ТОЛИК «ГИТЛЕР»
Прошла зима. Пришло лето 1963 года. Пришло и уютно устроилось вдоль запретки. По-прежнему ходили мы шить рукавицы в своей полосатой робе...
В нашем режиме, как в глухом заборе, Москва решила сделать маленькую калитку. А выглядело это так. Естественно, в каждой камере находился стукач. Все-то знают о тебе там, в кабинетах. Но надо же быть идиотом, чтоб свои думы бросать, как портянки,
куда попало. Лично я всегда угадывал, кто из моей камеры стучит. К тому же я их не боялся. Было как-то все равно. Что говорю в камере, это все могу сказать любому начальнику. А если уж дырку увижу в заборе, чтоб уйти в побег, этого никто не узнает. Никогда.
Если выполняешь норму на работе, если нет антисовы на языке, и не грубишь «хозяину», один раз в год твое дело рассматривает лагерная комиссия и передает в суд. А суд решает, что с тобой делать. Маленький театр бездельников.
Вечера и ночи были теплые. Раму из окна убрали на все лето. Кругом молодой сосняк. Вольные говорили, что под этими соснами лежит целый лагерь монашек.
Долго не спится. Думается. Слушаешь, что делается в ночи за окном. Одного часового я узнавал по голосу. Он стоял на страже до двенадцати ночи. А ровно в двенадцать душераздирающе кричал:
— Стой! Кто идеоот!
Мне думалось, что в это время он видел не разводящего, а тех монашек, гуляющих по лесу. А мой бригадир Толик «Гитлер», говорил мне:
— Генька, скажи ты своему знакомому, чтобы спать мне не мешал. Однажды после отбоя где-то далеко-далеко зашевелилось небо.
И все ближе, ближе. Вскидывались зарницы, освещая не совсем еще темное небо. Часа два надвигалось большое, страшное. Лишь в первом часу ночи, когда сменился мой приятель на вышке, с ужасной трескотней громыхнуло над крышей. Погас свет. Мой сосед по нарам обругался от страха в Бога и в мать. Толик «Гитлер» соскочил с нар, подбежал к матюжнику в темноте и зарычал:
— Миша! Если я еще раз услышу такое, я убью тебя!
Когда бригадир успокоился, я спросил:
— Толик, а что ты так закричал на Мишку?
— В эту минуту я верю в Бога. Верю! И все тут...