ДВА МУЗЕЯ

Пригород Берлина — Шенеберг — уцелел. Здесь не было сгоревших и разбитых домов. Улицы не покрывали куски черепиц и осколки стекла. Молодая свежая зелень грелась в лучах майского солнца. Был май сорок пятого. Май Победы. Первый Май мира. Каким теплым и радостным был он.

Мы шли вдвоем по ухоженной зеленой улице с длинным непонятным названием Веддигенвег. Вокруг — ни души. Двери и калитки закрыты. А там внутри, за опущенными шторами, текла чужая жизнь. И порой из-за дрогнувшей занавески мы ощущали пытливые взгляды. Но мы шли по пустынной улице, четко и звонко печатая шаг. Мы были молоды, радостны, и нам было безразлично, кто и как на нас смотрит.

Главное — уже не было войны. И мы, два советских лейтенанта, шли по длинной улице, и боевые награды тихо позвякивали на груди.

На одном из домов табличка с короткой надписью: «Музей воздухоплавания Отто Лилиенталя». Это уже интересно. Решили посмотреть. На звонок долго не отвечали, потом послышался шорох, и дверь приоткрылась. В образовавшейся щели была видна худая, преклонного возраста женщина. Осмотрев нас, она спросила:

 

— Что вам угодно?

Как могли, ответили по-немецки, что, мол, слышали об Отто Лилиентале и хотели бы посмотреть музей. Женщина подумала и, видимо сообразив, что ей ничего не угрожает, открыла дверь.

Войдя и после яркого солнца немного привыкнув к полумраку, мы осмотрелись. Женщина пригласила пройти дальше. Музей занимал одну комнату в доме, где жил Лилиенталь. Там были модели аэропланов, сделанные его руками, фотографии, какие-то дипломы, книги, его вещи. Было тесно от всего этого в маленькой комнате.

А женщина разговорилась, она рассказала о том, что ее брат (кажется так) — великий немецкий изобретатель, что он изобрел аэроплан и первый в мире поднялся на нем в воздух. Она говорила без умолку, и не было смысла ее перебивать, а тем более с ней спорить.

Мы поблагодарили ее и собрались уходить. Тогда женщина обратилась с просьбой. Звучала она примерно так: «Господа офицеры, вы были в музее великого немецкого воздухоплавателя. Мы, немцы, любим свою историю, свято храним реликвии, и нам дорог этот дом, дорога эта память. Русский солдат некультурный, он все ломает, разрушает, уничтожает. Он не может понять, что перед ним реликвия. Очень прошу, дайте охранную грамоту, что русскому солдату в этот дом вход воспрещен».

Наглость этой дамы поразила, и, сперва растерявшись, мы смотрели на нее молча, сразу забыв немецкий язык.

Потом злость и обида нахлынули волной, и нас прорвало. Громко, перебивая друг друга, мы говорили о том, что делали немецкие солдаты на нашей земле. Сколько зла причинили они нашему народу, сколько разрушили, уничтожили, растащили, осквернили.

В голове проносилась картина разоренной земли. Разоренной варварски, планомерно. Вспомнилась Калуга декабря сорок первого года.

Деревянная окраина города горела жарко, и в морозном декабрьском небе высоко поднимались столбы дыма и огня.

Отступая, фашисты жгли город. Из-за Оки хорошо было видно, как пламя пожирало дом за домом, улицу за улицей. Бои шли днем и ночью, не прекращаясь ни на минуту.

В ночь на 31 декабря 1941 года все стихло. Город был осво-

 

божден нашими войсками. Война откатилась на запад, глухо гремела в отдалении.

Израненная, опаленная, Калуга смотрела замерзшими битыми окнами холодных квартир, пустыми проемами дверей.

С волнением шли мы по улице Циолковского к Оке, туда, где был дом ученого. «Кажется, цел», — облегченно вздохнули мы. Да, к счастью, он уцелел, но что с ним сделали гитлеровские солдаты!

Прошло много лет, но как сейчас помню тот чужой крепкий запах, который стоял в доме. Фашисты превратили его в казарму. Там жили их связисты. Двор, сад, сараи были захламлены, чердак превращен в уборную.

На рабочем столе ученого солдаты рубили мясо. В рабочей светелке устроили курятник. Кругом царил хаос. Что не успели сжечь, было сломано, истоптано. Так яростно фашисты уничтожали все советское.

И после этого нам смеют говорить в глаза, что советский солдат некультурный. Нет, мадам, русский солдат не будет ломать ваш музей.

Выговорившись, успокоившись, по-человечески пожалели старую женщину, одураченную гитлеровской пропагандой. Уходя, прикрепили на дверь комнаты-музея записку: «Товарищ, это музей пионера воздухоплалания. Будь осторожен, не повреди его. 9 мая 1945 года».