- 115 -

РАННЯЯ ВЕСНА

 

Двенадцатого апреля показались первые листочки. И все солнце, солнце. До чего же хорошо на земле! День-то — как дворец голубой. Ну и что с того, что жрать просит желудок... По морде ему, по морде! Не надо о еде думать в такую погоду. А как быстро приоделась Природа... Наши три черемухи, возле дороги к вахте, ну, и слов-то не подобрать... Как три мордовочки в белых кофточках. До чего хороши! Глаз не отвести. Идем на развод — любуемся. Каждый свои думы несет... А если быть внимательным, если не думать о еде, если смотреть в лица людей... В лагерях и тюрьмах не только порядочные люди были (я имею в виду политических). Большинство примелькались. Где-то на пересылке или в изоляторе изольет человек душу... И у кого она какая. Одного я очень уважал, но мне рассказали, да в газете было, они против нас воевали в Закавказье. И его фамилия указана была. Я и спросил: «Почему?» И вот что он мне рассказал: «У меня был год, по хулиганке. Ждал этапа. (Это в Одессе было.) Взяли быстро. Погрузили в «воронок» и на вокзал. Где-то рядом был немец. Пушки ухали. Короче, посадили в «Столыпин». Еще привезли мужиков и баб. Стоим. Вдруг забегали наши конвоиры. Бац!.. И наш вагон загорелся. Потом узнал — облили горючим. Стрельба. Все потуги наши сломать клетку — бесполезны. Влетают уже немцы. Выстрелами и ломиками открыли нас. Выскочили. Я еще видел убегающих «наших». У немца выхватил автомат, руками показал, что хочу догнать... Ненавижу!..» Это рассказал мне он. Этого я не видел. А другой... этот был в одной бригаде со мной. В принципе, я бы мог подсказать бригадиру, и послушался бы меня мой бригадир, чтобы работы побольше, а пайку поменьше этому человеку. Но так нечестно. Мало ли какие отношения у этого человека к советской власти...

Но есть другое, общечеловеческое. Да мне наплевать, любишь ты или не любишь ту или эту власть... Для меня главное: ЧЕЛОВЕК ты или не человек!.. Другого я не признавал. Ну и пусть, что я из ЯРОСЛАВСКОЙ деревни. Имею же я право быть ПРАВИЛЬНЫМ ЧЕЛОВЕКОМ! Я был, и сегодня я такой... Воспринимаю все, как есть... как фотобумага. Но есть капсюль. Взрываюсь. Вот этот дядька, маленький ростом, мурло кругленькое... удобрял цветы пеплом людей. А я-то всю жизнь разбойничаю, пишу стихи, хочу на волю... Я все воспринимаю. А пепел-то, которым он удобрял, может, ярославочки какой? А может, мордовочки?

Про всех не скажу — не знаю. А сам я всегда жил в себе. И любил в себе. Бывало, ночи не спишь — все выдумываешь себе

 

- 116 -

красавицу. И дарил всегда весеннюю черемуху. Аромат. Нежность. А пусть вот посмотрит любой человек, как устроена веточка черемухи. Я ее веткой-то назвать не могу. ВЕТОЧКА. МОРДОВОЧКА. ЯРОСЛАВОЧКА. Вот это мурло в апреле месяце подошло к одной черемушке, двумя лапами собрало черемуху и к носу. Может, я и ушел бы, но такое блаженство изображала его физиономия, что я забыл себя, хапнул пятерней за круглое мурло. Он заорал. Надо же, мои ногти проткнули кожу. Всю красоту испортил... Прогнал блаженство.

На работу меня не выпустили. Стали таскать по кочкам. Но не били. Точно не помню, что я говорил администрации лагеря, но в изолятор не посадили и следствие не завели. Были у меня еще два случая, когда под суд не отдали, но об этом как-нибудь потом.