ПОЕДИНОК

 

Ух, какая весна шла по земле Сиблага! Хлеба наелись... А солнце так и льется, искрится каким-то шампанским... и все бесплатно... Эта благодать не под замком. И начальство подобрело. Нас, две бригады по сорок человек, водили на зерносклад перелопачивать зерно. Греется. Надо остудить. Приходят машины, грузим. Русское поле ждет. Я переписывался с бесконвойницей Аней. Она возила в поле для тракторов бензин. Лошадь. Телега. Бочка. Снабжение верное. Простоя не будет. Объект большой. Зерносклады большие. По углам запретки охрана. Три рядовых солдата и четвертый начальник конвоя Степанов. Фронтовик. Контуженый. Я и теперь

 

считаю его неплохим человеком... Поговорил я со Степановым: мол, девка придет ко мне... как бы ее пустить на пару часов. Бесполезняк. По диагонали запретки душевно поговорил с солдатом. Поладили. Написал записку «своей» Аннушке. Жду, когда будет проезжать с заправки на поле. А работать мне было необходимо. Бригадир-то слова не скажет, а бригадник стукнет, и меня перестанет выпускать за зону. Наблюдать за дорогой взялся Сергей К., лишь бы не работать и чтоб за это никто не ругал.

— Не просмотри, Сережа,— предупредил я его.

Я прочистил мундштук и смотрю вдаль через дымоход мундштука. Лицо можно увидеть за пятьсот метров. А я Аньку знаю...

И вот мой Сергей машет мне кепкой. Записка моя привязана к камушку. Смотрю — пылит по дороге бочка моя. Уверенно подхожу к запретке, кричу Анне и бросаю записку. С левой стороны, с поста Степанова, выстрел. Я запретку не переходил. Смотрю — бежит ко мне Степанов с наганом в руке. Семизарядный, с барабаном. У меня был такой в руках. Подбежал Степанов совсем близко. Десяток метров.

Нижняя челюсть у Степанова дергается, рука с наганом тоже.

— Да ты что, Степанов? Озверел? Я же запретку еще не перешел.

— Не подходи! Убью!

Как горох из кармана, высыпались зэки из зерносклада. Анька испуганная стоит... Я еще что-то стал говорить начальнику. Он еще дал выстрел в мою сторону. Мне показалось, что пуля прошла рядом. Смотрю — между мною и Степановым валяется солидный кол. Помутилось в моей голове сознание. Когда я брал в руки кол, Степанов еще дал один выстрел. И я попер тихим, но твердым шагом на Степанова. С одной стороны бригада смотрит, с другой - не целованная мной Анька... (Даже не верится, что я был таким рыцарем!) Четко кто-то во мне знал, сколько выстрелов уже было. Степанов пятился, и челюсть его прыгала. Я видел только его челюсть. Прозвучал и седьмой выстрел... Степанов повернулся — и на ход, рысцой. И опля... Чья-то крепкая рука со спины залоктила мое горло... Бросок — и я на земле. Лейтенант, начальник спецчасти Шуров.

— Дурак! Что за поединок?!

Легко и просто. До чего же ловко проделал ЛЕЙТЕНАНТ ШУРОВ. Батюшки, сколько с винтовками наперевес прибежало защитников Родины. Мои руки назад — и к зоне. На вахте скандал произошел. Выясняли отношения. Режим кричал:

– В изолятор его!

 

— А-а-а! Гад! Пересажали пол-России, поубивали, теперь пытаетесь разобраться! Нет, вы разберитесь со мной. Я не переходил запретку. Минут несколько шумели, и все же начальник лагеря был в восхищении. И опер после рассказа лейтенанта Шурова стал улыбаться.

— Ну, я из-за бабы не пошел бы на смерть... — сказал комвзвода.

Не посадили меня в трюм. Вот были годы...

Малина.