- 258 -

Новые знакомства

 

М.М.Сорока. — Борис Здоровей. — Балис Гаяускас. — Юра Шухевич

 

Не помню, как и в каком порядке мы познакомились и подружились с Михаилом Михайловичем Сорокой, Борисом Здоровцом, Энном Тарто, Балисом Гаяускасом, Юрой Шухевичем.

Михаил Михайлович был гораздо старше нас. Он окончил Пражский университет еще до Второй мировой войны, участвовал в украинском национальном движении на территории Польши, сидел в польской тюрьме. Сразу же по приходе Красной Армии во Львов (1939) был арестован и приговорен к десяти годам лагерей за измену Родине (какой? Сорока ни дня не был гражданином СССР!). Во время войны ему добавили еще десятку. После Норильского восстания — еще двадцать пять. После 1956 года он был реабилитирован по первым двум срокам и продолжал отсиживать третий. Михаил Михайлович был тяжелым сердечником, умер он в зоне уже после того, как меня отправили в тюрьму. Его жена, начальник медслужбы Украинской повстанческой армии (УПА), была арестована гораздо позднее, уже после войны, и почти весь свой двадцатипятилетний срок отбывала во Владимирской тюрьме. Году в 68-м или начале 69-го ее перевели в зону. Михаил Михайлович читал мне отрывки из ее письма оттуда — впервые за двадцать лет женщина увидела зеленую траву, деревья, птиц. Мягкий интеллигент, Сорока не был ни антисемитом, ни русофобом, ни полонофобом. Мне кажется, ненависть вообще была чужда его натуре.

 

* * *

 

Борис Здоровей был «религиозником». Жил он в пригороде Харькова, в частном домике, занимался пчеловодством. Одной (кажется, правой) руки у него не было — в детстве ударил молотком по взрывателю мины.

На рубеже пятидесятых-шестидесятых власть решила вмешаться в религиозные дела баптистов. Им предложили крестить детей года на три позже, чем предполагала традиция, были, кроме того, и еще какие-то указания сверху. Часть верующих этого вмешательства государства не признала, и их стали преследовать. Борис был арестован за «раскольническую» деятельность в баптистской общине, судим по статье «антисоветская агитация», получил семь лет лагеря и три ссылки.

 

- 259 -

На какой-то американской выставке в конце пятидесятых Борис решил выпросить Библию. Шепотом спросил у экскурсовода, и тот отослал его в другой павильон, объяснив, к кому обратиться. «Прихожу — и вижу: сидит женщина, и губы накрашены!» — рассказывал Борис со смехом, он и представить себе не мог, что американские баптистки красят губы.

Арестовывать Здоровца пришли часов в пять утра. На стук Борис подошел к двери. «Кто там?» — «КГБ». — «Не может быть, по закону ночные обыски воспрещаются. Может, вы грабители?» Просунуть под дверь удостоверение пришедшие отказались, пригрозили взломать дверь. Боря громко попросил жену принести топор. Впустил он гэбистов ровно в шесть утра. Не помню, весна это была или осень, но на улице примораживало, а гэбэшники, рассчитывавшие прямо из машины попасть в теплый дом, были в легких ботиночках. Перед тем как их впустить, Борина жена стала около дверей за занавеской с мешком религиозной литературы и, когда промерзшие молодцы бросились греться к печке, выскочила во двор и перекинула мешок через забор к соседям.

Увидев входящую женщину, гэбисты опешили. На вопрос, где была, жена Бориса ответила, что ходила кормить корову. «Когда вышла? А когда вы входили». Те сделали вид, что поверили. В протокол, однако, этот факт не попал. Не попал туда и топор. «Где топор?» — первое, что спросили у Бори. «В сарае». — «А какой топор вы просили принести жену?» — «Чтобы бандитов напугать, я же не верил, что это вы».

С Борисом я подружился очень близко. Он не был фанатиком, для которого весь мир может сгореть, лишь бы подтвердилась точка зрения его секты. От крайностей Борю спасали природный ум, чувство юмора и абсолютное бескорыстие — свобода от всякого рода амбиций.

Покорил меня он анекдотом: «Идет по зимней лесной дороге баптист, нагоняет его мужик на санях и предлагает подвезти. Баптист садится в сани, некоторое время едет молча, потом говорит: "Мужик, подумай о смерти". Перепуганный мужик сталкивает его с саней и начинает нахлестывать лошадь. Оставшись один в морозном лесу, баптист выбирается из сугроба и обращается к Богу: "Благодарю Тебя, что удостоил пострадать во имя Твое!"»

Иногда Борис пытался обращать нас в свою веру: «Хорошие вы ребята, а вот неверующие, в ад попадете. А в аду никаких сковородок — только газета «Правда» и телевизор, по которому все время Брежнев выступает, и ни кофе, ни чаю». «Боренька, — спра-

 

- 260 -

шивали мы, — а ты в раю будешь?» — «Утверждать это было бы гордыней, но надеяться хочу». — «А ты нам оттуда неужто заварочки не перекинешь?» Боря вздыхал: «Перекину, жалко же вас, дураков». И мы были уверены, что это он говорит всерьез.

Когда нас сажали в карцер, баптиста Здоровца менты не особо «шмонали» на предмет курева, и Боря таскал нам его. «Конечно, грех, но вас ведь жалко». Размышляя о лидерах баптистской общины, пошедших на соглашение с властью, он никогда не злобился: «Они в ад попадут, но они же баптизм в России спасли. Я им зла не желаю».

Однажды зону обходил один важный чин из Саранска. Когда он вошел в барак, мы, сидя на койках, о чем-то болтали и вдруг услышали: «Встаньте! Ведь вы от меня зависите!»; мы сделали вид, что расходимся. Я через плечо бросил: «Это вы от нас зависите — если вас не будет, мы и не заметим, а если не будет нас, вы останетесь безработными». Боря же к этому чину в полковничьих погонах направился с такими словами: «Доколе меня будут держать здесь за мою веру?» В ответ чиновный мент изрек: «До тех пор, пока вы не вернетесь в лоно православной церкви. Русская мать вас родила, русский поп крестил». Борис немедленно парировал: «Меня никакой поп не крестил, родители мои были комсомольцами». На сем тема была исчерпана. Очень горевал Борис после того, как «согрешил» — своей единственной рукой врезал по морде стукачу, бывшему полицаю. Ну, да мы этого всерьез принять не могли.

Балис Гаяускас первый раз был арестован восемнадцатилетним мальчишкой за листовки «Оккупанты, вон из Литвы!». Оккупантами были гитлеровцы. Потом, при их отступлении, он бежал из лагеря, за что в его учетной карточке, уже в наше время, была красная полоса, означавшая «склонен к побегу». Вторично он был арестован году в 47-м, за такие же листовки, отстреливался и получил двадцать пять лет. После освобождения через несколько лет его снова арестовали за перевод на литовский солженицынского «Архипелага». Я успел получить от него в подарок книгу с гравюрами Дюрера.

Юра Шухевич, сын командующего УПА, тоже был арестован впервые пятнадцатилетним мальчишкой. Был связным у своего

 

- 261 -

отца. Отсидел «десятку», на воле был менее полугода. Его вновь посадили по явно состряпанному делу на такой же срок.

Несмотря на полную противоположность наших взглядов на политические проблемы, мы сдружились, что, как правило, не исключало дискуссий. Однажды, рассказывая о Ленинграде, я упомянул памятник «Стерегущему». Оказалось, что Юра не знал истории этого корабля, и я, насколько помнил, ее пересказал, добавив от себя, что в данном случае героизм матросов напоминает коллективный психоз. «Что им, деревенским парням, было до интересов русского капитала в Маньчжурии?» Юра ответил мне, что, будь он капитаном «Стерегущего», расстрелял бы меня за такие разговоры. «Ну так и ешьте, — ответил я. — «Приходили каты по пщ наши хаты» (слова из бендеровской песни о советской оккупации Западной Украины), этих катов как раз на подобных примерах и воспитывали».

«Тебе, наверное, нравится и "Тарас Бульба", несмотря на то что Гоголь воспевает "русское братство"?», — спросил я его. «Конечно», — ответил Юра. Я опять напомнил ему о катах. Юра помолчал, а потом сказал: «Знаешь, Валерий, твои высказывания очень хороши в войсках противника, но не могут быть терпимы в собственной армии». Я ответил, что коммунистическая власть восхищается забастовщиками в Англии, а против своих (в Новочеркасске, например) посылает танки, требует свободу Ботсване и держит в лагерях таких, как он. «Ты, Юра, коммунист, ибо и у тебя двойная мораль». Не знаю, в какой мере наши разговоры повлияли на его точку зрения, — логика, увы, пасует перед идеологией.

В феврале 1968-го Юра, единственный из старых зэков, участвовал в нашей совместной голодовке.