СВОБОДА НА ТОПОЛЕ

 

Заметно стали мне надоедать люди своим нытьем... То жарко им, то холодно... а по существу-то плохой погоды нет. Есть здоровье плохое и одет не по сезону. Простудятся, а потом кутаются. Стал я смотреть на зэков со стороны. Плавают рыбки в аквариуме, ну и пусть. Они приходят и уходят, а я пребываю вовек. Нет, я не распятый. Скорее всего я похож на дерево возле Большой дороги. Идут люди, а я смотрю и вижу, как тяжело им идется. Иногда они отдыхают в тени моей кроны, жалуются на судьбу свою. Один вот из ленинградской группы, вздыхает: «Только издал книжку стихов, посадили». А другая группа Валерия Р. несколько дней были хорошо заметны в зоне. Умные. Свежие. Ходят по зоне, как льдины в весеннем озере. А переодели их в лагерное и растаяли инженеры, смешались с нами. Только по голосу, по речи можно определить: слова у них еще ароматом отдают, свежей болью... Каждое их слово в ссадинах. Эти люди не прорастают в лагерную почву. Пришли и ушли. И правильно... Срок наказания чему-то научил... И не попадайся больше за Правду... Немножко врать надо. А я вот увяз. Я понимаю растение: цветочку не надо выбегать из почвы, чтоб пойти куда-то. А я человек. Сам ходить не умеешь, будут гонять. У меня нет корня. В тюремную почву ушел. Днем и ночью болят ноги мои. Стонет душа моя. Все двери закрыты. Хорошо, если есть/где спрятаться, затаится. На воле меня никто не ждет. Единственные люди, которым я интересен — это охрана. Самые верные люди. Всегда знают, где я. Я уж стал на них смотреть с уважением... но появилась просьба:

Ах, Родина... Память имей!

Когда я умру, охрану

Не ставь у могилы моей...

Я слово даю — не встану.

И вот, фактически совсем не случайно, в дальнем углу зоны, где морг и барак для туберкулезников, я решил взобраться на тополь. Туда редко ходили надзиратели. А мне того и надо. Возможно, вспомнил своих далеких предков, которые жили на деревьях... но

 

вряд ли, ибо всегда, хоть краешком души, я верил в Бога. Добрался до макушки. Крона мощная. Листочки переговариваются меж собой. Прилетела птичка, разглядывает меня. И не боится. А я и глазами моргнуть боюсь... Не вспугнуть бы. Почти в самое лицо мое что-то по своему наговорила и скрылась. Часа два я сидел на тополе. Жаль, зрение плохое. И вдруг осенило: стекла от очков! Плюс-минус. Ах, как хорошо! Приблизил все домики, что прижались к зоне. Даже в лица стал знать жителей поселка. Детишек вижу. Игрушки их знаю. Ссоры и драки видны. В определенное время уходил в кусты надзиратель, и спустя минут пять за ним шла нарядная женщина. Потом их поймал какой-то военный и побил. Мне; даже сниться стало, что на тополе моя свобода. И действительно, спустишься — и опять неволя. Об этом я никому не говорил. Узнают — все старые зэки полезут. Тогда прощай, моя свобода.

Пришла осень. Мой тополь стал осыпаться... И я стал заметен. Знакомые и чужие стали видеть. Но не догадались о главном... Ах, как они мне мешали своими дурацкими репликами:

— Ты что, того?..

И вот результат: прибежали два надзирателя. Кто-то стукнул.

Стали кричать... Пришлось спуститься. Старшина Швед спрашивает:

— Ты шо, сказився? Шо там робишь?

— Небо буравлю... Моя свобода там...

Они поморгали глазами, пригрозили. И я почувствовал, что у моего тополя два запаха, когда падают листья... С одной стороны, тополь пахнет карцером, с другой — домом хи-хи.

Да ладно... Я всегда ждал весенний день.