Последний спор с руководством

 

Чужая фирма скупает наши акции. — Что будет тем, кто продаст их. —

Собрание 96-го года. Принципиальный вопрос об уставе. — Я ухожу на пенсию. —

Провокация. — Увольнение. — Суд. — Победа и поражение?

 

Между тем некая фирма начала скупать акции предприятия по цене, значительно превышающей ту, что давали за них на заводе. Немедленно было объявлено, что «непатриоты» (т.е. продавшие свои акции «на сторону») будут с завода уволены, что и было продемонстрировано. Мало того, увольнялись не только «виновные», но и их родственники (в маленькой Луге семейная работа на одном предприятии — явление распространенное).

Суды, если уволенный туда обращался, подтверждали незаконность увольнения, заставляли завод платить компенсацию, но на такой шаг решался только тот, кто мог найти другую работу:

 

как говорится, на заводе ему уже не было бы жизни. Я слышал, что в последнее время Борисов, не ожидая «непатриотических» поступков, стал требовать (не сам, конечно, а через своих приближенных) продажи акций, но на его условиях — отказавшимся опять же грозили увольнением. Под разными предлогами с производства вынудили уйти довольно крупных работников, о рядовых рабочих и говорить нечего.

Когда администрации стало известно, что мы продали свои акции, в цеху, где работала Иринка, должен был пройти технологический контроль с «оргвыводами» (такие вещи становятся известными, как бы начальство их ни скрывало). Но Иринка заболела, а выйдя с больничного, подала на увольнение.

Свои акции мы продали на сторону, так как скупающая их фирма платила в два раза больше, чем можно было бы получить на заводе. Вообще же продать мы их решили потому, что на очередном собрании акционеров был принят новый устав, согласно которому вопрос об эмиссии акций решало не общее собрание, как было раньше, а совет директоров. При этом мы имели бы право на покупку пакета выпущенных акций пропорционально имевшемуся у нас, но денег на это у нас уже не было бы. Таким образом, совет директоров мог оставить рядовых акционеров с носом.

 

* * *

 

Это акционерное собрание было в начале июня 96-го года. Проект нового устава, который занимал несколько печатных страниц, был роздан, и его могли прочесть все желающие. Я увидел там не только это новшество — права совета директоров значительно расширялись, технический директор мог быть одновременно и председателем совета директоров. Кажется, там был и пункт, согласно которому совет директоров мог устанавливать своим членам персональные выплаты. До сих пор этот совет существовал на общественных началах.

К-в решил выступить против некоторых статей устава. Для того чтобы получить голос на собрании, свои предложения надо было подать за неделю в совет директоров, что К-в и сделал. Как потом он нам рассказал, Литманович, прочитав его поправки, сказал: «Чтобы поправка прошла, нужно, по старому уставу, три четверти голосов, вы их не наберете».

На собрании К-в все-таки выступил. Я взял слово после него. Я объяснил собравшимся ситуацию: чтобы изменить то или иное

 

положение устава, нам надо набрать 75% голосов, это невозможно, принимать устав целиком нерационально, поскольку в нем сразу не разберешься; новый устав должен быть принят тоже тремя четвертями голосов, вот и проголосуем против, нам для этого хватит и 25%, оставим старый, и пусть теперь они изменяют его постатейно, для чего уже им нужно будет набирать по 75%.

«Вы не подали заранее свои поправки», — пытался остановить меня ведущий собрание Литманович, но я возразил, что не вношу поправок, а просто предлагаю голосовать против нового устава. Тогда Литманович объявил, что придется собирать новое собрание, «а это стоит больших денег».

Новый устав все-таки прошел, его противники набрали только 23% голосов, о чем с радостью объявил председатель собрания, добавив: «Устав принят, теперь уже никто не сможет его изменить!»

 

* * *

 

Третьего августа 1996 года мне исполнилось шестьдесят лет, и я оформил пенсию. Рабочие моей смены предложили отметить эту знаменательную дату. Идти к нам домой постеснялись и остановились на более привычном варианте — после вечерней смены, прихватив выпивку и закуску, пошли в лесок, расположенный недалеко от завода. Расселись на поваленном стволе, произнесли тосты, выпили, закусили. Потом «девочки» (некоторые уже бабушки) начали петь. Спели несколько песен из обычного популярного репертуара. Потом запели туристскую... Из каких-то глубин памяти женщины, ходившие в походы еще школьницами, специально для меня выудили шуточную «Бабку-Любку».

Руководство завода ко мне относилось не так, как рабочие, да и вообще пенсионеров не баловало. Отчасти это можно объяснить рациональными причинами — пожилой человек уже не так легко осваивал новшества, да и работать ему становилось тяжелее. Но я думаю, была и другая сторона — Борисову не хотелось, чтобы на заводе были те, кто помнил его еще не хозяином. Как бы то ни было, мне передали, чтобы я ушел с завода. Я сказал, что хочу отработать не больше полугода. На том и договорились.

Кажется, 21 августа, но точно помню, что в пятницу, выйдя на работу во вторую смену, я увидел приказ, подписанный Борисовым. В приказе суббота объявлялась рабочим днем в связи с тем, что на конец сентября намечалось празднование 90-летия нашего завода.

 

Выходить мне нужно было опять во вторую смену, но этого я сделать не мог. Иринка в тот день возвращалась из отпуска с внуками, которых собиралась отвезти к Маринке, но могло случиться и так, что она прямо с ними поедет в Лугу. Мы договорились, что я буду ждать ее звонка из Ленинграда как раз в субботу вечером. Поэтому я пошел к начальнику цеха и предложил: пусть я выйду в этот день с утра или пусть мне зачтут прошлую субботу, которую я отработал по его просьбе без всякого приказа.

Если бы начальником цеха оставался Рассказов, он, безусловно, пошел бы навстречу, но его уже в цеху не было. Года три назад он с большим скандалом был снят «за развал» и брошен «на укрепление» — неожиданно для всех переведен в заводоуправление с повышением в должности. Почему это произошло именно в такой форме, остается только гадать, ведь Рассказов как никто знал цех и отдавал ему все силы. Возможно, Борисов просто в этот день был в плохом настроении, а может быть, проверял Рассказова на «преданность». Во всяком случае, когда несколько инженеров цеха, и я в том числе, решили устроить демарш в его защиту, Николай Николаевич попросил этого не делать. Потом некоторое время нами командовал тоже вполне нормальный человек, и наконец появился Мехнин. Насколько я понимаю в технарях и начальниках, Мехнин ни во что не вникал, цехом не интересовался, вся техническая и организационная работа была переложена на других инженеров, а начальник представлял из себя только «государево око».

В ответ на мою просьбу Мехнин ответил: «Можете и вообще не приходить!» В эту субботу на работу я не пришел. В понедельник начальник предложил мне написать объяснительную, а в начале сентября приказом Борисова я был лишен персональной надбавки, которая, как оказалось, составляла 43% моего заработка.

В период инфляции на заводе выдавались всякого рода компенсационные выплаты, оформлявшиеся как помощь. Еще в марте, перед собранием акционеров, все эти выплаты были ликвидированы, а заработная плата повышена приблизительно на ту же сумму. Но это повышение некоторым было оформлено как персональная надбавка, которая целиком зависела от прихоти Борисова. Слухи о том, что «повышение» зарплаты произведено таким образом, ходили, но никаких официальных заявлений начальства по этому поводу не было, и в расчетных листках зарплата и «надбавка» шли под одним шифром, хотя шифр для надбавок был совсем другой.

 

* * *

 

Я подал в суд. Суть моих претензий состояла в том, что, с одной стороны, сам приказ незаконный, поскольку «празднование юбилея, согласно трудовому кодексу, не входило в ряд причин, по которым разрешались сверхурочные работы». (Приказ этот я снял с доски в ту же пятницу — и правильно сделал: на суде фигурировал уже другой приказ, оформленный тем же номером и числом и подписанный тоже Борисовым. Я предложил юристу, представлявшему завод, возбудить уголовное дело против меня за подделку приказа, но та предпочла признать, что я мог прочесть только «первый вариант».)

С другой стороны, понимая, что, согласно трудовому договору, выплата надбавок целиком зависит от решения директора, я решил доказывать, что эти 43% вовсе не надбавка, а часть зарплаты.

Мне повезло: благодаря тому, что суд был перегружен, до моего дела добрались только в конце декабря. 26 декабря, когда нас вызвали на процедуру досудебного примирения, о том, что я подал в суд, узнали и на заводе. В тот же день ко мне пришла проверка. Акт проверки я получил только через два дня. А днем раньше и мне, и мастеру, с которым я работал, был объявлен выговор. Мехнин объяснил мне, что от моего упрямства буду страдать не только я, но и мое заводское окружение. Моих товарищей по работе угрожали наказать из-за меня.

Я не пожелал ставить окружающих в положение заложников и на следующий день подал на увольнение. Новый год я уже встречал неработающим пенсионером. И, по своим собственным планам, я не доработал только один месяц: в марте мы собирались съездить к нашим друзьям в Израиль, в феврале надо было поехать в Москву за визами.

Суд состоялся в январе 1997 года, и я присоединил к первому заявлению второе, оспаривающее выговор, который мне успели вынести (первый за всю мою трудовую жизнь, не считая лагеря).

Иск по первому заявлению я выиграл. Помогло жлобство начальства — не желая заплатить вдвойне даже за отработанную субботу, оно распорядилось поставить мне в табеле следующую субботу, объявленную рабочей, выходным днем. Судья Ляляева, та же самая, которая отказала мне в иске против газеты, спрашивала представителя завода, за что наказан человек, не вышедший на работу в свой выходной день, и не могла получить вразумительного ответа. Мне также удалось доказать, что указанная в приказе

 

надбавка — это часть моей зарплаты, ведь я не был поставлен в известность об этой надбавке заранее. Недоплаченную зарплату завод мне вернул.

Второй мой иск не был удовлетворен. Из пяти пунктов обвинения, предъявленного мне, четыре были явно липовые, но в одном случае я действительно сделал формальную ошибку при заполнении документации. Кто-то подсказал начальству отказаться от липовых обвинений и оставить только одно. Это и сыграло решающую роль — мне не удалось доказать, что претензии начальства имеют совсем другие основания.