следственный уйти. За избиение дадут мне... Зато отдохну в изоляторе. Стал придираться, чтоб нагрубил мне мой Заяц. Нехорошо такое вспоминать... Но стукача не жалко...

— Зайчик, а меня за буханку хлеба продал бы?

— Тебя не продам, никогда.

— Почему?

— Ты не такой, как они. Ты думаешь, я стучу за хлеб? Я стучу на того, кого мне хочется ударить.

Отлегло. Мне стало его жалко... А удивительней всего то, что эта колымская Венера будто во лбу у меня вставлена. Постоянно вижу ее. А Зайца под Венерой вспомнил просто к слову.

Здесь, на материке, Венера иначе смотрится. Там она была какой-то вмерзшей в небо... Нет, не совсем точно... Она висела, сверкала в небе, как серьга в ухе холодной жестокости.