Проблема власти и привилегий

Друзья и враги демократии в Луге

Перестройка имела множество причин, в том числе, конечно, играли немалую роль и либеральные взгляды Горбачева. Но причины экономические, я считаю, на первом месте. Все начиналось, как попытка спасти экономику страны от полного распада. Косыгин в 1965 году попытался начать экономическую реформу, но у него ничего не вышло — слишком велико было сопротивление партийного аппарата. К тому же нефтяной бойкот, объявленный арабскими странами в 1970-е, привел к больше чем десятикратному увеличению цен на нефть, а в СССР были открыты новые богатейшие месторождения. При всем при том продукты регулярно были только в больших городах, и всюду стояли очереди. Кооперативное, т.е. дорогое, жилье надо было ждать годами, не говоря уже об очередях на государственную квартиру, за автомобилем, за билетом на поезд или самолет. Право покупки холодильника разыгрывалось на производстве в лотерею. И этот уровень жизни обеспечивался тем, что в инфраструктуру, капитальный

ремонт жилья, дорог, трубопроводов, нефтяных скважин денег почти не вкладывалось. Потом мировые цены на нефть стали катастрофически падать, и теперь стране грозил экономический крах. Не будь всего этого, высшая партноменклатура убрала бы Горбачева при первых попытках что-либо изменить.

Затем началась «революция вторых секретарей». При Сталине каждый нижестоящий чиновник имел шансы на карьеру, поскольку каждый вышестоящий имел шансы на трибунал. Смерть вождя и тридцать лет потребовались партийной элите, чтобы уразуметь, насколько опасен для каждого из них такой порядок ротации кадров. Хрущев уже не казнил, а только увольнял на приличную пенсию, что устраивало вторых секретарей, но не устраивало первых, уже несколько оклемавшихся от страха, поэтому первые его и убрали. Брежнев учел опыт предшественника, и ротация кадров, а вместе с тем и надежды на быструю карьеру исчезли. Во время выборов на 19-ю партконференцию именно вторые секретари начали организовывать митинги с требованием реформ и намеками на коррупцию.

С другой стороны, гласность дала возможность высказываться и тем, кто вообще предпочел бы обойтись без всяких секретарей или сам метил в таковые. Наконец, на поверхность всплыло огромное количество людей, которые имели счеты с коммунистической властью. В одних случаях их претензии были справедливы, а в других — нет. К нам в клуб начало приходить много людей, обойденных при распределении жилья, уволенных с работы за критику начальства или по его капризу, а иногда и за дело. У других было ущемлено самолюбие: на борьбу с режимом они не решались, и этот страх приводил к тому, что они ненавидели коммунистов гораздо сильнее, чем те, кто сознательно выступал против системы.

* * *

Таким на лужском уровне оказался П., ставший во главе демократического движения, при этом он проявлял огромную энергию и некоторые организационные способности. Я пытался сначала учить его, потом найти кого-нибудь вместо П., но желающих тратить на клуб все свое свободное время не оказывалось. Сам же я плохой организатор, я и на производстве предпочитал место технолога всякой административной работе. Бороться за власть, даже в масштабе нашей «Перестройки», я не хотел и не умел. К тому же я считал, что мои статьи и эссе — не менее

важный вклад в дело демократии, чем организация очередного митинга.

Расскажу еще о двух бывших членах нашего клуба.

Однажды ко мне, узнав, что у меня есть машинка, пришел сосед по Заклинью, Ю.И., с просьбой перепечатать текст. Печатаю я медленно, текст большой и глупый, и я возился довольно долго. Ю.И. оказался приверженцем питерского «экономиста» Павлова.

Павлов раньше преподавал политэкономию, но был уволен. Во время перестройки он возглавил независимый профсоюз махаевского толка. Суть его учения состояла в том, что заводами должны коллективно владеть рабочие, а вся интеллигенция, инженеры, экономисты и прочие должны служить по найму рабочему коллективу. В данный момент они объявлялись эксплуататорами. Сам Павлов не был членом профсоюза, а считался нанятым, поэтому остальные платили ему зарплату и подчинялись как харизматическому лидеру. Павлов имел прическу и бороду как у Маркса и издали действительно был на него похож. Его адепты, с которыми я встретился на какой-то демократической тусовке, слушались его беспрекословно и на все вопросы отвечали лозунгами.

Самое пикантное в этой ситуации состояло в том, что у Ю.И. было высшее образование, но он работал кочегаром, потому что «зарплаты хватает, а голова не болит». У себя на заводе Ю.И. организовал независимый профсоюз и выступил на собрании с требованием повышения зарплаты. Зарплата лично Ю.И. была повышена. Он было начал упрекать директора в провокации, но тот сказал: «Вы аргументированно доказали, что получаете мало, — вам и повысили. Остальные же молчат!» «Остальные» в условиях начавшейся безработицы не рискнули на подобные требования, а Ю.И. не внес свою прибавку в профсоюзный фонд. Профсоюз а Ю.И. заявил, что стараться ради быдла он не будет. Еще раньше он порвал и с «Перестройкой» и теперь, недовольный всем на свете, на выборы принципиально не ходит. И я не удивлюсь, если он в конце концов предпочтет русский национализм.

Еще один бывший член нашего клуба, Ф.О., сапожник по профессии, родился на хуторе в Ростовской области, там же и рос. Одиннадцатилетним мальчишкой он с товарищами нашел религиозную листовку (дело было в 1947 г.) и принес в школу. Учительница позвонила в милицию, и детей арестовали. Ф.О. пробыл

под следствием 8 месяцев, ему не давали спать по нескольку суток, зажимали пальцы в дверях (искореженные пальцы его я видел сам), избивали. Требовали рассказать об организации и указать, где спрятано оружие. Дед обивал пороги ростовских кабинетов. Мальчишку выпустили. (Более подробно история Ф.О. опубликована в петербургском «Литераторе» (1991. № 37).

В начале перестройки Ф.О. ушел из мастерской и стал сапожничать на свой страх и риск. Работал он грубовато (мы ему отдавали в починку свою обувь) и не смог оплачивать аренду закутка. Потом началась инфляция, пенсии стали маленькими, и Ф.О., недавно еще ненавидевший коммунистов, стал голосовать за них.