Лужский абразивный завод — история последних пятнадцати лет

 

Завод в эпоху застоя. — Директор Борисов и его успехи. — СТК и лужская демократия.

— Внешняя торговля. — Рост завода. — Начало приватизации.

— Подход к ваучерам в нашей семье. — «Русский дом Селенга». —

Собрания акционеров: дело, коммерция и политика. Мои предложения и работа в счетной комиссии. —

Конфликт с налоговой инспекцией. — Новая должность Борисова. — Новый генеральный

 

Я не пишу ни донос, ни рекламу своего завода. Цель этой части моих записок — только проанализировать процесс, происходивший на моих глазах в последние годы нашего (моего) века. Оценки мои не могут не быть субъективными, тем более что у меня не было доступа к заводской документации.

Я поступил на Лужский абразивный завод, когда его директором был еще М., с гордостью носивший орден Ленина, пожалованный ему «за активное участие предприятия в сельскохозяйственных работах». Тогдашний главный инженер завода не отличал поляризационного микроскопа от электронного, хотя первый фигурировал в инструкциях. Стараниями этого главного инженера (его рацпредложением) в проект строительства нового кор-

 

пуса были внесены такие изменения, которые не дают нормально работать и спустя пятнадцать лет после его ухода.

Завод, однако, работал, производя некачественную и морально устаревшую продукцию. Планы выполнял далеко не всегда, отчего ИТР премиями не баловали. Новшества, однако, внедрялись, ибо любое предприятие имело соответствующую расходную графу и ни на что иное этих денег потратить не могло. Такая «модернизация» удорожала продукцию, но в очень малой степени сказывалась на ее качестве, притом далеко не всегда положительно. Зато при деле оказывались и всевозможные НИИ, и новые поставщики. Безработица стране не грозила.

 

* * *

 

Новый главный (Борисов) прибыл к нам из Иршавы в 1983 году, был он кандидатом технических наук и на прежнем месте занимал ту же должность главного инженера. На первом же собрании ИТР он преподнес нам обычные «Не потерплю!» и «Разорю!», да еще рассказал о превосходстве российского пролетариата над украинскими националистами. Кто-то из слушавших вздохнул: «Какой пролетариат, у нас же 101-й километр». Действительно, с судимостью на нашем заводе была тогда чуть не половина рабочих.

Платали у нас немного, вредность была гораздо выше, чем положено, и поэтому хорошие рабочие шли на другие, более благополучные заводы. Украсть по тем временам было нечего.

При Борисове начались некоторые перемены — были отремонтированы полы в цехах и наведен некоторый порядок на заводской территории. Через два года умер прежний директор, и Борисов занял его место. В отличие от своего предшественника, у него были связи не только в местном райкоме, но и в министерстве, поэтому завод начал довольно быстрыми темпами освобождаться от сколько-нибудь сложной продукции, планы были скорректированы, и мы стали регулярно получать «прогрессивку».

Все начало меняться с перестройкой. Еще в конце 87-го мы с Иринкой собирали на заводе подписи для учреждения общества «Мемориал». Иринка первой обратилась к начальнику своего цеха, я — к цеховому парторгу: после этих подписей остальные уже ставили свои более спокойно. Борисов, узнав о том, чем мы занимаемся (осведомители на нашем заводе, мне кажется, существовали всегда), собрал цеховое руководство и настоятельно рекомендовал ему снять свои подписи, поскольку все это «сионистские

 

происки». Борисов не был антисемитом, ближайший его сподвижник до сих пор — еврей Литманович, которому я когда-то сказал, что именно из-за таких, как он, и существует антисемитизм. Никаких репрессий, однако, не последовало, хотя Борисов не из тех, кто терпит неподчинение. Я думаю, что эта акция была предпринята на всякий случай, Борисов уже понимал, к чему все идет.

 

* * *

 

Летом 89-го года на заводе выбрали СТК. Выборы в нашем цеху проходили так: наш мастер и профорг Б., боявшаяся начальства как огня, в обед прошла по цеху и объявила собрание. Собравшимся, далеко не всем работникам цеха, был зачитан список кандидатов, никто не возражал. В других цехах произошло то же самое. СТК был сформирован и приступил к бездеятельности.

Вскоре партийным работникам были резко подняты ставки, официально об этом объявлено не было, но некоторые сообщения появились в прессе.

Клуб «Перестройка» откликнулся на это событие листовкой: «К Октябрю партаппарату увеличили зарплату. Нам дороже с каждым днем аппарат и те, кто в нем». А месяца через полтора открытое партийное собрание завода, на которое пригласили и меня (!), постановило перечислять в райком только половину партвзносов, другая оставалась на заводе для помощи ветеранам партии. Начальник нашего цеха, он же председатель заводского СТК, Рассказов спросил присутствовавших там работников горкома: «Почему о повышении зарплаты партработникам мы должны узнавать от Ронкина?» (речь шла о нашей листовке). Очевидно, в той или иной форме противостояние дирекции и горкома возникло и на других предприятиях, поскольку в феврале 1990 года в «Лужской правде» появилась статья Ю.И. о «карманных СТК». Затем на абразивном начался выход из рядов КПСС. Начало положила С., парторг завода и директорский ставленник. Потом перестало быть «умом, честью и совестью нашей эпохи» ближайшее окружение Борисова. Сам он вышел из КПСС только в связи с ее ликвидацией в 1991 году.

Формально являясь еще коммунистом, он активно поддерживал на президентских выборах Ельцина.

О путче Борисов услышал, только придя на завод. «Эта шобла не продержится и трех дней!» — заявил он во всеуслышанье. 20 августа, пока я, по старой привычке, втихую пытался «прорваться» к

 

заводскому ксероксу, вернувшийся с экстренного расширенного заседания облсовета Борисов привез огромное количество материалов против ГКЧП и приказал их размножить. (Годом позже, побывав на совещании директоров, которым руководил Гайдар, Борисов собрал ИТР и объявил: «Это то, что нам нужно, если реформы пойдут — завод будет работать!»)

 

* * *

 

Сразу же после выборов СТК началась эпопея с продажей сырья за границу: в Польшу, Чехословакию и Германию в ударном порядке грузились вагоны со шлифовальным зерном. Частично это зерно было накоплено раньше.

Все предприятия получали сырье из государственных фондов, стоимость его входила в себестоимость продукции. Если нормативы оказывались завышенными, сырье или накапливалось на предприятии, или выбрасывалось. Иногда начальство через рацпредложения снижало нормы, но делалось это очень осторожно, при непредвиденных обстоятельствах ему пришлось бы выкручиваться самому, вернуть старые нормативы было уже невозможно.

При этом мы, хотя и с перебоями, продолжали получать такое же шлифзерно по обязательным поставкам. Энергоемкое и экологически «грязное», это зерно, при тогда еще низких ценах на энергию и фиксированном курсе рубля, могло приносить баснословные прибыли. Кто и сколько получал от этой торговли, сказать не берусь. У нашего государства был уже опыт частной международной торговли: в начале восьмидесятых Министерство рыбной промышленности, как известно, продавало за рубеж икру, маркированную под салаку, а разница цен частично попадала в карманы ловкачей. Поэтому некоторым заслоном на этом пути было государственное утверждение цен на продажу. Судя по тогдашней прессе, этот барьер преодолевался элементарно: в договор включались санкции за нарушение поставок — дополнительное количество продукции, за которое получатель, разумеется, ничего не платил. Так было и у нас — за границу шли «дополнительные» вагоны с сырьем. Вот тут-то и пригодился СТК, «визировавший» всю документацию. На завод поступило несколько стиральных машин из Германии и курток, почему-то из Китая, которые и были распроданы его работникам. Все это преподносилось как полученное в обмен за наше сырье.

Если бы некоторые «капитаны» промышленности, в том числе и наш, не надеялись на то, что вскоре из назначенцев они

 

превратятся в хозяев, «их» предприятия «по камешку, по кирпичику» были бы разворованы. Во многих случаях так и произошло.

На наш же завод кроме курток стало поступать и новое оборудование, начала резко меняться номенклатура изделий. Борисов неожиданно для всех вдруг проявил себя как знающий специалист и менеджер, ориентирующийся на рынке. Однажды Борисов объявил, что мы должны срочно осваивать продукцию его прежнего завода (в Иршаве): «Единственный знающий дело человек, старший технолог, уволена, потому что русская. Иршавский завод станет — и потребители достанутся нам». И оказался прав. В короткое время у нас была организована служба маркетинга, был в корне изменен подход к внешнему виду изделий и их упаковке.

Борисов укрепил руководство новыми людьми, в основном это были кадры с развалившегося оборонного предприятия. Начались активные поиски потребителей. Еще в 88-м году Борисову удалось получить деньги на расширение предприятия, деньги эти не были разворованы, и в тот самый момент, когда в стране все рушилось, на нашем заводе строился новый огромный корпус.

В отличие от прежних времен, теперь, приходя на работу, мы слышали, что в самые короткие сроки необходимо освоить какой-либо вид новой продукции: «Потребитель требует!»

На предприятии стали появляться иностранные делегации: Борисов искал зарубежных партнеров, способных предоставить заводу новые технологии.

В 91-м году Борисов подал заявку на приватизацию нашего завода, и в конце следующего года приватизация началась. Завод был оценен в 25 млн. руб. (по ценам 91-го года, смешным даже тогда). Была создана приватизационная комиссия, председателем которой стал глава СТК Рассказов. Эта комиссия разработала «Положение о приватизации», утвержденное СТК (работа комиссии была окружена строжайшей секретностью). Из прибыли предприятия был сформирован приватизационный фонд для каждого из работников в зависимости от стажа работы на этом предприятии (Борисов работал у нас сравнительно недавно, и этот коэффициент был незначительным) и его заработной платы — директора в это время фактически назначали ее себе сами.

 

Попытка правительства ограничить директорские аппетиты пятикратным средним заработком на предприятии успеха не имела — пошли в ход персональные надбавки, специальные премии и т.п. (Жена и зять Борисова тоже работали у нас, имея не маленькие оклады.)

Чтобы не делиться акциями, большинство пенсионеров тут же было уволено (закон тогда это разрешал), и своей доли в этом фонде, естественно, не получили.

На этом этапе только 51 % акций завода поступал в продажу.

Каждый из работников завода мог заказать себе любое количество акций. Если общая стоимость была до 90 тыс. руб., он мог выплачивать в рассрочку. Если больше — деньги нужно было выплатить сразу (ходили слухи, что при нарушении этих условий человек вообще лишался права покупки акций). Половину суммы можно было уплатить ваучерами, которых у нас тогда было пять штук: Иринкин, мой, Вовкин и два ваучера от моих родителей.

Когда было обнародовано «Положение», мы оформили отпуск и собирались ехать в гости к Молоствовым, уже и билеты были куплены. Мы наскоро подсчитали свои возможности, заказали акции и уехали в Еремково.

Сначала дирекцией было объявлено, что деньги из фонда пойдут только на приватизацию, впрочем, для некоторых было сделано исключение и выдана их доля, затем деньги стали выдавать всем желающим. В результате такой нехитрой политики многие свой приватизационный фонд потратили до начала продажи акций.

Потом «выяснилось», что количество заказанных акций значительно превышает число имеющихся, поэтому был введен понижающий коэффициент, 60 % от заказанного количества. Руководство, которое было в курсе событий, могло заказывать себе акции на сумму с учетом этого понижения, превышая свой приватизационный фонд и даже свои возможности. Таким образом, оно получало 100 % желаемого, а остальные — те же 60%. Рядовые же работники не сумели даже использовать весь свой приватизационный фонд.

На второй стадии приватизации завод приобрел еще 39 % акций. Так же, как и в прошлый раз, персоналу абразивного были начислены денежные выплаты из приватизационного фонда.

Этот пакет в 93-м году продавался на «аукционе». В нем кроме АООТ «Абразивный завод» участвовал еще только один «по-

 

купатель» — некая фирма, представленная людьми из борисовского окружения. Как это удалось сделать, неизвестно ни мне, ни, думаю, даже Чубайсу, но акции, как и прежде, распределялись внутри завода.

В последний момент выяснилось, что 80 % суммы надо было погасить ваучерами. Рядовые работники узнали об этом значительно позже, чем начальство. «Верхи» заранее начали широкомасштабную скупку ваучеров, которые на свободном рынке вместо 10 тыс. руб. стоили тогда 4—5 тыс. Чтобы на это не тратить личных сбережений, администрация придумала беспроцентный кредит сроком на год. Из кассы завода были взяты миллионы рублей. Если за кредитом обращались рядовые работники, некоторым давали по 30—50 тыс., остальных ставили «на очередь». Потом такого рода кредитование было отменено, а получатели, учитывая огромную инфляцию, вернули заводу сущие гроши.

Мы не брали кредита, но, поскольку на первом этапе нам досталось гораздо меньше акций, чем мы рассчитывали, у нас остались ваучеры. Именно ваучеры, а не деньги, мы оставили по идеологическим соображениям — раз мы голосуем за «Выбор России», то должны верить руководству этой партии, в том числе и Чубайсу. Мало того, мы еще купили несколько штук и, таким образом, смогли участвовать в приобретении второго пакета акций.

В этом случае нас идеология не подвела. Но через год мы попались на удочку «Русского дома Селенга» (РДС). В разгар жесточайшей инфляции мы получили свои первые дивиденды. Пресса объяснила (и это было правдой), что покупка долларов антипатриотична — мы таким образом вкладываем деньги в американскую экономику. Попытались вложить в российскую, «селенг» и означал сбор денег для таких целей, среди прочего в их программе значилось и жилищное строительство. Мы прикинули, каким темпом растут цены на жилье, и сделали вывод, что процент, предлагаемый «Русским домом», в условиях инфляции вполне реальный. Приблизительно треть вложенного мы сняли в качестве процента. Потом у «Русского дома» наступили «временные трудности», но мы не стали тратить время на очереди, ведь лицензию этой фирме подписал Чубайс (или его заместитель). Решили, что если мы доверяем «Выбору России» судьбу страны (голосуя за него), то уж личные деньги доверим тем более. Больше мы денег от «Селенги» не видели.

 

Я разговаривал на этот счет со многими юристами, и все отвечали: «Ну ведь вы понимаете», а я ничего не понимал. Если бы фирма построила жилье в Грозном или на Сахалине, где было землетрясение, я бы не имел ни к кому никаких претензий. Но ведь «Русский дом» просто не вкладывал собранных денег в «селенг», а переводил их за рубеж. В Уголовном кодексе — и старом, и новом — такие действия именуются мошенничеством. Через год после официального краха РДС я подал в суд. Нас собралось человек двадцать, и каждое заседание превращалось в коммунистический митинг. Суд признал нашу правоту. «А деньги?» — «Поезжайте в Волгоград, там и обращайтесь».

Последний пакет акций, десять процентов, был передан заводом немецкой фирме, поставившей нам оборудование и технологию в один из цехов.

Все это время, начиная с распределения первого пакета, администрация завода покупала и «продавала» акции. До того как были распределены первые дивиденды, многие рабочие, не видя толку в акциях, стали их продавать, причем предприятие скупало их по смехотворно низким ценам. Нам удалось купить несколько штук. Формально по той же цене их мог купить каждый, но, как правило, в тот момент, когда этот «каждый» обращался за акциями, их не оказывалось в наличии. По какому-то поводу начальству и кое-кому из рядовых инженеров была оформлена большая премия, которая выдавалась акциями нашего завода.

В результате значительная часть акций сосредоточилась у руководства.

Такое и даже еще более жесткое сосредоточение капитала в одних руках — непременное условие управляемости производства и того факта, что прибыль не будет целиком съедена малыми долями, а хотя бы частично вернется в производство. Но обманутому человеку не легче от теоретических обоснований, к тому же не всегда доступных ему по уровню социально-экономической подготовки.

Я себя не считаю обманутым, поскольку никогда не обманывался насчет природы государственной собственности. Она во все времена принадлежала не народу, а тем, кто и делил, и делит ее между собой в период приватизации.

Безусловно, такая быстрая и выгодная приватизация потребовала огромных денег. Откуда они взялись, теоретически могли бы ответить члены СТК, если бы его формировал не сам Борисов; они же могли бы ответить, куда и сколько ушло...

 

* * *

 

На первом же собрании акционеров был избран совет директоров, одновременно выбирали и генерального директора. Борисов, избранный почти единогласно, стал председателем этого совета и генеральным (техническим) директором завода. Некоторые руководители, правда, выступили с критикой Борисова, но их не поддержали.

Тайное голосование велось бюллетенями, в которых указывалось число акций. Чтобы голосующие не опасались репрессий, я предложил сразу же после голосования опечатывать бюллетени, а по прошествии недели их сжигать. Предложение мое, вызвавшее недовольство Борисова, было принято, а я был избран в счетную комиссию. В счетную комиссию меня избирали и на следующих собраниях.

Через некоторое время в цехах появились анонимные листовки, направленные против директора, в которых акцент делался на огромной зарплате, которую он определил сам себе. Затем начались «разборки» внутри заводского «истеблишмента» и увольнения.

Завод приватизировал и помещение для магазина, находившееся в нижнем этаже только что построенного заводом жилого дома. В этом помещении был открыт продуктовый магазин, приносивший, как выяснилось, одни убытки. Злые языки утверждали, что в нем отмывались «грязные деньги». Через некоторое время помещение было сдано в аренду какой-то другой фирме, потом дирекция эту аренду отказалась продлить, а фирма не хотела разрывать договор. В магазине произошел взрыв, и погибла старуха покупательница. Следствие, как теперь уже стало привычным, преступников не нашло, а Борисов на собраниях намекал, что это дело рук уволенных.

 

* * *

 

Все бы ничего, но в 93-м году возник конфликт с налоговой инспекцией. Заводу был выдвинут иск на несколько миллиардов рублей. Кроме того, всплыли операции с беспроцентными ссудами и, кажется, с продажей сырья. Борисов попытался обрести неприкосновенность в качестве местного депутата, но не прошел, причем наихудшие результаты оказались в местах компактного проживания наших рабочих. Ответственный за проведение избирательной кампании бывший парторг завода вскоре был уволен.

 

Дело многократно поступало в разные арбитражные и судебные инстанции, была выявлена вопиющая некомпетентность налоговой службы, в частности, вместе с отпускными квитанциями были засчитаны и их дубликаты, в результате чего производительность завода получилась совершенно немыслимой. В итоге вместо двух миллиардов рублей штрафа, начисленных первоначально, завод выплатил около 75 тыс. через год с лишним в условиях инфляции.

Не знаю, как нужно поступать в странах с благополучной экономикой, но в России, где хорошо работающих предприятий единицы, предъявленный первоначально штраф означал увольнение чуть не тысячи ни в чем не повинных людей, весомое сокращение поступления налогов в городскую казну (и тогда, и до сих пор абразивный завод платит налогов больше, чем любое другое лужское предприятие) и окончательное прекращение всяких поступлений в федеральный бюджет. По моему мнению, наказание за неуплату налогов следует накладывать на конкретных лиц, штрафуя их на определенное количество акций.

Возможно, арбитры учли все последствия краха нашего завода и отказались от такого штрафа.

 

* * *

 

Но Борисову с поста генерального директора пришлось все-таки уйти. Из-за всех этих передряг он слег в больницу сначала с сердечным приступом, потом с обострением язвенной болезни. Выйдя из больницы, он объявил, что его здоровье не допускает теперь больших нагрузок и что пора выдвигать молодых. На собрании акционеров он предложил избрать директором начальника маркетинга Заутина, и мы с удовольствием проголосовали. Борисов остался председателем совета директоров. Заутин пришел на наш завод сравнительно недавно с развалившейся «оборонки», не имел опыта работы в производстве нашего типа и многого не знал, но быстро освоился. В отличие от Борисова, он не грубил подчиненным, старался не прибегать к репрессиям и, судя по всему, не жульничал! Акций нашего предприятия у него было немного по сравнению с акциями других руководителей. Себе Борисов сочинил новую должность — заместитель директора по связям с заграничными партнерами. За счет «фирмы» он ухитрился объездить чуть не весь мир, заключил несколько сделок — в большинстве своем для завода невыгодных.

 

Расчет его на то, что Заутин будет послушно выполнять роль зиц-председателя (от него требовали подписания некоторых документов весьма сомнительного свойства), не оправдался.

Новый директор начал бороться с кулуарным распределением акций, отказывался сотрудничать с местной мафией и выслушивать хамские указания крупнейшего акционера Борисова.

В отсутствие Борисова он уволил за воровство одного из начальников цехов. Молодой парень, покровительствуемый Борисовым, сын директора одного из наших деловых партнеров, попался на продаже цветного металла. Добросовестная вахтерша, старушка Бухина, увидев, как через забор грузят машину, вызвала милицию. В считанные минуты к ней явился этот блатной «сынок» и устроил разнос. На следующей неделе вахтерше объявили благодарность за бдительность и уволили «по старости». Дело заглохло. Через некоторое время «сынок» попался на том, что полтора года получал зарплату давно уволенной уборщицы. Рабочие, по очереди убиравшие цех, возроптали. Борисов был где-то за границей, и жулика уволили. Вернувшийся шеф устроил Заутину разнос: кричал, что мы останемся без поставщика, матерился.

Спустя полгода, вернувшись из очередной загранкомандировки, Борисов опять принялся за увольнения и перестановки. Делал он это как председатель совета директоров, опираясь на остальных членов этого совета. Репрессиям подверглись в первую очередь те, кто хорошо сработался с Заутиным. На собрании руководящих ИТР Заутина он разругал. В защиту осмелился выступить только уже бывший главный инженер К-в, еще не уволенный с завода благодаря протесту немецких акционеров, которые предпочитали иметь дело с компетентным работником.

 

* * *

 

Еще через год, летом 95-го, состоялось очередное собрание акционеров с выборами в новый совет директоров. Голосовали акциями, и Борисов получил только свои собственные голоса (у него было уже около десяти процентов акций) и голоса нескольких приспешников. За Заутина же голосовали почти все остальные. Борисов предложил собравшимся сделать своего соперника генеральным директором на следующий срок, с чем все согласились.

Потом стали обсуждать новый устав нашего акционерного общества. Устав этот мы не могли сочинять произвольно — типовые уставы разрабатывались на государственном уровне и менялись каждый год. Если прошлый типовой устав разрешал со-

 

вмещение должностей председателя совета директоров и генерального директора, то теперь генеральный директор вообще не мог быть членом совета директоров.

В нашем конкретном случае создавалась парадоксальная ситуация. Членами совета директоров предприятия были его руководители: заместитель директора (Борисов), главный технолог (Литманович), главбух и старший экономист; по своему служебному положению они подчинялись генеральному (техническому!) директору, но как члены совета директоров могли его уволить. На это я и обратил общее внимание. Я предложил следующее: назначение директора пусть останется функцией совета, но уволить его можно только с согласия собрания акционеров. Большинство проголосовало «за».

После собрания Заутина назначили генеральным директором, для чего он, согласно новому уставу, написал заявление о своем выходе из совета директоров. Впервые за пять лет работы на нашем заводе он взял трехнедельный отпуск.

В отсутствие Заутина по цехам были распространены очередные листовки, подписанные советом директоров. Там давался анализ экономического положения завода, из которого следовало, что с назначением Заутина положение это стало ухудшаться. Заутин, вернувшись из отпуска, ответил своей версией. Его анализ показывал устойчивый рост экономических показателей (что мы чувствовали и по заказам, и по зарплатам), там же говорилось, что экспортные поставки (за которые отвечал Борисов) составляют только 1 % нашей продукции. Это мы знали, поскольку работа на экспорт не скрывалась от нас и сопровождалась особым ажиотажем.

Заутин вышел из совета директоров, но условия и круг полномочий, которые ему, вопреки предварительной договоренности, предложил совет, оказались для него неприемлемыми. В результате он уволился с завода «по собственному желанию».

Мы расценивали это увольнение как предательство тех, кто боролся за него. Возможно, смягчающим обстоятельством были анонимные звонки с советом поберечь своих детей. Об этих звонках Заутин рассказывал, прощаясь с группой инженеров.

 

* * *

 

После увольнения Заутина нам в первый и последний раз задержали зарплату на две недели. Дирекция ссылалась на то, что экономика завода полностью развалена. На вопрос рабочих, ког-

 

да будет зарплата, Борисов ответил: «Спросите у Заутина», но из конфиденциальных источников было известно, что деньги на заводском счету имеются.

Борисов, вопреки закону и уставу нашего акционерного общества, был назначен и.о. директора, и через две недели ему «удалось» положение выправить. Правда, не совсем: у Заутина была налажена хорошая связь с потребителями, некоторые из них от сотрудничества с Борисовым отказались, и пришлось искать новых.

В связи с временной потерей заказчиков производство начало лихорадить, и начались массовые принудительные «отпуска за свой счет»; это продолжалось более полугода. (Тому, кто не хотел писать заявления, грозили увольнением, тем, кто писал, — не платили за вынужденный простой.) Этот метод борьбы с временными трудностями стал применяться и в дальнейшем.

Став полновластным хозяином, Борисов снова восстановил на работе начальника механического цеха, уволенного Заутиным за жульничество. Поговаривали, что он просто делился украденным с Борисовым тайком от остальных акционеров. Я в эту версию не верю. Думаю, что для Борисова связи с сильными мира сего гораздо важнее тех денег, которых стоила украденная медь.

Если во время экономических спадов рабочих отправляли в вынужденные отпуска, то, когда требовалась сверхурочная работа, сначала ее оплачивали по закону, потом по соизволению начальства кое-что добавляли к обычным расценкам. Наконец, уже после моего увольнения, ввели «месячную выработку» — чтобы получать премиальные, рабочие должны были отрабатывать в предложенное начальством время простои, вызванные поломками оборудования и прочими внутрицеховыми причинами.

Было введено и еще одно новшество — неполная оплата больничного и других случаев вынужденного отсутствия на работе. По российскому законодательству больничный оплачивается по среднему заработку, а премиальную систему каждая фирма может устанавливать по своему усмотрению. На абразивном заводе вынужденное отсутствие оплачивается по закону, но в следующий месяц за это число дней не начисляется премия, составляющая до 79% зарплаты. «По форме правильно, а по существу — издевательство».

Мои попытки опубликовать статью на эту тему в «Невском времени» или обжаловать решения дирекции в областной профсоюз не увенчались успехом.

 

О нарушении техники безопасности на заводе и говорить не приходится. Санэпидстанция зафиксировала превышение предельно допустимых концентраций фенола в десятки раз (при том, что администрация заранее знала о ее визите и остановила наиболее «грязные» процессы).

В сегодняшней ситуации пунктуальное требование соблюдения техники безопасности равносильно полной остановке всех предприятий России. Такую технологию мы получили от «реального социализма», и на ее немедленную переналадку не хватит никаких инвестиций. Люди предпочтут работу в таких условиях безработице. Но, с другой стороны, послабления в этом вопросе приводят не только к отсутствию перемен, требующих затрат, но и к элементарной безалаберности тех, от кого зависит здоровье их подчиненных. По старой традиции, получить диагноз — «профзаболевание» — практически невозможно.

И все-таки конфликт с СЭС у нас произошел. Техотдел вовремя не подготовил какие-то документы, а Борисов нахамил работнику СЭС. Завод был остановлен на три дня. «Крайними» оказались рядовые работники, которые сначала «гуляли за свой счет», а потом в разгар уборки картофеля (почти у каждого свой огород) «вкалывали» по субботам. Прежний инженер по технике безопасности был уволен и на его место взят бывший работник СЭС.