СОТВОРЕНИЕ ЛАГЕРЯ

Пароход загудел и остановился. Баржа царапнула дно, встала, не дойдя до берега.

Начальник конвоя вышел на корму и, подождав, когда все успокоятся, сказал: «Приехали. Здесь будем жить и строить трассу. Караулить вас не будем, кто думает бежать — давай сразу. Кругом тундра, болото, ни одной живой души. Жизнь только по Усе, а там наряды. Ни один далеко не убежал, но и не вернулся. Ребята меткие, дело свое знают. Понятно?» Все молчали. «Ну, если понятно, становись в цепочку под выгрузку».

Выгружали лопаты, ломы, топоры, пилы, чугунные котлы. Из

 

продуктов: муку, крупу, соль, сахар, бочку какого-то масла. И все. Когда выгрузку закончили, охрана все же нас пересчитала. Пароход развернулся, дал гудок и поплыл обратно.

На пустынном заболоченном берегу осталось четыреста человек, четыреста зэков, не знавших, что их ждет дальше. Послышалась команда: «Становись в колонну по пять».. Когда с трудом разбились, снова команда: «Первая пятерка шагом марш, подходи, бери инструмент». Каждый брал что-нибудь и отходил в сторону. Набралась группа в пятьдесят человек. Подошел стрелок, осмотрел, пересчитал и скомандовал: «По одному за мной шагом марш». И зашагал вдоль ручья, где еле-еле намечалась тропинка. Был он без оружия и ходко шел, размахивая руками. Под ногами хлюпало, и скоро я промок. Березовый кустарник перекрученный, узловатый рвал одежду, и ни сломать его, ни отогнуть.

Подъем делался круче, становилось суше. Так шли около часа. Неожиданно увидели палатки и людей возле них. Сдали инструмент и разошлись. Одна за другой подходили группы с инструментами. Последние несли на палках котлы. Наконец, собрались все четыреста зэков и десятка полтора охраны. Все ходили, не знали, что делать. Но вот начальник встал на пенек и заговорил:

— До морозов два месяца, надо построить лагерь, иначе померзнете. Будем работать от темна до темна, сразу сейчас. Разбейтесь по двадцать пять человек, на бригады, назначьте бригадира.

Срок пятнадцать минут.

Толпа зашевелилась, загомонила, искали знакомых, с кем ехали пароходом или на барже. Блатные собирались отдельно, пятьдесят восьмая отдельно. Нашлись и такие, кто раньше работал бригадиром. Те сразу крикнули: «Кто хочет в мою бригаду, подходи». Так получилось, что мой бригадир оказался человек бывалый, вторую десятку разменивал. Не знал, дадут ли третью. Делалось это просто, кончался срок, вызывали в контору, оформляли освобождение и здесь же, не отходя от стола, предлагали расписаться еще за десять лет. Получалось все по закону. Больше десяти лет не давали, но сидели и пятнадцать и двадцать. Так вот Леонид Михайлович Горин прошел Беломорканал, Дальлаг и, наконец, очутился в Заполярье. Он ничему не удивлялся, внешне был спокоен, говорил медленно, веско. Трудно сказать, кем он был на воле, но в лагере, видно, земли перевернул много. Был жилист, сухощав, среднего роста, с большими, очень сильными руками.

 

Сформировались мы одни из первых и подошли к начальству, а там уже достали карточки зэка, проверили по ним и отправили к мастеру. Тот выдал лопаты, топоры, показал разметку колышками.

— Здесь будет землянка на сто человек. Снимите мох и копайте

на метр, дальше покажу потом.

— Гражданин начальник, а когда кормить будете?

— Это не мое дело, — повернулся и ушел.

Со вчерашнего дня нас не кормили, да и не известно, чем будут. Кроме муки и соли, ничего не было. Муку выдавали на бригаду пол-литровую кружку на зэка, ешь, как хочешь: то ли болтушку вари, то ли клецки. А как есть? Кроме ведра и двух кружек ничего не дали, и это на двадцать пять человек. Все смотрели на бригадира, а он достал из мешка чистые портянки, расстелил на земле и отсыпал на них часть муки. Взял ведро, кружку и пошел к ручью делать тесто, велел развести костер и греть лопаты. Сообразили, что будем печь лепешки. Развели костер, вычистили песком лопаты и, когда бригадир пришел, все было готово. Вместе с тестом он принес полкружки растительного масла, ложкой отмерял тесто, одновременно мазал лопату маслом и выдавал пекарю. Пекли на пяти лопатах и готовые лепешки складывали на те же бригадирские портянки. Остальные сидели и вдыхали аромат подгоревшего масла и муки. Каждый получил по четыре лепешки. В ведре вскипятили воды, всыпали туда сахар, сбегали к соседям за кружками, набралось восемь штук. Бригадир сам разливал сладкий кипяток, пили из одной кружки по трое, и так три захода по восемь кружек. Пока все кружки не стояли возле бригадира, кипяток он не наливал, и так каждый раз. Не пил только бригадир и, когда ведро опустело, на дне осталась ровно кружка. Вот это глаз!

— Бригадир, а не боялся без чая остаться?

— Раньше оставался, а теперь нет.

Свой кипяток он подогрел, заварил какой-то травкой, немного настоял и пил, не торопясь. Чувствовалось, что человек знает цену еде и делает это по всем правилам.

После еды пошли рыть свой котлован. Подошли еще три бригады — соседи по землянке, договорились, кто и что будет делать:

кто копать котлован, кто пилить елки на столбы, кто рубить кустарник, кто резать торфяные блоки для стен.

 

Сняли мох, сложили его в кучу, спать-то не на чем, разбились пополам и с двух концов начали копать, выбрасывая песок на борт.

Работали долго, бригадир зорко следил за каждым. Люди новые, разные, кто работал добросовестно, а кто сачковал, махая полупустой лопатой. Бригадир объявил перекур, но курева ни у кого не было. Поэтому сидели, отдыхали, отгоняя комаров.

— Вот что, братцы, не буду тыкать пальцем, кто как работал, но «сачки» есть, эти захребетники норовят на чужой спине, надурняк перекантоваться. Пупок не рвите, вперед не вылезайте, работайте все ровно, сачковать не дам.

Вечером пришел мастер, походил, посмотрел и молча увел бригадиров. Вызвали к палаткам. Еще раз предупредили, что скоро осень, холод, дожди, давайте поворачивайтесь быстрее. Кроме муки и сахара, продуктов нет, должны подвезти со следующей баржой. С завтрашнего дня будут варить мучную болтушку. Мисок нет, вокруг палаток валяются банки из-под консервов, собирайте и мойте. На мучной болтушке просидели недели две.

Мука кончалась, и болтушка становилась все жиже и жиже. Выручали грибы. Их было много, и, работая на рубке кустарников, собирали, а вечером варили в ведре, смешивали с лагерной болтушкой, и получалось много вкуснее.

Был у нас один, действительно, больной зэк. Работать на тяжелой работе не мог. Культурный, вежливый человек. Грубая лагерная жизнь с ее матом и блатными словами к нему не прилипала. Всегда тактичный, разговаривал нормальным человеческим языком. Почему-то все звали его доктор. Было у него что-то с желудком, и мучную болтушку называли диетическим питанием. Вот и решили мы освободить его от работы, поручив заготавливать дрова для костра, стеречь бригадное имущество, а, главное, собирать морошку и варить на костре компот. К этому времени блатные уже освоились и начали приворовывать в бригадах. Однажды, когда доктор остался один и поблизости никого не было, подошли двое блатных, спокойно взяли ведро с морошкой и пошли, не обращая внимания на его крики. Все же доктор заметил, куда они пошли и, когда вернулся бригадир, все ему рассказал. Тот выслушал и только тихо оказал: «Пошли». Чувствовалось, что он весь кипел. В бригаде уголовников почти никого не было. Только у костра сидели четверо. Рядом стояло наше ведро, и урки черпали горстями оттуда морошку.

 

«Кто?» — спросил бригадир. Доктор показал на двоих. Те вскочили и встали против него, готовые к драке. Дальше доктор рассказывал так:

— Я не успел моргнуть, как один из них лежал на земле от удара ногой в лицо. Следом за ним свалился и второй. Остальные растерялись и не знали, что делать. Леонид Михайлович велел взять ведро, и мы пошли. Тогда один, из сидевших у костра, вскочил, схватил топор и кинулся вдогонку. Леонид Михайлович в три прыжка очутился возле него, взмахнул рукой, и тот мгновенно сложился пополам, как складной метр, и рухнул на землю. Подняв топор, мы пошли к себе.

Вечером Леонид Михайлович, взяв их топор, пошел к уркам. Что там было, мы не видели, но очевидцы потом рассказывали:

— Подойдя к костру, Леонид Михайлович бросил топор под ноги бригадиру, взял толстый еловый сук, положил на два полена и, резко взмахнув рукой, ребром ладони переломил сук пополам. Урки замерли.

— Если кто из вас появится в моей бригаде, расколю пополам.

Потом, выбрав урку поздоровее, сказал: «Возьми топор и попробуй меня ударить».

— На кой хрен срок за тебя получать.

— А ты попробуй, я отвечаю. Вон свидетели. Урка взял топор и робко пошел вперед.

— Смелей, давай бей.

Урка размахнулся и тут с воем повалился на землю, держась за руку, а топор отлетел далеко в сторону. Неуловимым движением Леонид Михайлович выбил его, одновременно опрокинув нападавшего на землю.

—      Во дает, — загалдели урки.

— Эй, черт, а двоих можешь?

Леонид Михайлович повернулся и медленно пошел на говорившего, урка вжался в землю.

— Запомни, все запомните, если кто меня так назовет, успокою сразу без следов.

— Ты что, колдун?

Леонид Михайлович не ответил и молча пошагал прочь. Скоро весь лагерь знал Леонида Михайловича, авторитет его ]возрос неимоверно. Дошло до начальства. Леонид Михайлович от

 

всего отпирался, признав, что наловчился ребром ладони только палки ломать, остальное все вранье.

Землянка росла быстро, по краям котлована выложили из торфяных блоков стены, заплели их хворостом. Установили столбы, сделали накат из еловых бревен, заложили еловым лапником, засыпали толстым слоем торфа, а поверх песком. Окон не было. Вдоль стен сделали двухэтажные нары, застелили мхом. Сделали тамбур и дверной проем. Ни досок, ни петель для двери не было. Не было железных бочек для печки. В землянке разместились четыре бригады по двадцать пять человек. Люди постепенно освобождались и шли на очистку территории от кустов, деревьев, на строительство зоны, в это время пришла еще баржа с разборными домами и продуктами.

Прошло около двух месяцев, а уже за высокой зоной с колючей проволокой поверх и вышками по углам стояли четыре землянки: торфяной домик санчасти, столовой и, конечно, ШИЗО. Уже все зэки жили в зоне, хотя охраны еще не было и на вышке никто не стоял. За зоной собирали дома для охраны, конторы, начальства.

Без печек в землянках жить было невозможно. Сырость и холод выгоняли наружу, и спали мы по-прежнему под открытым небом на мху. Первую освободившуюся из-под масла бочку дали" нашей бригаде. Топили ее круглосуточно, но лучше от этого не было. Все сохло: и песок на полу, и торфяные стены, и сырые нары из жердей. Нужна была вторая бочка, но очередь до нее далеко.

За лето одежда сильно изорвалась, корявая полярная береза оборвала штаны до колен, и они свисали рваными грязными клочьями. Телогрейки обтрепались, и клочья ваты лезли из множества дыр. От дыма костров и раздавленных комаров тело покрылось слоем грязи. Мыла не было. Волосы отрасли клочьями, мы походили на лохматых грязных оборванцев, на какое-то одичавшее племя человекоподобных.

В конце августа начали приходить баржи с продуктами и материалами. На берегу построили склад, а к лагерю прорубили дорогу, по которой на носилках можно было удобно нести мешки и ящики. Вот тут и понадобился конвой: не за тем, чтобы нас охранять, а от нас охранять продукты и имущество. На вышках поставили часовых, за зону выпускали только бригадами. На берег строем с конвоем, обратно тоже. Конвоиров не хватало,

 

и в трюме баржи можно было съесть кусок соленого сала и еще что-то.

С собой вынести нельзя, ибо по окончании работы делали шмон, на котором лучше не попадаться — били смертным боем. Хлеба не было, привезли армейские сухари, и вот с ними наедались всякой всячины досыта. А чтобы скрыть следы, испорченный ящик роняли на сходнях, и он летел на берег окончательно рассыпаясь. Были и другие способы. В бочках с маслом откручивали пробку, спускали туда тряпку и выжимали на сухари. Ящики с маслом, кули с вяленой рыбой носили в лагерь на спине, на «козе», а вот мешки с мукой на носилках вчетвером. Самое тяжелое было носить соль и сахар. Если муку носили без конвоя, то сахар и другие продукты сопровождал охранник и все время торопил, понукая как лошадь.

В сентябре строительство закончили. Похолодало, пошли дожди. Быт входил в свою колею. Режим ужесточился, за зону без конвоя не выпускали. Ждали приезда начальника участка. Наконец, объявили, что будет банный день и на работу не пойдем. Первый выходной за три месяца. Заранее заготовили веники. В бане парикмахер наголо стриг наши лохматые головы и выдавал мыло. Здесь же сбрасывали лохмотья и попадали в жаркий парной рай. После бани выдали новую одежду и обувь. На другой день приехал начальник 4-го Лагпункта Варгашор, сержант НКВД гражданка Морохова.