Часть III

 

ПО ВЕЛЕНИЮ ПРАВЯЩЕЙ ПАРТИИ

 

На старости я сызнова живу;

Минувшее проходит предо мною...

А. Пушкин. Борис Годунов

 

Глава VIII

АРЕСТ БУТЫРСКАЯ ТЮРЬМА БОЛЬШОЙ ЭТАП

 

Мне б твое искусство, миннезингер!

Чтоб поведать горестную повесть

О стремленьях, не достигших цели,

О погибшем рыцарском отряде,

О друзьях, безвременно ушедших,

Обо всех — в мое стучащих сердце.

Дольних горизонтов пилигримы,

На путях неисчислимых странствий

Горний поиск свой неистребимый

Вам нести сквозь время и пространство.

Каждой смерти пересилив прах,

Ваши имена звучат в мирах!

Ж. Црогалина

 

* * *

 

114. Тот, кто раб против своей воли, —

он сможет быть свободным.

Но тот, кто стал свободным

по милости своего господина

и сам отдал себя в рабство, —

он более не сможет быть свободным.

Апокриф от Филиппа [Свенцицкая и Трофимова, 1989]

 

Среди рабов единственное место Достойное свободного — тюрьма.

М. Волошин. Бунтовщик

1. Они пришли

 

Ничто не предвещало беды: 22 октября 1936 года я вернулся с концерта и спокойно лег спать. И тут же проснулся — кто-то шарил у меня под подушкой. Открываю глаза: следователь ищет револьвер. В комнате еще его помощник, понятой и солдат с винтовкой, штыком навыпуск. Предъявляют ордер, где я читаю про обыск, и дальше палец следователя закрывает какое-то слово. Требую прочесть весь ордер, он долго не разрешает. Наконец, вижу ранее закрытое слово — «и арест». Закрывали, как оказалось, чтобы я раньше времени не волновался. Все начиналось с обмана — мне хотели представить, что ордер дан только на обыск.

Обыск ведется тщательно — просматривается каждая бумажка, каждая страница книги. Сыскное чутье: отбирается все то, что хоть сколько-нибудь характеризует мой облик. Затем обыск переходит в комнату моей мачехи. Отец протестует — ведь ордер дан только на обыск у меня. Составляется акт протеста.

Наконец, обыск закончен. Мачеха заботливо готовит мне зимнюю одежду и запасное белье. Следователь вызывает легковую машину, и мы запихиваемся в нее. И тут первая удача — обалдевший от обыска, от вороха книг и бумаг, следователь забывает взять свои трофеи. (Позднее они так и не востребовались — эта забывчивость могла бы дискредитировать следователя.)

Машина подъезжает к дому, что на Лубянке. Открываются железные ворота.

Сделанные в тюрьме фотографии вышли лучше, чем когда-либо до или после.

Дальше уже на «черном вороне» путь в Бутырку. Утром вхожу в камеру № 70. Краткий разговор со старостой камеры. Мне отводится место посередине нар. Это, оказывается, привилегия. Новички обычно поселяются у «параши». Только «по-настоящему политическим» делается исключение. Я сразу попал в политические.

 

Но вот и первая мизансцена на подмостках этого театра абсурда. Меня спрашивают про последние политические новости. Отвечаю, что ничего не знаю. Меня уговаривают — «не бойся!». Да я и не боялся. Просто газет не читал уже недели две, наверное. В нашей семье они и не выписывались. Вся эта политическая свара была просто не интересна. Но кто мог этому поверить — я ведь выглядел как настоящий политический, а не какой-нибудь там рассказчик анекдотов. Позднее лишь немногие поняли, что в этом нечитании и был уже политический вызов.