- 434 -

Перестройка

 

Оболенский против Лациса. — Лужский клуб «Перестройка» (1988—1991). — Смерть Сахарова. — Миша Молоствов — народный депутат. — Вильнюс. — Путч. — Распад СССР

 

Весной 89-го года прошли первые в Союзе альтернативные выборы. Само это словосочетание — тавтология, но что поде-

 

- 435 -

лать, мы знали только «выборы» без выбора. Еще в начале шестидесятых Валерка Смолкин рассказывал мне со слов своего начальника следующую историю. Тогда в Верховный Совет «выбирали» Ф.Р.Козлова, члена Политбюро и первого секретаря Ленинградского обкома. На участке, где Валеркин начальник был председателем избирательной комиссии, Козлов получил меньше половины голосов, остальные его вычеркнули. Когда эти сведения сообщили по телефону в городскую (или районную?) комиссию, оттуда последовал приказ: «Пересчитайте». Такой же приказ последовал и после сообщения, что при новом подсчете «за» проголосовало больше пятидесяти процентов. С участка звонили несколько раз, постепенно «улучшая» результаты. Когда оказалось, что «за» — более девяноста девяти процентов, документы согласились принять.

Теперь все было не так. По Лужскому округу в депутаты Верховного Совета прошел какой-то колхозный слесарь, ничем себя там не проявивший. По национальному округу, включавшему гораздо большую территорию, чем наш район, никто не получил более пятидесяти процентов, необходимых для избрания. Финалистами оказались двое — генерал Ермаков, обещавший лужанам построить с помощью армейской техники и солдат долгожданный газопровод, и инженер Оболенский, демонстрировавший свою беспартийность и демократичность. Ермаков набрал чуть более сорока процентов, Оболенский — около сорока семи процентов. Мы с Иринкой расклеивали листовки с призывом голосовать за Оболенского.

На повторных выборах, месяца через два, основными кандидатами оказались Оболенский и Лацис. Мы (Сергей, Валя, Иринка и я) обсудили ситуацию. Лацис тогда был редактором очень либерального журнала «Коммунист», и мы решили, что он и так имеет возможность влиять на общественное мнение. Кроме того, Лацис, выступавший в Ленинграде, отказался отвечать на какой-то вопрос о Ельцине, сославшись на партийную тайну.

Лужский горком КПСС решил сделать ставку на Лациса — все-таки член партии. Весь город был заклеен листовками Лациса. Листовки Оболенского срывались, к этому даже призвала «Лужская правда». Когда мы с Иринкой наклеили около входа в горком листовку Оболенского, по звонку вахтерши из помещения вышла зав. идеологическим отделом горкома Ф-на. Сначала разговор шел о праве граждан клеить листовки на здании горкома, потом о праве их срывать, вдруг наша собеседница поднялась на

 

- 436 -

ступеньки, исполнила какой-то дикий танец, выставила зад и с криком «Все равно сорву!» убежала в помещение.

Через некоторое время мы встретились с кандидатом в депутаты Оболенским — он произвел на нас очень приятное впечатление. На встрече пришедшие возмущались позицией горкома, граничившей с хамством, некоторые говорили, что именно такая позиция заставила их клеить листовки в поддержку Оболенского. Выступавшие на встрече представители горкома опять вели себя по-хамски. Каюсь, и я высказался в их же духе, потребовав «прекратить провокации».

На этой встрече я предложил всем организовываться, поскольку эти выборы не последние. Дал свой адрес и телефон. После встречи ко мне подошел Василий Васильевич Краснов, почти слепой рабочий, и дал мне свой телефон.

На выборах Оболенский победил. При всем моем уважении к О.РЛацису, не могу не вспомнить, как не по-рыцарски реагировал он на свое поражение. Впрочем, и Оболенский, согласившийся вместе с коммунистами бороться за восстановление Союза, тоже не оправдал наших ожиданий.

 

* * *

 

После встречи с Оболенским к нам домой пришел Сергей П. — преподаватель математики в одной из лужских школ — и предложил организовать демократический клуб. Договорились встретиться в помещении кружка «Юный техник», которым П. руководил. Он же обещал привести людей. Мы в Луге мало кого знали (все наше общение эти годы замыкалось на Питере), я позвонил Васе Краснову и Сережке.

Мы встретились. Кроме П. и двух его приятелей, Краснова, Сережи Хахаева, Вали, Иринки и меня, там был еще В.В.Волков, инженер с ЖБК (завода железобетонных конструкций). Мы обговорили цели и задачи нашего клуба, после чего один из приятелей П. предложил избрать П. в руководители и немедленно голосовать. Что мы и сделали и выбрали П. единогласно. Я тогда еще не знал об их отношениях, но выступление выдвигавшего показалось мне заранее подготовленным.

Клуб назвали «Перестройка» и решили в Луге не регистрироваться, а стать филиалом одноименного ленинградского объединения.

Историю нашей лужской «Перестройки» я описываю так подробно потому, что в ней, как мне кажется, отразились все слабости российского демократического движения.

 

- 437 -

* * *

 

Сергей П. предложил провести митинг, мы это одобрили, оставалось получить разрешение у местной власти. Нам предложили Загородный парк, по местным масштабам, довольно далеко от центра (мы требовали центральную площадь перед горкомом). Неожиданно нас поддержал председатель горисполкома Филимонов. Однако после вмешательства горкома партии митинг разрешили только в Загородном парке.

Митинг состоялся в конце июня, погода была прекрасная, и пришло человек 500. П. развернул плакат: «Позор администрации, загнавшей демократию в лес!» Этот плакат не был им ни с кем согласован. Я был против ненужной конфронтации и пытался объяснить нашему лидеру свою позицию. Увы, оказалось, что П. не способен ни прислушиваться, ни учиться.

На митинге выступали не только демократы, но и работники горкома. К моему удивлению, инструктор райкома Лавренов вел себя по-хамски (если я не ошибаюсь, в своем выступлении назвал оппонентов быдлом). Удивлен я был, потому что он некоторое время работал на абразивном заводе и мы знали его как умного человека, хорошего работника. Потом он стоял во главе лужской приватизационной комиссии и, насколько я знаю, вел себя вполне порядочно.

Митинг в наших листовках был назван «Демократия и гласность в Луге», но говорили обо всем: об экологии, о незаконных увольнениях за критику, о привилегиях начальства.

Митинг имел и последствия: в августе коллектив ЖБК потребовал отзыва заместителя толмачевского райсовета. За одобрение его деятельности голосовали трое, воздержались пятеро и сто пятнадцать человек проголосовали против.

 

* * *

 

В адрес нашего клуба пошел поток жалоб — жаловались на власть. По поводу одной из таких жалоб мы с Хахаевым пошли на прием к предгорсовета Филимонову. Тот предоставил нам документы, из которых следовало, что в данном случае он, Филимонов, прав (речь шла об очереди на жилье). За это и получили выговор от П.: «Мы должны действовать так, чтобы любой, кто к нам обратится, получал помощь!» (я уже хорошо знал П., поэтому не удивился тому, что понятия «справедливость» и «законность» для него имеют весьма растяжимое значение).

 

- 438 -

На митинге клуб «Перестройка» расширился. То, что к нам пришел Костя К., меня не удивило, он был активным участником самодеятельного театра, на досуге лепил глиняные фигурки, которые с перестройкой нашли спрос, и Костя мог жить своим ремеслом, а не принимать стеклотару. Удивил меня майор Л., выступавший на митинге вполне ортодоксально. После выступления я видел его, окруженного участниками митинга: в результате дискуссии майор неожиданно стал демократом. Занимал он должность начальника гарнизонного университета марксизма-ленинизма. Не помню, сколько ему оставалось до пенсии, кажется, меньше года. Став пенсионером, Л. включился в политику. Я встретил его на собрании Демократической России в Питере. На обратном пути в электричке они со своим приятелем Г.Ковалевым (не путать с А. и тем более с С.А.Ковалевым) объясняли мне, что материализм себя исчерпал, и предлагали смесь из Евангелия, сообщений об НЛО и чего-то из индийской философии. От них же я узнал, что профсоюзы придумал Маркс и большего зла на свете не существует.

Г.Ковалев тоже присутствовал на митинге, не помню, выступал ли он в тот раз. Он когда-то был инструктором горкома, откуда его выгнали. Передаю с его слов: в райком поступило письмо из парткома некоего лужского предприятия, в котором говорилось о беспробудном пьянстве директора. Надо было реагировать, но у директора-пьяницы в Ленинграде была «рука» и тронуть его было нельзя. На этот случай существовала стратегия. Надо послать на завод представителя для разбирательства, после чего этого представителя из горкома выгнать. В случае, если пожалуются в обком и там заинтересуются, всегда можно сослаться на то, что тот, кто этой проблемой занимался, ушел, а дальше действовать, исходя из позиции обкома.

Выбор жертвы — представителя — пал на Ковалева. А он, разбираясь в партийных правилах игры, решил подстраховаться и обратился к ленинградскому корреспонденту «Правды», сообщив ему весь компромат на своих коллег и начальников. Корреспондент позвонил в райком и выдал его. В следующий приезд в Ленинград Ковалев зашел к нему и, не застав его дома, передал через жену корреспондента новые сведения. Корреспондент опять сообщил в лужский райком. Неизвестно, кто автор формулировки, но Ковалева освободили от должности инструктора за то, что он, «воздействуя через жену, пытался заставить собкора «Правды» нарушить партийную этику».

 

- 439 -

Все это не мешало Ковалеву считать себя борцом с режимом. Помню его афоризм, характерный для того времени: «Вы с советской властью боролись плохо, вот вас и посадили. А я — хорошо, и остался цел».

Некоторое время Ковалев боролся с П. за главенство в «Перестройке». Когда показалось, что Демократический выбор России может прийти к власти, он стал выбороссом, потом возглавлял лужское отделение НДР. Судя по некоторым его высказываниям, гораздо ближе ему все-таки Макашов.

Ковалев, кажется, сделался бизнесменом, а Л., оттяпав пальцы циркуляркой (хотел делать оконные рамы), живет на военную пенсию. Но я забегаю вперед — Ковалев появился в «Перестройке» после августа 1991 года, когда я уже покинул клуб, до этого он боролся за место в райкоме.

 

* * *

 

Почти сразу же после митинга мы с Иринкой и Вовкой уехали в отпуск: решили съездить во Львов, где я бывал дважды, но так и не сумел посмотреть город. О своих планах мы сообщили бывшему зэку Фреду Анаденко, с которым мы тогда переписывались, он предложил нам посмотреть и Киев. Фред рассказывал, как в Киеве демократические организации в большинстве своем переходят на сепаратистские позиции. Не говорю о всей России, но Москва испокон веку только брала. С ролью руководителя и, главное, верховного арбитра она могла справляться только самыми зверскими методами, поэтому любое ослабление насилия вызывало центробежные тенденции.

По Львову нас водил Михаил Осадчий. Он много и интересно рассказывал о городе и последних политических новостях на Украине. Описывать красоты городов не буду. Мне больше запомнились митинги во Львове у памятника Шевченко. Встретился я и с другим своим сосидельцем, Михаилом Горинем. У него я застал Зиновия Красивского, которого знал только по голосу, мы переговаривались во Владимирской тюрьме. Зеня звал нас к себе на пасеку, это приглашение мы потом вспоминали с болью — когда узнали, что Красивского не стало.

 

* * *

 

В Лугу мы вернулись, переполненные новостями, но оказалось, что политика, выходящая за рамки ссор с лужским начальством, П. не интересовала. О поездке мы рассказывали интересу-

 

- 440 -

ющимся в приватном порядке. От собрания клуба на эту тему П. отделался сначала проволочками, потом — другими делами.

Не поддержал он и инициативы Кости К.: принять участие в консервации сельской церковки, возвышавшейся над озером. Мы все-таки устроили субботник, на котором появился и П., посмотрел, заявил, что клуб должен заниматься политикой, а не таскать мусор, и ушел. Мы собрали у себя на производствах немного денег, Костя закупил толь, и через предгорисполкома Филимонова достал какие-то доски. Но местные мальчишки устроили костер, и все сгорело, подгорели и деревянные балки, и нам пришлось отказаться от этой затеи.

Однажды, когда я клеил листовку на проходной, ее содержанием заинтересовалась пожилая дежурная Бухина. Оказалось, что ее дочка, инженер другого лужского завода, так же как и мы, болеет за победу демократии. Так я познакомился с Раисой Гордеевной. Она вошла в наш клуб, в дождь и холод мерзла у стендов, развешивая листовки и вырезки из газет. Раиса Гордеевна была очень добрым и интеллигентным человеком. Когда оборонное предприятие, на котором Раиса Гордеевна работала, развалилось и она месяцами сидела без зарплаты, питаясь только со своего огорода, она ни на минуту не усомнилась в демократических ценностях. К сожалению, она не намного пережила своих стариков-родителей, к которым была очень привязана.

 

* * *

 

Еще в 88-м году под руководством Г.Ковалева группа ветеранов партии направила в журнал «Коммунист» письмо о коррупции в Луге. Незадолго до этого был арестован и осужден крупный снабженец Карелов, однако партийные чиновники, которым он «за свой счет» устраивал званые обеды, остались на своих местах. В «Коммунисте» появилась статья по этому поводу, в Лугу выехала на полевые исследования группа ленинградских социологов, а затем ленинградским режиссером СДегтяревым был снят документальный телефильм «Столкновение». В 89-м, после первого митинга, Дегтярев обратился в нашу «Перестройку» с просьбой помочь ему «пробить» демонстрацию этого фильма, и мы начали собирать подписи лужан.

Когда появилась статья в «Коммунисте», первый секретарь горкома Гребнев уже ушел на пенсию, и в Лугу прибыл новый партбосс, В.А. Антонов, кандидат сельхознаук и, по слухам, сын первого секретаря Новгородского обкома. Он тоже препятствовал демонстрации фильма.

 

- 441 -

Мы собрали более пятисот подписей, и после этого обком партии дал разрешение на демонстрацию фильма. Надо сказать, что граждане очень часто боялись подписывать даже такую безобидную с сегодняшней точки зрения бумагу. К нам подошла одна моя знакомая, еще по «Химику», и со слезами на глазах просила вычеркнуть подпись ее мужа.

Время демонстрации фильма Дегтярев сообщил нам заранее, и «Перестройка» начала обклеивать Лугу листовками-афишами. Наконец фильм показали по телевидению. В нем было интервью с ветеранами партии, один из которых возглавлял группу народного контроля, с осужденным снабженцем, с социологами и Сергеем П. Фильм ставил вопрос о том, почему Гребнев покровительствовал Карелову. Было в нем и интервью с начальником лужского ОБХСС Бурцевым, который утверждал, что собранным его отделом материалам не дается ход.

После показа фильма «Перестройка» предложила провести митинг для его обсуждения. Нам выделили опять Загородный парк, несмотря на дождливую погоду. После встречи с приехавшим в Лугу представителем обкома Черниковым митинг было разрешено провести в помещении общества «Знание». Мало того, за день до митинга «Лужская правда» опубликовала объявление о нем, причем назвала организаторами некую инициативную группу, горком и горисполком.

«Перестройка», по нашему с Хахаевым предложению, пришла на митинг с плакатом «От столкновения к сотрудничеству». Ничего особенного на митинге не говорилось. Звучали давно навязшие в зубах требования борьбы с коррупцией, кумовством и применения закона, «не взирая на лица». Но теперь такие требования раздавались снизу, и поэтому ни о каком сотрудничестве не могло быть и речи. Наши оппоненты ничего не опровергали, а только кричали, что «Перестройка» натравливает людей друг на друга, провоцирует гражданскую войну и т.д. и т.п.

После митинга «Лужская правда» объявила «Перестройке» настоящую войну. От моего имени в редакции «появилась» листовка, где слово «сука» было наиболее мягким из ругательств. В листовке я обращался к русским: «ваша гнилая нация». По этому поводу меня даже вызывали в прокуратуру, угрожая начать уголовное дело. Я не возражал, наоборот, я потребовал возбудить его либо в отношении меня, либо в отношении Кокуриной, заведующей партийным отделом газеты, которая и писала об этой листовке, и зачитывала ее на собрании ветеранов. Вообще, имен-

 

- 442 -

но Кокурина была инициатором всего этого шабаша. Члена «Перестройки» Мишу К. газета обвинила в том, что он обокрал школу. Состоявшийся вскоре суд признал это обвинение несостоятельным, и газете пришлось извиниться.

Хуже обстояло дело с П., которого обвинили в том, что он ударил ученицу. В суд П. подавать отказался, а потом я узнал, что факт действительно имел место. При этом все, с кем я говорил, признавали его педагогический талант, его ученики поступали в вузы с первого раза. Но когда речь заходила о человеческих качествах П., большинство моих лужских знакомых (демократически настроенных) отзывалась о них нелестно.

Еще одно обвинение Кокуриной сводилось к тому, что П. собирает «папки с компроматом» на все лужское руководство, о чем ей сообщил начальник лужского КГБ. И хотя начальник КГБ в беседе с нами заявил, что он таких сведений не давал, даже члены «Перестройки», знавшие П., не считали такое невозможным.

Гэбист, с которым мы встречались, был уже не тот, чья жена в 1984 году придержала для меня книгу Хемингуэя.

 

* * *

 

Жена нового начальника КГБ работала на нашем заводе. Здесь я сделаю отступление в прошлое. За несколько лет до этого в Луге произошла трагедия — какая-то женщина, некоторое время вращавшаяся в кругу местных баптистов, потом порвавшая с ними и ставшая прихожанкой местной церкви, убила своих двоих детей. Женщина эта давно находилась на учете в психдиспансере, но по Луге поползли слухи, что детоубийство совершено по приказу баптистов, которые приносят в жертву младенцев. Через некоторое время детоубийство повторилось — на этот раз отец-баптист убил собственного сына, утверждая, что отправил его с какой-то кометой в Царство Божие. Естественно, слухи о кровавых баптистских оргиях начали расти как снежный ком. Когда я пытался спорить, моя коллега, имевшая среднее образование, отвечала мне так: «Вы неверующий, а были бы верующим, то знали бы, что и евреи приносят в жертву младенцев». Я был уверен: все эти слухи о баптистах распространяет КГБ. Но, к своему удивлению, узнал, что жена начальника КГБ в спорах с коллегами, ссылаясь на мужа, утверждала, будто убийцы просто душевнобольные и к религии это не имеет никакого отношения.

Начало перестройки наш руководитель КГБ ознаменовал тем, что бросил старую жену и взял молодую — теперь за такое ему

 

- 443 -

уже не грозил вызов на партсобрание. На встрече с членами нашего клуба он сказал, что ничего не имеет против нашей деятельности, но по-человечески просит нас дать ему спокойно выйти на пенсию, до которой ему оставалось года два. После выхода на пенсию наш гэбист осуществил свою давнюю мечту — стал пчеловодом.

Кокурина после ликвидации КПСС тоже недолго оставалась без дела. Однажды я прочел на столбе объявление, что она приглашает всех желающих в школу экстрасенсов и изучения русской Веды. Рядом со мною у того же столба стоял знакомый инженер. «Ловко же они меняют идеологию», — сказал я, глядя на объявление. Знакомый посмотрел и ответил: «При чем тут идеология? Они раньше вешали нам лапшу на уши и теперь вешают, в этом и состоит вся их идеология. Только сорт лапши поменяли».

 

* * *

 

Вернемся к нашему клубу. Приведу короткий, но очень показательный образец полемики вокруг него в «Лужской правде» (1989. 24 ноября). «Реплика. ЗА ЧТО НАС ОСКОРБИЛИ? Прочитала листовку так называемого клуба "Перестройка", в которой просят меня не бегать с их листовками, "шевелить мозгами, если они у меня есть". Считаю, что все, что написано в листовке, — это оскорбление каждого лужанина. Видите ли, у членов клуба "Перестройка" мозги есть, а у остальных — под вопросом. Такие изречения унижают достоинство человека. Давайте подумаем все вместе, как оградить каждого из нас от подобных оскорблений. Этому клубу пора бы заняться более достойными делами, и хватит мутить воду. И.Дмитриева, лужанка. ОТ РЕДАКЦИИ. К нам с подобными возмущениями обращается немало лужан. Чтобы было понятно тем, кто не читал эту листовку, публикуем ее текст: "Граждане! Прекратите бегать с нашими листовками "куда надо", их там уже хватает. Учитесь шевелить своими мозгами (у кого они есть)"».

Листовку, текст которой привела «Лужская правда», сочинил Костя К. после нашей встречи с гэбистом. Тот сказал приблизительно следующее: «У нас ведь народ какой — все ваши листочки к нам тащат».

В «Лужской правде» появилась статья учительницы А. «Страшно за детей»: страх ее был вызван не коррупцией и ее безнаказанностью, о которых в статье не было ни слова, а нашей попыткой

 

- 444 -

призвать виновных к ответу, что в статье расценивалось как натравливание людей друг на друга. После этого судились с газетой — Миша К., еще раньше обвиненный газетой в краже, и я. Кроме того, я написал и размножил на машинке штук двадцать листовок с ответом учительнице А., и мы раздали их перед уроком старшеклассникам той школы, где А. преподавала. Миша К., сам учитель, пытался нас остановить, но мы закусили удила. После этого газета опубликовала очередную статью о нашем клубе, в которой мои действия назывались шантажом. Суд не опроверг газетного определения, да и сам я в ходе разбирательства подумал, что поступил, в общем, неправильно, поэтому отказался от апелляции, заявив, что согласен с решением суда. От П. я получил за это выговор.

 

* * *

 

Осенью в Лугу приехали руководители одноименного ленинградского клуба Николай К. и Юра Н., с которыми я уже успел познакомиться в Питере. У нас на квартире и организовали встречу с остальными членами лужского филиала. С этими ребятами я продолжал встречаться и позже. Как-то я зашел к Юре домой, показал ему одну из своих статей, мы разговорились. «Вот ты можешь писать, у меня, к сожалению, это не получается, — сказал мне Юра. — Если в очередной раз не выберут, кто я буду?» (Н. в это время был депутатом Ленсовета.) Я вспомнил это признание, когда Н. («Яблоко») в 1993 году отказался снять свою кандидатуру в пользу кандидата от «Выбора России», имевшего гораздо больше шансов на успех. Не буду спорить, кто из них лучше или хуже, но из-за раскола демократов в Думу прошел А.Невзоров, набравший шестнадцать процентов голосов. После этого при случайной встрече я не подал Юрию руки.

 

* * *

 

В 1990 году мы провели еще три митинга. Первый — весной, во время избирательной кампании на Съезд народных депутатов РСФСР. На этот раз нам разрешили собраться в городе, хотя и не на центральной площади. Мы решили поддержать двух кандидатов. Одного из них в Совет национальностей нам рекомендовал Гатчинский народный фронт. Помню, что это был офицер по фамилии Иванов. Второй Иванов, редактор, кажется, сланцевской районной газеты, к нам пришел сам. Я предложил попытаться

 

- 445 -

выдвинуть члена нашего клуба, но тот отказался — у него в прошлом была уголовная судимость, и он заявил, что его кандидатура может дискредитировать демократию.

Остальных кандидатов мы знали слабо. И хотя у нас были некоторые сомнения во втором Иванове, чтобы не запутывать избирателей, мы вышли с лозунгом: «Голосуйте за двух Ивановых!» Как обычно, в толпе находились работники райкома, и после моего заявления один из них начал убеждать окружающих: «Не верьте Ронкину, он же еврей», а на возражение, что Ронкин призывает голосовать за двух Ивановых, ответил: «Он пытается разжигать русский национализм».

Ни тот, ни другой кандидаты не прошли. Кто был избран в Совет национальностей, не помню. В Совет Федерации прошел работник лужской прокуратуры, против которого мы выступали*. К моему удивлению, судя по трансляциям заседаний, он вел себя порядочно.

Следующий митинг был в июле — это был митинг солидарности с бастующими шахтерами. Перед митингом кто-то позвонил в горком и сообщил, что клуб «Перестройка» готовит массовые беспорядки, слух разошелся по Луге, несмотря на это, а может быть, именно поэтому на митинге было гораздо больше народа, чем раньше.

По улицам ходили военные патрули, место проведения митинга было оцеплено милицией. И те и другие кляли лужского первого секретаря Антонова, который явился на митинг и встал на трибуну. Я свое выступление начал с вопроса, почему партийный начальник отдает приказы армии и милиции. «Сегодня он приказал военным патрулировать, а завтра объявит войну Новгороду?!» После меня взял слово сам Антонов: «Вот и видно, что перестройщики (он имел в виду нас) мало что понимают. Как я могу идти войной на Новгород, если я там родился и у меня там вся родня?» Бурный смех собравшихся.

Мы с Хахаевым написали заметку «Митинг в Луге», и кто-то отвез ее в Ленинград в редакцию «Невского курьера», там ее обещали напечатать. Но газета выходила нерегулярно, и публикация была отодвинута. Почти сразу же после митинга и мы, и Хахаевы

 


* В 1990 г. ни Съезд народных депутатов РСФСР, ни избираемый им Верховный Совет не делились на две палаты. Автор, очевидно, имеет в виду двойную систему выборов: по национально-территориальным и «просто территориальным» округам. — Прим. ред.

- 446 -

уехали в отпуск. Перед этим мы договорились о том, что оставшиеся будут торопить редакцию, чтобы к следующему митингу мы смогли показать людям не машинописный, а типографски напечатанный текст.

Вернувшись, я узнал, что наша заметка еще не опубликована. На очередном митинге мы не смогли показать газету, и опять вынуждены были пользоваться машинописью. Потом выяснилось, что заметка уже напечатана, а экземпляры газеты, оставленные для нас, так и лежат в редакции. В это время горком, выполняя резолюцию 19-й партконференции, организовал общественную приемную. П. и еще некоторые члены «Перестройки» начали регулярно посещать эту приемную, доказывая партработникам, что они все врут. На другие дела у них не хватило времени.

 

* * *

 

В декабре я договорился с председателем горисполкома Филимоновым встретиться в неофициальной обстановке на квартире у одного из членов клуба. К сожалению, в день встречи я должен был работать во вторую смену и не сумел подмениться. Когда я появился на «явке», П., Д. и еще кто-то «допрашивали с пристрастием» лужского мэра и пытались ему доказать, что он такой же жулик, как и все начальство. Я извинился за своих одноклубников, но было уже поздно (и по времени, и по ситуации) — и Филимонов ушел. Я уже рассказывал, что Филимонов давно осторожно нащупывал контакты с нами. В разгар нашего противостояния горкому он неожиданно предложил П. возглавить народную дружину (позже П. некоторое время возглавлял группу народного контроля).

Потом произошел случай, после которого я совсем охладел к «Перестройке». После одной из публикаций мы направили в местную газету листовку — «открытое письмо», надо сказать, достаточно грубое (я предложил более вежливый вариант, но остался в меньшинстве). Редакция «Лужской правды» передала нашу листовку в прокуратуру. Когда меня вызвали к следователю и он показал мне наше «открытое письмо», я заявил, что готов полностью отвечать за его текст. Тогда следователь протянул мне показания П., он заявлял, что текст ему незнаком и наш клуб не имеет к нему никакого отношения, «это опять провокация». Когда я, возмущенный, встретился с П., то услышал: «Не надо было признаваться! Как коммунисты поступают, так и с ними нужно по-

 

- 447 -

ступать!» Женщин рядом не было, и я ответил, что «х на х менять — только время терять!»

 

* * *

 

Я вспоминаю о микрособытиях, происходивших в Луге. Событий, затронувших всю страну, я касаюсь лишь постольку, поскольку могу припомнить нечто, касавшееся лично меня или близких мне людей.

Умер Андрей Дмитриевич Сахаров. От имени клуба «Перестройка», с которым я уже почти порвал, мы с Иринкой и Раисой Гордеевной распространили траурную листовку.

Стал депутатом Верховного Совета РСФСР наш друг Миша Молоствов. Мы с надеждой следили за выборами председателя ВС, наши надежды оправдались — им стал Ельцин.

Потом советские солдаты штурмовали вильнюсский телецентр. В лужской городской библиотеке, работники которой казались мне аполитичными, вывесили плакат: «Вчера Тбилиси, сегодня Вильнюс. Завтра Луга?»

Прошел референдум о судьбе СССР, в котором предлагалось выразить свое отношение к существованию союза суверенных республик. Положительный ответ центральная власть могла толковать в свою пользу, так же как и местные власти. На эту тему Хахаев и я опубликовали статью в «Невском курьере». Что из этого получилось (не из публикации, разумеется), теперь хорошо известно.

Одновременно решался вопрос об утверждении поста президента РСФСР. Вовка, который тогда кончал десятый класс, сказал про одну свою учительницу: «Странная она — голосовала одновременно и за сохранение Союза, и за утверждение поста президента России».

Съезд народных депутатов РСФСР, коммунистический больше чем наполовину, проголосовал за суверенитет России. Это голосование напомнило мне известный анекдот о Ходже Насреддине и жадном муфтии. Когда тонущему муфтию кричали: «Дай руку!» — он не давал, спас его Ходжа, крикнув: «Бери руку!» Когда республики требовали суверенитет, наши «государственники» кричали: «Не дадим!» — надо было сказать им: «Бери!»

 

* * *

 

В 1991 году, во время августовского путча, из «Перестройки» мне позвонил только Вася Краснов, и я сразу ответил, что надо

 

- 448 -

немедленно найти ксерокс. Сам пытался добраться до заводского ксерокса. Пока я добирался, оказалось, что наш директор отдал распоряжение напечатать обращение Ельцина и еще что-то.

Вася видит очень плохо, и он, и его жена — члены Общества слепых, производство при этом обществе развалилось. Живут они на маленькие пенсии, но об откате к тоталитаризму не мечтают.

Сразу же после поражения путча мне позвонил П. и заявил, что нам надо немедленно взяться за лужских «подпевал» путчистов. Я спросил, почему он не позвонил мне 19-го, и П. повесил трубку. (Года два назад П. даже пытался баллотироваться в лужские мэры, но не набрал даже нужного количества подписей для регистрации.)

21 или 22 августа я подошел к автобусной остановке. На скамейке сидела учительница А., которой я отвечал листовкой на ее статью в «Лужской правде». Увидев меня, она воскликнула: «Теперь вы начнете 37-й год!» — и расплакалась. Я попытался ее утешить, но она встала и ушла.

А начинался для меня путч так. К нам приехали в гости Молоствовы (Миша уже был депутатом Верховного Совета РСФСР), провели выходные и решили остаться еще на день, встретить день рождения Риты. Утром я встал, как обычно, на работу и по радио услышал речь Лукьянова и распоряжения Янаева. Я бросился всех будить: «Военный переворот!» «Шутишь!» — ответила Рита и попыталась повернуться на другой бок. Через некоторое время все, кто был в доме, слушали радио, потом Молоствовы умчались в Ленинград. К вечеру уехал туда же на митинг и Вовка. Ночью, как я узнал потом, через Лугу прошли танки. Костя К. все эти дни тоже был в Питере — дежурил около Мариинского дворца.

Распался СССР. С одной стороны (и это главное), решением Ельцина Россия была избавлена от войны за имперские амбиции, по сравнению с которой кровь, пролитая в Чечне, показалась бы каплей в море, с другой — выглядело это не самым лучшим образом. Ельцину достаточно было заявить, что ни один гражданин России не будет участвовать в «усмирении инородцев» — и не более того.

Судьба Союза решалась уже не в Кремле. И коммунисты приложили к его распаду свою руку задолго до голосования о суверенитете России. Разве не советские средства массовой пропа-

 

- 449 -

ганды начали твердить, что XX век — это век борьбы наций за свою независимость? Разве не коммунисты во второй половине века объявили «национальный суверенитет» бывших колоний чуть не высшей ценностью? Когда речь шла, скажем, о Британской империи, разве не наша пропаганда отказывались замечать в ее существовании хоть что-нибудь положительное?

Не знаю, часто ли читали «Правду» баски, курды или папуасы, но латыши, грузины и украинцы ее читали. В зоне от националистов я не раз слышал: «Если Ботсвана имеет право на суверенитет, то почему этого права не имеет Украина?»

Еще одним фактором, разлагавшим Союз, была наша армия. Если почти все мужское население Средней Азии или Кавказа в течение двух лет слышало, как их называют «чурками» и «черно-жопыми» (американские индейцы называли европейцев «бледнолицыми»!), это явно не содействовало укреплению Союза. С другой стороны, из-за разницы в рождаемости «бледнолицые братья» зачастую оказывались в армии в положении национального меньшинства, что подрывало имперскую амбициозность и самоценность союзного объединения.