МЕЧТА СБЫВАЕТСЯ

Посчитали с женой мои ресторанные заработки, оказалось, не густо. Срочно надо было искать работу. Куда пойти? Что искать? Чужой город, чужие люди, чужая речь.

Неподалеку от дома находилась мебельная фабрика. Зашел туда. Поговорили, посмотрели на меня и направили грузчиком на склад готовой продукции грузить мебель. Считал, что мне повезло: работа не тяжелая, под крышей, платили прилично. Главное было зацепиться, а там видно будет. Все зависело от меня.

На складе вижу: трое что-то делают, четвертый сидит за столом и пишет.

На мое «здравствуйте» никто и ухом не повел. Ну, думаю, и черт с вами. Подошел к четвертому, который писал. Он окинул меня взглядом, что-то спросил по-латышски. Ничего не поняв, ответил по-русски, что ищу бригадира.

— Бригадир я, что угодно?

Молча подал ему направление отдела кадров. Подошли грузчики и о чем-то заговорили, поглядывая на меня. Мужики они были крепкие, но по виду пьющие и не мало. Видно, они поняли, зачем я пришел, и один без предисловия прямо сказал: «Чего говорить, беги в магазин, возьми две полштофки, будем знакомиться, а там посмотрим. Ну, давай быстро».

— Идите вы к..., — ответил я, — За здорово живешь поить вас не буду. Не хотите так принимать, черт с вами, не надо.

Мужики такого оборота не ожидали, а бригадир мирно сказал:

— Не кипятись. Выходи завтра с утра на работу, — и подписал направление.

Так начался мой новый заводской этап жизни.

С мужиками поладил быстро. От работы не отлынивал, ни от чего не отказывался, но в их шабашках участия не принимал.

С первой получки поставил им две бутылки водки, сам немного выпил, чем заслужил определенный авторитет.

Мебель фабрика делала высшего класса, по так называемому спецзаказу. Я смотрел и диву давался, как можно сделать такую красоту.

При фабрике было ремесленное училище, где готовили столяров-краснодеревщиков.

В послевоенные годы туда направляли детей особых: опален-

 

ных войной, беспризорников, бродяг, сыновей полка, просто оставшихся без родителей.

Публика эта разновозрастная, много повидавшая на своем коротком веку, привыкшая к вольной жизни.

Учиться они не хотели, а не убегали потому, что здесь можно было прокормиться.

Правда, попадались хорошие ребята, но их было мало.

Приметил я, что один шустрый парнишка зачастил к нашим грузчикам. Оказалось, что он носил им водку из магазина, а они за это наливали ему пару глотков. Разговор с грузчиками результата не дал, не твое дело, мол. Тогда я изловил мальчишку, поднес кулак к его носу и припугнул: «Если еще раз здесь увижу, изуродую».

Парень оказался наглым и заорал: «Не имеешь права». Тогда дал ему хорошего тумака и сказал: «Иди, жалуйся, да побыстрее, а то еще добавлю».

Директор «ремеслухи», как ее звали ребята, демобилизованный офицер, как-то встретив меня, затеял разговор, в конце которого предложил перейти работать в училище воспитателем.

Я сразу не согласился. Уж очень народ там был отчаянный. В конце концов он все же уговорил.

Два года проработал я в ремесленном училище. Заодно учился столярному делу. Вместе с ребятами ходил на занятия в столярные мастерские, читал литературу, беседовал со старыми мастерами, овладевал профессией. Ремесло мне это нравилось, и овладел им в совершенстве.

Однажды пригласили в отдел кадров и предложили пойти учиться:

— Фабрике дали льготную путевку в московский институт на заочное отделение. Льготная для республики, сдавать экзамены придется, а примут без конкурса, как кадры для республики.

Я охотно согласился и засел за книги.

Мечта начинала сбываться.

Трудное было время учебы, ох какое трудное. Моего заработка едва хватало на семью. Жили скромно, вернее бедно, считали каждую копейку, но не унывали и надеялись на лучшее.

Лучшее наступало медленно.

Сынишка подрос, пошел в детский сад, жена устроилась на работу, стало жить легче.

 

По окончании института направили на другой завод на инженерную должность.

С тех пор и зашагал по ступенькам служебной лестницы. Работал хорошо, чтобы жить хорошо, работал еще лучше, чтобы жить еще лучше. Завод обеспечил достаток, дал квартиру. Каждый год мы ездили отдыхать на теплое море, а когда подрос сын — в туристические походы.

Появился авторитет, меня уже знали как специалиста. Работал уже я начальником производства крупного комбината. Жизнью был доволен, работу свою любил, работал с душой. Все у меня ладилось, все получалось. Появилось много деловых знакомств. Освоил разговорный латышский язык. Казалось, что еще надо, живи в свое удовольствие. Однако судьба подбросила еще одну трудную задачу.

Товарищи по работе удивлялись, почему я не в партии. В парткоме тоже многократно заводили разговор на эту тему. Говорили, что будь я член партии, давно бы был директором. За эту мысль я и уцепился. Я технарь и директором быть не хочу, не так устроен. Чувствовал, что не поверили, но на какое-то время отстали. Через какое-то время снова приглашают в партком.

Секретарь парткома говорит: «Вот я к тебе внимательно пригляделся, ты опытный, знающий специалист. Но это не все, ты и хороший организатор, вон с каким цехом управляешься — целый завод, и цех передовой. Так что не та у тебя причина, есть еще что-то. А?»

Холодок пробежал по спине, неужели узнали?

Взял себя в руки и говорю: «Биографию мою знаете. Не верите, проверяйте, а в директора я не гожусь. Трус я. Наверно, пошлете на другой завод, на отстающий. Да?» «Да», — ответил парторг.

— Ну вот видите. А если не справлюсь, в райком на ковер. Дескать, не оправдал, подвел и т.д. Снимут с работы, а то еще из партии выгонят. Зачем мне это? Нет, не хочу такого кино.

— Давайте поразмыслим, — продолжал я мысль, — вы считаете меня хорошим специалистом. Неизвестно, каким директором я буду, а специалиста вы потеряете. Зачем вам это? Что вы так стараетесь? Избавиться от меня хотите? Так скажите прямо, я сам уйду.

— Ишь ты, куда повернул. Работай, черт с тобой. На том и расстались.

Прошло довольно много времени, и секретарь парткома, хитро улыбаясь, говорит:

 

— Слушай, технарь, зайди ко мне. Скажи, а главным инженером ты пошел бы?

А сам смотрит хитро, с прищуром. Вопрос был поставлен в лоб, и отвечать нужно было прямо.

— Пошел бы.

— Ив партию вступил бы?

— Поработал бы какое время, показал себя, люди бы меня узнали, тогда и вступил, а то сразу и рекомендацию давать некому.

— Ладно, ответом я доволен.

И он перевел разговор на другую тему.

Вскоре началась «хрущевская оттепель», отменили различные строгости, убрали из анкет промежуточные вопросы, началась реабилитация, освобождение заключенных. Изменился тон радио и прессы, стало как-то свободнее. Я поверил, что страшное прошлое не повторится.

В это время секретарь парткома задал свой вопрос:

— Ну, как, решился?

Я сказал, что отвечу завтра. После работы пошел на прием к секретарю райкома. Он меня знал и относился доброжелательно. И я рассказал ему всю правду о себе. Слушал он внимательно, не перебивая, а когда окончил, то сказал:

— Трудная у вас была юность. Вы прошли тюрьму, потом войну, не сломались, остались человеком. Я давно слышал о вас. Секретарь парткома рассказывал и удивлялся вашему нежеланию вступать в партию. Теперь все стало ясным. Наша партия сильна тем, что признает ошибки и исправляет. Я одобряю ваше решение. Пишите заявление, оформляйте документы. Со стороны райкома препятствий не будет.

На том и расстались.

Директором я так и не стал, но главным инженером проработал шестнадцать лет, а тут и на пенсию идти подошло время.

Можно оглянуться на прожитую жизнь.

Помните гадание цыганки в Польше на шоссе в сорок пятом? А ведь она тогда сказала правду. Сорок два года я прожил на чужбине, но так и не почувствовал там себя своим.

В глубине сознания теплилась мысль: «Пусть здесь хорошо, но это чужое». И дрожала жилка тоски по своему — русскому, родному.

Прожив жизнь, мы уехали оттуда домой в Калугу. Пусть здесь

 

не так благоустроено, не так ухожено, но зато здесь вокруг русские лица, все одеты по-русски, русская родная речь, иногда с матерком, и никаких косых взглядов и подковырок.

Я сижу в своей квартире у раскрытого окна, а за ним распушился клен. Мы снова дома, снова на Родине. Как это прекрасно!

1990- 1996 гг.