- 124 -

ДНЕВАЛЬНЫЙ

 

 

В нашей секции не стало дневального. Не помню, куда он пропал. Может освободился, а может, заболел и увезли в больницу. А задача дневального — принести из хлеборезки пайки хлеба, принести кипяток, а когда уйдут на работу — помыть пол. И весь остальной день дневальный свободен. Вечером опять хлеб и кипяток. Начальником отряда у нас тогда был старший лейтенант Хасикян. Молодой. Считавший себя очень умным. Время было сытое. Работа

 

- 125 -

неизнурительная. Мебельный завод. Хорошо можно было заработать. В ларьке, кто отбыл половину срока, можно купить на семь рублей продуктов. А тем, кто только начинал тянуть свою лямку, на пять рублей. Никто не желал работать дневальным. Неинтересно. А мне очень выгодно. Могу читать и писать сколько хочу... и днем и ночью. А дневальный зарабатывал не знаю сколько, но на карточку после всех вычетов попадало рублей двенадцать. Семь на ларек, и пятерка в гашничке. Год пройдет — и можно отослать домой шестьдесят рублей. И вообще, меня уже настолько пересолили, что хотелось заявить: „Работать больше не буду. Устал". В те дни за моей спиной прятались двадцать два года без единственного отказа от работы. И мне хотелось занять место дневального, но дневальный должен не только работать, но и сообщать отрядному, не берут ли подкоп, у кого и какие запрещенные вещи имеются. Ну и все такое, что запрещено государством. Как-то перед вечерней поверкой Ха-сикян привел дядьку из инвалидного барака и объявил, что этот человек будет дневальным. А люди-то знают друг друга многие годы. Секция загудела: «У-у-у-у-у!» Отрядный знал и хорошо понимал, что если просто навязать секции этого человека, то не будет толку. Убежит инвалид. Да он и сам, как только услышал «У-у-у-у!», повернулся и быстрым шагом смотался в вечернюю зону.

— Кто же из вас хочет стать дневальным? — спросил отрядный.

— Я.

Начальник отмолчался на мое «Я» и ушел. А работяги-то шумят.

— Ты, начальник, сам носи кипяток и хлеб, если не желаешь в этом звании видеть Темина.

Больше недели прошло. Секция заросла. И отрядный вынужден был хоть временно поставить меня. Все бы ничего, но люди-то разные. Вот один: при входе в секцию его тумбочка и койка. Не помню только, наверху или внизу он спал. Время шло. Как-то перед уходом на работу, завтракая, он рассыпал сахарный песок. На полу оказалось граммов двести. И он под тумбочку ногой... ногой. И я это вижу. Все закипело во мне:

— Сволочь! Тебя надо отправить в тридцатые годы или в сороковые! Метелка с совком рядом стоит...

Среднего роста. Морда широкая. Лоб низкий и немигающие глаза. В кинофильмах часто я видел таких старостами при немцах. Сказал я ему:

— Подбирать не стану за тобой. Сейчас иди на развод. Вечером уберешь. У тебя есть время подумать. И если не согласишься убрать, клянусь, табуретку разобью о твою голову.

 

- 126 -

Вечером, как только вошел в барак, сразу же подмел. До чего же я переживал весь день! И был очень рад, что так кончилось. Однажды Хасикян вызвал меня в свой кабинет и строго сказал:

— Рыбкин чтоб не ходил к вам... И Синявский тоже... И студенты...

— Ко мне будут ходить все, кто мне приятен. С кем я считаю нужным встречаться.

И разжаловал меня Хасикян. Отправил на завод. Вскоре Хасикяна перевели куда-то и пришел новый отрядный, бывший директор лагерной школы Скрябышев.

Тоже поскреб душу мою не мало.