В ссылку

 

Последняя попытка вербовки. — Как я сохранил мои бумаги. — Жулики. — Ценности. — «Малолетки». — Притча о мраморной ванне. — «Заключенные имеют право...» — Разговор с майором

 

Поскольку за семь лет у меня накопились кое-какие бумаги, которые я не хотел терять, я, зная уже тюремно-лагерные порядки, за месяц до конца срока написал заявление: «Прошу прове-

 

рить все принадлежащие мне бумаги заранее, чтобы при этапировании на ссылку не возникло осложнений».

Недели через две меня вызвал гэбист. Я было начал разговор о бумагах, но тот отмахнулся: «Думали ли вы, как вам будет на ссылке, загонят в дыру, а здоровье ваше и так подорвано?» Я ответил, что как-нибудь выкарабкаюсь. «Как вы относитесь к тому, что местом вашей ссылки окажется Владимир?» — «Отрицательно». — «Это еще почему?» Я объяснил, что в какой-нибудь Тмутаракани я окажусь единственно грамотным и сумею найти себе работу, а здесь кто меня возьмет? «Об этом не беспокойтесь! Мы вас порекомендуем, во Владимире и заводы есть химические, и НИИ». «Тогда стоит подумать. — Я задумался и опять сказал: — Нет, в Тмутаракани я у бабки угол сниму, а тут где я жить буду — в общежитии? А если жена с дочкой приедут?» Собеседник обещает и с жильем устроить. Я снова «думаю». «Нет, — говорю, — не по карману, платить нечем». — «Как, платить?» — «Так стучать же надо будет». — «Зачем стучать? Скажем так — консультировать». Консультировать я согласен, хоть сейчас: «Первый мой совет — освободить всех политзаключенных». «Ну, — откликается собеседник, — у меня таких полномочий нет». Я встаю: «Я-то думал, что вы мне предлагаете быть консультантом хотя бы у Андропова (тогда еще председателя КГБ), а вашим консультантом я не соглашусь стать ни при каких условиях. Кстати, как насчет проверки моих бумаг?» Гэбист тоже встает: «Проверим, проверим. А жаль, что вы не откликнулись на наше предложение».

13 июня 1972 года. Я наконец вызван на этап. Уже ждет конвой. Как я и ожидал: «Извините, Ронкин, ваши бумаги мы просмотреть не успели. Мы их просмотрим и вышлем вам». Я напоминаю о своем заявлении. «Не беспокойтесь, бумаги вы получите». — «Получу. Без них я никуда не поеду».

Тюремный офицер пытается меня стращать: «Сопротивление конвою! Вы знаете, чем это вам грозит?» — «Знаю. Сопротивляться не буду, пусть несут на руках и меня, и мои вещи». Тут подает голос начальник конвоя: «Бардак тут у вас! Нести на руках никого не будем! Пошли». Последнее относится к солдатам. Конвой собирается уходить, тюремный офицер тащит мне все мои бумаги: «Возьми и убирайся!» Я упаковываю бумаги и вещи в рюкзак, беру в руки коробки с книгами и выхожу. Конвой ждет меня в коридоре.

О том, куда меня везут, я узнал только в «Столыпине» от более умудренных зэков.

 

* * *

 

«Новые впечатления! Будет что вспомнить!» — гулаговские этапы в этом отношении могли бы поспорить с обещаниями нынешних туристических агентств. Мой этап, надеюсь, последний, не составлял исключения.

В пути я был около месяца, хотя везли меня сравнительно недалеко — в Коми АССР.

Помню в дороге трех жуликов. Один из них, заведующий деревенским магазинчиком, добавлял в двухрублевое повидло сахар, стоивший рубль. Покупателям он предлагал на выбор по одной цене — кислое (без добавки сахара) или сладкое. Покупатель предпочитал сладкое.

Второй создал фиктивную фабрику. В то время на Украине шло частное строительство. Кровельная жесть была дефицитом, поэтому селяне покупали корыта, имевшиеся в продаже в каждом сельмаге, разворачивали их и использовали как стройматериал. Фиктивная фабрика якобы производила эти самые корыта из цинкованной жести, по цене корыт жесть и шла в продажу. Выгадывали все. «Фабрика» перевыполняла план, отсылала куда следует протоколы партсобраний и даже участвовала в конкурсе стенных газет. Все это обеспечивал один человек, правда, получавший зарплату за целый коллектив.

Третий жулик, москвич лет двадцати, действовал проще. У светофора подходил к частным легковушкам с облысевшими шинами и спрашивал: «Покрышки нужны? Сколько? Комплект —300 р.». Водитель сажал его к себе. Конечно, в таких случаях могли и надуть — деньги отобрать, а товара не дать, — но покрышки были тоже дефицитными, и игра стоила свеч. По пути парень просил остановить машину на пару минут у какого-нибудь шикарного продмага: «У меня тут брат работает, сказал, сегодня будет палтус копченый (или колбаса, или бананы), возьму себе немного». Водитель, естественно, спрашивал, нельзя ли и ему купить этого дефицита. «Давай четвертной, попробую». На этом операция и кончалась. «Вся суть в том, что он о трехстах рублях беспокоится, так ему двадцать пять — тьфу».

С этим парнем я познакомился еще в вагоне. Увидев у меня на руке часы, отобранные при водворении в камеру Ленинградского следизолятора и выданные в последний день во Владимире, он сказал: «Спрячь хорошенько — на пересылке отберут, если есть деньги — тоже спрячь». Деньги у меня тоже были — следую-

 

щему этапом на ссылку полагалось иметь с собой двадцать пять рублей. Из принципа я ни то, ни другое прятать не стал.

На горьковской пересылке дежурный офицер предложил нам сдать все деньги и ценности, что под шипенье своего попутчика «Ой, дурак!» я и сделал. Когда меня взяли на следующий этап, оказалось, что кассирша, у которой ключ от сейфа, «только что заболела». «Ждите следующего этапа». — «Когда?» — «Кто его знает, через недельку-другую».

Я поехал без денег. Уже на ссылке я дошел до Генеральной прокуратуры СССР и только после переписки с ними получил по почте и свои двадцать пять рублей, и часы.

На этой же пересылке нас заперли в огромной камере, где держали около недели. Очевидно, с нами следовал этап «малолеток», которым исполнилось уже по восемнадцать лет, теперь их везли из детских колоний во взрослые. Вели они себя как обезьяны — открыто онанировали, матерились и несусветно орали.

 

* * *

 

В этой обстановке и подошел ко мне пожилой, интеллигентного вида человек. Оказался он инженером-строителем, сидел по делу о крупных хищениях. По этому же делу проходило человек пятнадцать, четверо были приговорены к расстрелу — и расстреляны. Мой собеседник все время повторял: «Я-то сам не воровал», но его рассказы о даче, квартире, в которой была установлена ванна из цельного куска мрамора, машинах (у него, жены, детей) заставляли сомневаться.

Признаться, мраморная ванна, ради которой пришлось специально укреплять перекрытие, показалась мне выдумкой, что ставило под сомнение и остальные рассказы этого человека.

Но вот через тридцать с лишним лет в воспоминаниях Эрнста Неизвестного я прочел о таком эпизоде: где-то на Урале есть залежи статуарного мрамора, который тогда добывали взрывным методом, то есть превращали в значительной мере в щебенку. Мрамор этот по качеству не уступает карарскому. Во время визита Брежнева на эти разработки, чему Неизвестный был свидетелем, До генсека добрался местный краевед, который уже много лет вел борьбу за цивилизованную добычу этого мрамора. Перечисляя все Убытки от взрывного метода, краевед упомянул, что мрамор этот Целебен. Тут вождь заинтересовался. «Это правда?» — обратился он к секретарю местного обкома. «Возможно, — ответил тот, — я себе из него уже сделал ванну». — «Ну, тогда пришли такую же и мне».

 

Когда-то финикийские мореплаватели, посетившие юг Африки, сообщали, что солнце в полдень было на севере. Это в глазах античных географов давало основания не верить всему остальному в их рассказах. В наше время именно слова о солнце на севере доказывают, что финикийцы не врали. Если уж у самого Брежнева появилась мраморная ванна, следовательно, и весь московский бомонд должен был озаботиться этой проблемой.

Мой знакомец получил десятку и был отправлен куда-то восточнее Урала. Сложностей с получением посылок и свиданий у него не было. Работал он зав. складом. Между тем его жена явилась в кабинет к Щелокову, тогдашнему министру внутренних дел. Тот ее из кабинета выгнал. Тогда она вышла на племянника Щелокова. Племянник пригласил женщину на свой день рождения, дядя его тоже был приглашен.

Здесь и сторговались — муж ее попал под условно-досрочное освобождение (по закону оно предоставлялось лишь по отбытии двух третей срока, наш строитель вместе со следствием не отбыл и трети). Теперь мой знакомец ехал в Ставропольский край, чтобы возглавить строительство тепличного комбината (все по закону — при условно-досрочном освобождении предлагалось использовать человека, «как правило, по специальности»). Я, надо сказать, единственный раз видел такое — разве что сварщик или плотник при дефиците рабсилы мог устроиться в таких случаях по специальности. В Ставропольском крае моего спутника уже ждали коттедж и машина. Он был уверен, что года через полтора вернется в Москву, в квартиру с мраморной ванной. («Конфискация? Что я, дурак на свое имя оформлять».)

Я спросил его: «Зачем воруют миллионы? Ведь все равно такие деньги потратить мудрено». Собеседник объяснил мне примерно так: «Мне нужно, скажем, всего тысяч пятьдесят, но одному их не украсть, и я привлекаю к делу еще троих. Когда я свои пятьдесят тысяч уже получил, эти трое имеют еще только по двадцать пять, а им тоже по пятьдесят нужно. Если я выйду из игры, они не успокоятся и попадутся, поскольку у меня более важные связи. Попадутся и заложат меня. Но для того, чтобы украсть еще сто тысяч, нужны новые люди. Круг растет, на его периферии — еще не успевшие наворовать, и эта периферия держит тех, кто в центре. Когда человек вступает в дело, он об этом не думает, потом уже поздно».

Теперешние коммунисты заявляют, что хотят совместить преимущества социализма с преимуществами капитализма. По-мое-

 

му, они не врут. Они хотят безнаказанно обворовывать государство, как при социализме (у частника ведь не так легко украсть), а пользоваться украденным, никому не отдавая отчета, как при капитализме. Судя по всему, им это удалось.

(Эти слова написаны в 1997 году. Тогда я имел в виду коммунистов, сохранивших свои партбилеты. Возвращение гимна и многое другое внушает подозрение, что эта позиция близка и тем, кто свои партбилеты выбросил или отложил в дальний ящик стола.)

 

* * *

 

На последнем перегоне меня ожидал приятный сюрприз. Когда поезд тронулся, в коридоре появился майор, начальник конвоя: «Заключенным положено... Заключенные имеют право...» Оказалось, что и у нас есть какие-то права. В частности, «посещать туалет по требованию, кроме как на больших станциях». Я помню, как на одном из обычных, зоновских этапов пожилой мужчина со слезами просил вывести его в туалет. Не помогло, даже когда он сказал: «У меня больные почки, я же сейчас наделаю прямо тут». — «Наручники наденем!» Я тогда не выдержал: «При чем тут наручники? Надень ему нахник, он же не руками мочиться собирается», — и в том случае мое вмешательство помогло.

Теперь и в туалет водили по-человечески, и воду приносили по первому требованию, и «тубиков» (больных туберкулезом) отсаживали в отдельное купе.

Ночью, когда я лежал головой к проходу и через незакрашенную часть окон наблюдал придорожные пейзажи, ко мне подошел майор: «А вы, молодой человек, как сюда попали?» «Пытался пущать революцию», — ответил я. Майор некоторое время постоял и пошел к себе, на ходу заметив: «Между прочим, Андрей Дмитриевич Сахаров против насильственного свержения власти».