Глава 1

Годы моего детства

 

Родился я в 1923 году, число и месяц моего рождения мне неизвестны, родителей своих я почти не помню.

Отец, Юрий Георгиевич Лисянский, и мама, Ефросиния Константиновна, ушли из жизни где-то в годы 1928—1930, точно не помню. Знаю, что это случилось в мои дошкольные годы. Родители в это время жили в Донбассе, в Брянке Кадиевского района Луганской области и работали при объединенной больнице и поликлинике, мама медицинским работником в роддоме, а о работе папы я не запомнил.

Поликлиника располагалась на уровне жилого массива Брянки, а корпус больницы был построен на возвышенности примерно метрах в пятистах от поликлиники. Медицинский и обслуживающий персонал проживал в жилом корпусе в несколько этажей невдалеке от поликлиники, а также и в одном из крыльев самой поликлиники. Мне хорошо припоминается, что вокруг жилого корпуса много было зелени из деревьев и кустарников сирени и акаций. Весной все это буйно цвело, придавая особый красочный колорит этому месту.

Наша семья проживала в квартире по соседству с бездетной семьей врачей, и я часто бывал у них в гостях. Они любили играть со мной, развлекали меня шалостями. Врача, я помню, звали Михаил Калиныч, а для меня — дядей Мишей, а как звали его жену, я сейчас совсем забыл. Они часто по вечерам приходили к нам, разговаривали с моими родителями, а потом забирали меня к себе и играли со мной. Вот это все, что мне запало в память о том периоде моего детства.

Вначале ушла из жизни мама, а спустя какое-то время мы потеряли и папу. Я остался со старшим своим братом Мишей вдвоем. Он родился в 1919 году, т. е. старше меня всего на четыре года, но он в это время уже ходил в школу.

Мне смутно представляется этот период, но, видимо, из рассказов сослуживцев наших родителей, с которыми нам с братом

 

приходилось встречаться позже, у меня отложилось в памяти, что после похорон отца меня и Мишу хотели поместить в детский дом, но общественность больницы и поликлиники согласия на это не дали, так как нашлись желающие усыновить нас.

Меня, вроде бы, хотела усыновить семья нашего соседа Михаила Калиныча, а Мишу — другая семья. Но, видимо, кто-то научил Мишу, и он выставил условие, что он не хочет со мною расставаться, он хотел, чтобы у нас была одинаковая фамилия, а следовательно, если кто и хотел бы нас усыновить, то должен сразу же усыновлять обоих. Но таких, которые могли усыновить сразу двух мальчиков, в их коллективе не нашлось. Вот тогда и решили временно нас оставить пока при больнице, поместив нас в одной из небольших палат, где, как мне припоминается, находились только одни женщины и малолетние детишки. Миша уходил в школу, а я носился по коридорам и палатам, играя с детишками. В палатах больные женщины очень хорошо относились ко мне, видимо, догадывались, а может быть, и знали, что я сирота, старались как-то приголубить, пригреть теплыми словечками, угощали домашней едой, которую им приносили родственники при посещении. Так мы с Мишей жили в этой палате, пока я не пошел в первый класс.

А перед тем, как мне идти в школу, нас поселили недалеко от поликлиники в квартире из двух комнат в четырехквартирном доме. Видимо в той нашей старой квартире, предназначенной для медперсонала, нас держать не имели права. Все наши семейные вещи переместили в новую квартиру, и первое время с нами проживала какая-то женщина, которая присматривала за нами и приносила нам еду из больничной кухни. А потом эта женщина стала появляться у нас в квартире реже, только для уборки и стирки нашего белья. А мы еще иногда после этого бегали в больницу, и нас там кормили на кухне. Но эта женщина стала приучать нас соблюдать чистоту, делать в квартире уборку и даже готовить себе еду. А мы, подрастая с Мишей, становились более самостоятельными.

С Мишей мы жили очень дружно, он как старший оберегал и опекал меня, относился ко мне с большой любовью. Запомнился мне один эпизод из наших отношений. Точно не запомнил, из-за чего все это произошло, но я кочергой ударил Мишу по лбу. Кочерга изготовлена из 10 или 12-миллиметрового прутика и длиной

 

около одного метра, предназначалась для помешивания в топке каменного угля, которым в те времена топились все печи в шахтерских поселках. От моего удара на лбу Миши тут же на моих глазах выросла шишка. Увидев это, я испугался. Думал, что Миша, как старший и сильнее меня, тут же меня строго накажет. Но, на мое удивление, Миша спокойно подошел ко мне, обнял и приласкал меня как-то нежно, по-матерински. Мне даже было неловко от этого. Этот случай, характеризующий любовь и доброту Миши ко мне, глубоко залег в моей памяти того времени. И после этого случая ничего подобного между нами больше не было.

Учеба в школе мне давалась легко. Я почти с начальных классов числился в отличниках. В нашем классе я был единственный, кто совсем не имел родителей, а остальные ученики, с которыми мне пришлось проучиться с первого по седьмой класс, были в основном из семей материально обеспеченных, но они все ко мне относились хорошо, никогда не унижая меня моим сиротством. Многие ученики приглашали меня к себе домой, а их родители хотя и знали, что я сирота, никогда меня об этом не спрашивали, подчеркивая тем самым мое равенство перед своими детьми. Иногда по просьбе родителей я задерживался в их доме подольше, и тогда они усаживали меня за свой семейный стол, угощая вкусной едой.

Почти с начальных классов я увлекался чтением художественной литературы, читал много. Думаю, что в основном заслуга моей учительницы, которая привила мне любовь к познанию и к чтению книг. Эта учительница Александра Кирилловна Рубцова проучила наш класс с первого по четвёртый, а затем осталась нашим классным руководителем вплоть до седьмого класса, преподавая нам географию и естествознание. Она очень много помогла мне в моем развитии, привила мне честность, порядочность. Она часто приглашала меня к себе домой, предварительно предупредив об этом Мишу, а иногда даже оставляла у себя в квартире заночевать. Она хорошо знала наших родителей, особенно, как мне показалось, дружила с моей мамой, хотя я в этом не совсем уверен. Но, может быть, это и так, а может быть, это один из ее приемов воспитания, непринужденно делая за что-то мне похвалу. Она иногда, как бы невзначай говорила: «Твой папа тоже так делал» или «Твоя мама это тоже любила». Но когда я бывал у неё в квартире по её приглашению, а это бывало часто и особенно в старших

 

классах, она ко мне относилась по-матерински ласково, всячески стараясь привить мне что-то полезное и нужное, после подготовки уроков, как бы невзначай привлекала меня к каким-либо хозяйственным делам. Я помогал ей на кухне, накрывал стол к чаепитию. Но все же она уделяла много внимания моему развитию. Подолгу мы перебирали книжки на ее книжной полке, а книг у нее было очень много. Причем она так старалась преподнести ту или иную книжку, что мне очень хотелось ее прочесть. А когда я возвращал эту книжку, то она как бы невзначай расспрашивала о ее содержании, о ее главном смысле и, если я что-то не так понял, пыталась в дружеской манере разъяснить мне авторский смысл этого произведения. Приучила меня выписывать в отдельную тетрадь интересные мысли, интересные стишки или понравившиеся мне отдельные куплеты стихотворений, а если уж очень понравилось какое-то стихотворение, то и заучить на память. В те годы с ее помощью я так много знал на память стихотворений или отдельных их частей.

Кроме того, она приучала меня и следить за своей внешностью, за содержанием своего скромного костюма. Причем, это делалось в такой непринужденной форме, что меня не обижало, а наоборот даже очень нравилось, и я все стремился делать так, как она подсказывала. Она довольно часто встречалась в школе и с Мишей, а иногда даже приходила к нам на квартиру и всегда нас расхваливала за порядок, в котором мы содержали квартиру, иногда в чем-то помогала нам, и даже мы вместе чаевничали.

Впрочем, Александра Кирилловна Рубцова, великолепная, очень добрая, ласковая и к тому же достаточно требовательная и строгая учительница, которая в моем становлении как человека сыграла огромную роль, привила мне очень много хорошего, доброго и уберегла от дурных привычек и порочного влияния улицы. Большое спасибо ей за ее великодушие, за ее теплое материнское отношение ко мне. Но она свое тепло материнского сердца отдавала не только мне, но и всем ученикам нашего класса «А». Несмотря на ее требовательность, строгость, она могла к любому найти в нужный момент свой ключ, войти в доверие и помочь ему. За это в нашем классе ее все ученики и их родители очень любили и уважали. Мне кажется, что только у нее одной в школе не было клички, а у других учителей, как правило, были клички и довольно меткие, присущие только этому учителю.

 

Не помню, с какого класса, а возможно и с первого, я сидел за одной партой с девочкой татаркой по фамилии Шалабала, а звали ее Ирой. Мы знали друг друга еще до школы, так как воспитывались в одном дворе. Ее папа был главным врачом больницы, и они жили недалеко от нашей квартиры, он знал моих родителей по службе. А с Ирой мы дружили и сидели за одной партой, пока я не окончил школу, а точнее седьмой класс. Из школы мы часто шли вместе до нашего дома, а потом до поликлиники она шла одна, но это было от нашего дома совсем недалеко, не более пятисот метров. На этой улице жила и наша учительница Александра Кирилловна. На квартире у Иры я тоже иногда бывал, и меня хорошо принимали ее родители, а домработница никогда не отпускала, не накормив меня с Ирой.

Точно не помню, но кажется, в четвертом классе Иру Шалабала избрали старостой класса, в обязанности которого входило назначать дежурного, а мы тогда дежурили ежедневно по очереди, под руководством классного руководителя проводить собрания, организовывать коллективные походы в кинотеатр, собирать взносы в различные общества, такие как: «Красный крест», «Мопр», «Осоавиахим» и другие, которых в то время было множество. Ира, как староста класса, всегда со списком в руке собирала с учеников деньги и в своем списке делала соответствующую отметку. Но когда я вносил свои 20 или 15 копеек, кажется, такие взносы тогда были с учеников, то Ира, заглянув в свой список, как правило, мне отвечала, что у нее отмечено, что я уже внес деньги, а по второму разу она не собирает. И так было всегда, я недоумевал и обижался, пытался ей доказать, что она ошиблась, а она мне показывала список с отметкой об уплате. Мой брат Миша мне всегда выделял для этого деньги, в том числе и для посещения кинофильмов, но эти деньги у меня не брали. Конечно, мне от этого было как-то обидно. Но однажды, видимо, это было где-то в шестом или седьмом классе, Александра Кирилловна организовала коллективную поездку нашего класса в какой-то музей Луганска. Билет был дорогой, во всяком случае, для меня, и я не собирался в эту поездку. Но накануне нашей поездки Ира вновь вручила мне уже оплаченный билет, объяснив это тем, что один билет оказался у нее лишним. И, несмотря на настойчивые уговоры Иры, я от билета отказывался, мотивируя это тем, что этот билет чужой и его кто-то уже ищет. Вот тогда вмешалась в наш спор Александра

 

Кирилловна, стала убеждать меня все же взять этот билет, а потом, после поездки, она мне все объяснит. Александра Кирилловна свое слово сдержала и все мне рассказала, что это она на одном из родительских собраний нашего класса подала идею родителям оказывать мне материальную помощь через своих детей, но это должно осуществляться так деликатно, чтобы мне не был нанесен моральный урон, и чтобы моё самолюбие не было унижено. Все это делалось действительно так деликатно, что я об этом и не подозревал, а в те моменты, когда я доказывал, что я не платил, то всегда находились очевидцы, которые доказывали мне, что они видели, как я давал деньги. После такой длинной и обстоятельной беседы, а она проходила у Александры Кирилловны на квартире за чаепитием, я понял, какой же дружный был наш класс и какая умная, добрая и душевная наша учительница, руководившая нашим классом до выхода на пенсию.

Однажды в 1976 году, возвращаясь из Сочи, где мы провели свой отпуск, мы с женой Эмилией Богдановной заехали в Брянку, где прошло мое детство. Брянка уже была не та, что в те далекие времена. Брянский рудник практически сросся с районным центром Кадиевкой. Тогда я узнал, что Ира Шалабала работает в этой же больнице, где когда-то работал и ее отец, главным хирургом. Но из-за ограниченности времени я с ней встретиться не смог, а звонить по телефону не было смысла, ведь после того, как мы расстались, прошло почти четыре десятилетия, и так вдруг она, конечно, не смогла бы меня вспомнить. Ведь время стирает память.

Не помню, с какого класса я начал выражать свои мысли в стихотворной форме, но уже в пятом классе я за это имел свою первую неприятность. Как известно, в школах дети учителям присваивают довольно меткие клички, а я эти клички преображал в стихотворную форму, в виде детских эпиграмм, о чем вскоре стало известно учителям. Меня пригласили в учительскую, где было много учителей, в том числе и мне незнакомых. Тогда мне досталось предостаточно. Одни журили меня за недостойное отношение к их благородному труду, другие предлагали исключить меня за это из школы. Впрочем, всыпали тогда мне хорошо и поделом. Александра Кирилловна стояла в учительской и молчала, изредка поглядывая на меня. Я тогда попросил прощения и дал слово, что больше этим заниматься не буду. Когда я вышел из класса, меня

 

уже поджидала Александра Кирилловна, вышедшая немного раньше меня, прижала к себе по-матерински и ласково предложила пойти к ней на квартиру. Я чувствовал себя виновным за всё случившееся и за то, что причинил неприятность моей горячо любимой учительнице. Мы шли к ней на квартиру, и я, сгорая от стыда, почти ничего не слышал, что дорогой она мне говорила, а она, понимая мое состояние, пыталась как-то утешить меня, сгладить все то, что мне наговорили в учительской.

Когда мы вошли к ней в квартиру, я ожидал, что она начнет мне читать мораль, а она, вроде бы ничего не знает, все говорила о чем-то другом. И лишь после обеда усадила меня за стол и с облегчением мне пояснила, что ничего особенного не произошло, хотя и некоторые преподаватели обиделись, но они знают, что клички им придумал не я, а они уже давно к ним приклеены, и они все уже знали их. А потом мы вместе с ней сочиняли какие-то стишки, но они никак не клеились и были какие-то корявые. Так мы проболтали еще какое-то время, и я собрался домой. Провожая меня, она вдруг как бы спохватилась и обратилась ко мне с предложением, чтобы я написал в стихах заметку в классную стенную газету и порекомендовала примерное содержание этой заметки. Мне припоминается, что это было что-то о нерадивости, вроде того, что сразу же после школы мы не садимся за выполнение домашних заданий, а носимся по улице как угорелые допоздна и забываем о подготовке к школе, а на следующий день за это расплачиваемся «двойкой» или по тогдашней классификации «неудовлетворительно».

Поначалу мне эта заметка никак не удавалась, а потом через несколько дней я все же что-то написал и показал Александре Кирилловне. Она тут же при мне прочла ее, улыбнулась и, похвалив меня за исполнительность, оставила ее у себя. А когда стенгазета вышла, то появилась заметка в стихах под таким же заголовком, но совсем не похожая на ту, которую я подготавливал, была значительно лучше и содержательней, т. е. острее, хотя в общем смысл был тот же, что и у меня. После этого редколлегия нашей стенгазеты ко мне обращалась часто, чтобы я написал заметку в стихах, иногда я писал и передавал им, но ее всегда кто-то немного редактировал, а уж потом ее помещали в стенгазету. Лишь только в седьмом классе было помещено несколько моих заметок почти без поправок и под моей фамилией.

 

Когда я учился в шестом классе, то Миша в этом же году завершал свою учебу в школе, он уже учился в десятом выпускном классе и собирался поступать в институт. Поэтому он меня подготавливал к самостоятельной жизни и часто поручал мне делать покупки в магазинах, делать уборку квартиры, а иногда мы вместе с ним и стирали, так как к этому времени нам уже почти никто не помогал в домашних делах. Бывало, иногда к нам заглядывала соседка по дому, что-то брала взаймы, а потом приносила и всегда подолгу задерживалась у нас, как бы невзначай помогала нам, а то и захватит что-то подремонтировать из нашей одежды или заштопать, ведь мы к этому еще не были подготовлены, да и наши руки вроде бы не в том месте еще были приделаны. Эта женщина, как мне припоминается, работала в ламповой, выдавала лампы шахтёрам при спуске в шахту, а потом, при выходе из шахты, эти лампы они вновь возвращали в ламповую. Так что работа у нее вроде бы была не тяжелая, поэтому она и могла нам иногда уделить немного внимания. У соседей были и свои дети, но мы с ними не дружили, да они никогда к нам и не заходили. А этой соседке мы очень благодарны, она кое в чем нам все-таки помогала. Большое спасибо ей за оказанную помощь и внимание к нам, а позже и ко мне.

Ежемесячно нам какая-то женщина приносила деньги, и Миша за получение их расписывался. Сколько было этих денег, я точно не помню, но на питание нам хватало, хотя питались мы довольно скромно.

После окончания учебного года Миша, попрощавшись со мной, уехал в Киев, где он успешно сдал вступительные экзамены, был зачислен на первый курс машиностроительного института. Его пришли провожать друзья по школе, с которыми я почти не был знаком, была и какая-то пожилая женщина, которую я видел впервые, она успокаивала Мишу, чтобы он за меня не беспокоился, что их коллектив будет за мной присматривать и помогать. Пришла на проводы Миши и Александра Кирилловна. Она тоже что-то долго с ним говорила и при мне ещё раз подчеркнула, что по окончании седьмого класса я тоже поступлю учиться в какой-нибудь техникум, так что со мной все будет нормально. О том, что я буду поступать после седьмого класса в техникум, мы с ним уже давно договорились и твердо решили это. А вот в какой техникум мне поступать не было определено, вариантов было много и дого-

 

ворились, что после окончания семилетки будет яснее и что с советом мне поможет Александра Кирилловна, а она на эту тему со мной часто говорила и до отъезда Миши. Я тогда впервые увидел слезы на глазах Миши, когда он, попрощавшись со мной, пошёл в вагон. Мне было его жалко, а о себе я совсем тогда не беспокоился. Вот так мы с ним расстались и больше никогда не виделись. Судьбы наши сложились по-разному. Переписывались мы с ним часто, пока все это было возможно, пока позволяли условия, в которых я потом по воле судьбы оказался. Но об этом я расскажу несколько позже.

Учился я в русской школе, но у нас был урок украинского языка, на котором нас обучали украинской речи и письму. С изучением украинского языка у меня затруднений не было, так как в Донбассе население тогда разговаривало на смешанном языке, какие-то слова произносились на русском, а какие-то на украинском языках, поэтому в словарном запасе было много украинских слов.

Однажды, обучаясь уже в седьмом классе, преподаватель «украинской мовы», у которого была кличка «шкира», предложил мне попробовать написать на украинском языке небольшое сочинение о пребывании Тараса Григорьевича Шевченко в ссылке на восточном побережье Каспийского моря. Он мне пояснил, что внеурочное поручение, которое он мне дает, поможет мне в успешной подготовке к выпускным экзаменам, которые должны будут держать семиклассники, а он очень хотел, чтобы я сдал и его дисциплину на «отлично». Мне ничего другого не оставалось, как принять его предложение. Через несколько дней я выполнил его задание, написал в объеме двенадцатистраничной тетради сочинение и передал ему после проведенного им урока. Он взял мою тетрадь и сказал, что возьмет ее домой и внимательно прочтет, а результаты потом на одном из уроков сообщит мне. Подобные поручения он давал и другим ученикам нашего класса. Но на следующий день он, встретив меня в коридоре школы, сообщил, что он прочитал мое сочинение, и оно очень даже ему понравилось, и пригласил меня после уроков зайти к нему домой, чтобы обсудить некоторые детали написанного мною сочинения. Затем погладил меня по голове и предупредил, что после окончания уроков он будет меня ожидать возле учительской комнаты.

В своей квартире он познакомил меня со своими сыновьями,

 

которые обучались в нашей же школе, но только в старших классах, и перед ними он всячески расхваливал меня как способного ученика по всем предметам, в том числе по украинской мове, что, безусловно, бросало меня в краску, так как мне не нравилось, когда меня перед кем-то расхваливают.

Затем после семейного обеда, где за столом со всеми сидел и я, он стал мне подробно рассказывать все, что было известно ему о тех годах ссылки Тараса Григорьевича Шевченко. Многое из им рассказанного мне совершенно не было известно, и я его слушал с огромным интересом. После чего он взял с полки мою тетрадь и отдал мне, при этом добавил, что написано довольно интересно, что ему очень понравилась манера изложения. Он попросил меня с учетом того, что он мне рассказал, переписать это сочинение заново и учесть все те замечания и поправки, которые он сделал в тетради. Когда я заглянул в тетрадь, то увидел, что она вся пестрела пометками как в самом тексте, так и на полях тетради.

Впрочем, мне еще несколько раз пришлось переписывать это сочинение. Но однажды, передав ему тетрадь с исправлениями, он ее бегло перелистал, а ее объем уже достиг 24 страниц, он мне сказал, что теперь выглядит отлично и если я не возражаю, то он отошлет мою писанину на какой-то конкурс. Конечно, о конкурсе я ничего не знал, а точнее, понятия не имел что такое конкурс. Я тут же согласился с его предложением и он отослал мое сочинение по назначению.

Прошло много времени, он мне ничего не напоминал, а я был доволен, что он больше меня не беспокоит и даже позабыл о своем сочинении. Но однажды он, придя на свой урок и поздоровавшись с классом, объявил, что по его просьбе я написал небольшой рассказ о ссылке Т. Г. Шевченко, а он с моего согласия отослал на конкурс учащихся школ это мое сочинение, и что по результатам этого конкурса мне, ученику нашего класса, присуждена вторая премия и назвал сумму премии. Но для меня это было так неожиданно, что я тогда практически ничего не понял. Он подошел ко мне и как взрослому протянул свою руку, крепко пожимая мою руку, он сердечно поздравил меня, высказал пожелание и в дальнейшем иметь не менее важные успехи. Все в классе дружно захлопали в ладоши, приветствуя меня и учителя, так как всем было известно, что он меня много раз заставлял переписывать этот рассказ. Через некоторое время учитель вручил мне и

 

денежную премию, половину из этих денег я тут же отправил в Киев для своего брата Миши.

Прошло какое-то время, случай с присуждением мне премии стал забываться, а я вновь приобрел свою прежнюю форму общения с ребятами класса, полностью оправился от той неловкости, в которой я тогда оказался. Как-то на очередном перерыве между уроками я встретился с глазу на глаз с идущими мне навстречу учителем украинского языка и Александрой Кирилловной. Они, заметив меня, остановились и стали расспрашивать меня о моем житье-бытие, хотя это меня не очень удивило, так как Александра Кирилловна и прежде при случае часто у меня спрашивала о моей жизни и вообще о моих делах, я им ответил, что у меня всё хорошо. Но Александра Кирилловна, извиняясь, что своевременно не поздравила меня с премией, тепло поздравила и как бы между прочим спросила, как я думаю распорядиться этими деньгами. Я тут же ответил, что половину этой суммы я уже выслал в Киев своему брату Мише, а оставшиеся деньги оставлю для техникума. Когда я это сказал, то у Александры Кирилловны засияла улыбка, и из глаз покатились слезинки. Она обняла меня, долго по-матерински ласкала и даже поцеловала в щеку. Хотя и прежде она иногда расточала ко мне подобные ласки, но в этот момент я впервые почувствовал поистине добрую, душевную материнскую ласку, которую я еще никогда так не ощущал. И она, смахнув слезинку, с улыбкой произнесла: «Значит, не пропали даром мои труды, ты, Вася, молодец!» И она вновь прижала меня к себе и поцеловала в щеку. Погладив меня по голове, они ушли дальше по коридору школы.

После отъезда в Киев Миши мне так же, как и раньше, приносили деньги ежемесячно, и я расписывался в ведомости о их получении. Но откуда были эти деньги, я не помню. То ли это была помощь по линии собеса, то ли по линии школы, а может быть, и по линии больницы. Но деньги приносили мне регулярно, почти в одно и то же число каждого месяца, а я их раскладывал по кучкам и авансом из другой кучки никогда не расходовал.

Бывали случаи, когда группа школьников из нашего класса в выходной день или во время каникул приходила ко мне с пирогом и другими сладостями, и мы все вместе, мальчики и девочки, чаевничали. Но мне как-то об этом стало известно, что это все организовывает наша классная руководительница Александра Ки-

 

рилловна. Мне рассказали, что она на родительском собрании попросила родителей по возможности организовывать такие небольшие чаепития в виде милосердия. И родители изредка приготавливали сладости, а их дети заходили ко мне. Родителям, видимо, это мероприятие нравилось, и они иногда и сами навещали меня и потом из рассказов их детей я узнавал, что они оставались довольны своим посещением, хотя моя обстановка и выглядела по сравнению с их убогой, но все же квартира содержалась в чистоте, да мне и некогда было особенно сорить.

А вообще я с теплотой вспоминаю свой класс. Даже в седьмом классе никто из одноклассников не курил и не сквернословил, не грубил. Мы жили как бы единой семьей, дружно и честно. В нашем классе не было отстающих, хотя круглых отличников было немного. Нам с начальной школы привили помогать друг другу, и мы помогали отстающим. Такое, конечно, бывало не часто, но если кому нужна была помощь, то желающие находились сами или по рекомендации учителей шли к нему домой, помогали разобраться, в чем он отставал.

Конечно, паиньками мы не были. Хотя мы и не хулиганили, как в других классах, но дерзкие шутки или остроумные проделки все же допускали. Как-то заметили, что один преподаватель, раздеваясь, снимал свои галоши, повернувшись к вешалке спиной, в таком же положении он и надевал их, не нагибаясь, когда уходил домой. Вот ребята из нашего класса и решили прибить его галоши, забив по одному гвоздю в месте каблука галош, а сами остались наблюдать, как он будет одеваться. Преподаватель, надев свое пальто, не нагибаясь, просунул ботинки в галоши, а когда хотел шагнуть, сразу же упал. Конечно, ребята, увидев это, быстро скрылись, но никто из них не ожидал, что он может упасть. Этот случай облетел всю школу, тем более, что этот преподаватель был вообще со странностями. В дирекцию вызывали отпетых хулиганов из разных классов, которые были на учете, требовали от них, чтобы они пришли в школу со своими родителями. Видя такую несправедливость, мы всем классом, в том числе и девочки, пошли к директору школы и признались в этом неблагородном поступке, что никто из нас и не предполагал, что он может упасть. К кому директор ни обращался, чтобы узнать, кто же забивал гвоздь, все, в том числе и девочки, говорили, что это он сделал. Не добившись ясности и не выявив зачинщика этого хулиганского

 

поступка, директор наказал весь класс и сделал замечание нашему классному руководителю, что для нас было самым неприятным, и мы за нее переживали больше, чем за себя.

Припоминается и еще один неблаговидный проступок нашего класса. Преподаватель математики была добродушная и тихая женщина, но у нее была чересчур большая полнота, и Александра Кирилловна как-то попросила нас всех, чтобы мы перед ее уроками заменяли ей стул на широкий, на котором ей было удобнее сидеть. Так мы всегда и поступали. Но однажды, во время моего дежурства, кто-то из ребят вместо широкого стула принес обычный и поставил его рядом с тем, что уже был в классе, а я этого не заметил. Когда учительница вошла в класс, мы все дружно встали, поприветствовали ее и сели. Она, не садясь, спросила: «Кто дежурный по классу?». Я, как и полагается, поднялся и собрался сообщить об отсутствующих, но она мне сказала, чтобы я отнес второй стул в то место, откуда его взяли, а сам бы после этого в класс не возвращался, а погулял по коридору и проветрил свои мозги. Мне ничего не оставалось, как взять этот стул и отнести в учительскую. Выйдя из учительской, я бродил по этажам и лестничным клеткам, где на площадке между этажами были установлены раковины и краны с привязанными к ним кружками, чтобы учащиеся могли попить воды. Поднимаюсь я на свой этаж, и заметил, что навстречу мне спускается с верхнего этажа директор школы. Я подошел к крану, взял кружку, заполнил ее водой и стал пить воду, а директор, наблюдая за мной, спускался медленно. Выпил одну, вторую, а когда стал набирать воду в третий раз, директор обратился ко мне: «Лисянский, а не лопнешь?» И, подойдя ближе ко мне, поинтересовался, за что и с какого урока меня выставили. После чего он прочел мне мораль, что обидели такого хорошего учителя, а потом, несколько успокоив меня, сказал, что он поговорит с учительницей, и она на меня за это не будет держать зла. Действительно, эта учительница вела себя так, будто бы ничего и не произошло, и никогда об этом не вспоминала. А на выпускном экзамене она даже меня очень похвалила, поставила «отлично» и пожелала так учиться и дальше.

Вот еще один случай. Учитель по физике, носивший кличку «самурай» выражая свое неудовольствие, сильно бил кулаком по столу. Это он делал довольно часто. Однажды кто-то из мальчишек перед его уроком подложил под каждую ножку стола по пистону

 

или пробке, так мы их тогда называли. Этими пробками (пистонами) торговали на рынке китайцы, и мы их покупали и хлопали из пугачей. На уроке учитель, выражая свое неудовольствие, ударил кулаком по столу и пробка сработала, раздался звук выстрела, он ударил второй раз — и вновь такой же звук выстрела. Затем он нагнулся, осмотрел стол, извлек уцелевшую пробку, засмеялся и сказал: «Хорошо, больше стучать не буду», хотя свое слово не всегда сдерживал. Иногда в сердцах все же ударял кулаком по столу. Конечно, шалости мелкие бывали, но таких грубых я больше не помню, видимо все же их больше не было. В других классах нашей школы грубостей и даже хулиганских поступков было много, вот поэтому наш класс ставили в пример другим.

Еще в шестом, а потом и в седьмом классе нам, ученикам, приходилось слышать о «врагах народа», которые якобы проникли на разные руководящие должности и вредят нашему народу и государству. В газетах появлялись по этому поводу всевозможные сообщения. Ходили слухи, что и среди шахтерских руководителей появились враги народа. Этим сообщениям мы, как и подавляющее большинство населения, верили. Конечно, мы, малолетки, к этим сообщениям относились по-детски, не как сформировавшиеся взрослые. Но потом и нас это стало как-то беспокоить. Бывало, зайдет директор школы в класс во время урока и попросит достать какой-то учебник, например, учебник по русской литературе или учебник «украинской мовы», положить на своей парте и открыть на такой-то странице, а затем идет по рядам и вырывает страницы из этих учебников. Так мы узнавали, что этот писатель оказался «врагом народа». Но были и такие, что или в этот день забыли тот учебник дома или специально на давали под предлогом, что забыли дома. Им предлагали принести на следующий день в учительскую, где и вырывали эти страницы. Но мы, конечно, после этого все читали эти вырванные страницы из уцелевших учебников.

А бывало, входит директор или завуч и просит достать тетради с картинкой на обложке и показывает, с какой картинкой. А тогда почти на всех тетрадных обложках были портреты писателей, поэтов. Мы доставали эти тетради, а он срывает обложки и уносит их. Ходили слухи, что если эти картинки рассмотреть, то можно увидеть что-то другое, что надо рассматривать под углом или через лупу. Оставшиеся тетради мы рассматривали под разными углами

 

и через лупу, но ничего подозрительного не находили. А слухи по этому поводу ходили разные, но нам никто не пояснял, почему вырывают страницы из учебников или почему срывали обложки из наших тетрадей. Мы ведь приносили и те тетради, которые еще были у нас дома.

Расскажу еще об одном забавном случае тех лет, хотя я и не был его очевидцем, но мне рассказали ребята нашего класса, которые непосредственно видели это сами. А произошло это летом 1935 или 1936 года. Каменноугольная шахта тех времен имела пологий выход на поверхность, служивший для запасного или аварийного выхода, да и вентиляция осуществлялась вроде бы через такой выход. Обычно там стояли решетчатые двери, и их никто никогда не охранял. Когда мы, мальчишки, бродили по ковыльной пустоши, то натыкались на такие выходы. Вот в такой запасной пологий шахтный выход и забрел козел, хотя по официальной версии считалось, что этого козла кто-то специально затолкнул, но шахтеры считали, что козел в приоткрытую дверь мог зайти вполне и самостоятельно, без чей бы то ни было помощи. Говорят, что по этому запасному выходу и сено доставляли для лошадей, которых в те времена еще было предостаточно, так как вагонетки с углем гоняли в основном лошадьми, а те, кто управлял этими лошадьми назывались коногонами. Полагают, что козел, попав в этот уклон, собирал свалившиеся соломинки сена и, вероятно, заблудился. К этому времени послали крепельщиков-ремонтников проверить пары, чтобы не случилось обвала. Идут себе крепельщики по уклону, освещая шахтерскими лампочками путь и по пути просматривали состояние крепежных пар. Козел, услышав человеческую речь, пошел к ним навстречу и приблизился вплотную. Бродя по шахтному уклону, козел приобрел от шахтной пыли серовато-бурый цвет. Крепельщики, неожиданно наткнувшись на козла, в испуге оцепенели, а козел стал к ним прижиматься, явственно показывая свои рога, что еще больше усилило у них испуг, в результате чего даже дар речи они потеряли, а ноги им отказали, не стали слушаться, они присели тут же. А козел терся вокруг них. И лишь спустя какое-то время один из крепельщиков добрался до главного ствола, подполз к клети и, войдя в клеть, закрыл дверь и подал сигнал аварийного подъема. Когда на поверхности его вывели из клети, то он долго не мог толком объяснить, что же произошло. А такой сигнал экстренного подъема подавали лишь

 

в случае подъема тяжело раненного. Немного придя в себя, он рассказал страшную историю, что они в шахте встретили черта, темно-серого цвета и с большими рогами, который на них напал и даже прижимал их своими рогами.

Такое сообщение со скоростью молнии разнеслось среди шахтеров. Руководство шахты сразу же направило в это место спасателей, которые и извлекли этого злополучного козла на поверхность. Но слух уже прошел, что в шахте встретили черта, и шахтеры стали побаиваться спускаться в шахту. Как известно, в те годы допускалось применение труда женщин на некоторых работах в шахтах, в частности они работали плитовыми, т. е. на специальных кругах, так называемых «плитах», они разворачивали вагонетки с одного направления на другое. Администрация шахтоуправления, боясь, чтобы женщины не устроили бунт, решила этого злополучного козла поводить по шахтерским поселкам и улочкам, чтобы убедить шахтеров и их семьи, что это в действительности был не черт, а самый обыкновенный козел. Показ этого козла несколько успокоил шахтеров и их семьи, а позже и вообще об этом инциденте перестали вспоминать. Но то, что такой случай был в действительности, я впервые услышал от своих одноклассников, которые были очевидцами, когда этого козла водили и оповещали, что этот козёл забрел в шахту, и его приняли за черта. Позже эту историю мне рассказали шахтеры из шахты № 12-бис, где мне пришлось подрабатывать к стипендии со старшекурсниками, когда они отрабатывали практику по макшейдерскому делу.

Седьмой класс я окончил успешно с похвальной грамотой, что тогда предоставляло мне право поступать в любой техникум без вступительных экзаменов. Свидетельства об окончании семилетки нам вручал директор нашей школы в актовом зале под аплодисменты присутствующих. Директор школы, вручая свидетельство, пожимал руку и желал всем дальнейших успехов в учебе. Среди семиклассников нашей школы только я единственный уходил из школы для поступления в техникум, а остальные школьники оставались в этой школе для продолжения учебы. Директор школы об этом знал и поэтому, вручая мне свидетельство и похвальную грамоту, довольно лестно отозвался обо мне и моих успехах. Затем он вполголоса сообщил мне, что Александра Кирилловна очень желает что-то мне сообщить приятное, и велел подойти к ней. Когда я подошел к Александре Кирилловне, то она

 

по-матерински обняла меня, тепло поздравила с успешным окончанием седьмого класса, а затем сообщила, что по ходатайству преподавателя украинского языка и ее, меня зачислили в группу по сбору народного творчества, «фольклора», и они очень хотели бы, чтобы я принял участие в этой работе, уверяя, что такая работа мне совершенно не повредит, а пойдет только на пользу. Конечно, я совершенно не представлял тогда, что же это такое и где этот «фольклор» придется мне собирать, но мне тогда представилось, что это вроде сбора цветков или ковыли по донецким степям, затем подошел преподаватель «украинской мовы», т. е. преподаватель украинского языка и немного стал меня просвещать о моей предстоящей работе. Главное заключалось в том, что мне надо было немедленно выезжать в Ворошиловград, где меня уже поджидала сформировавшаяся группа из студентов пединститута по возрасту значительно старше меня. А насчет того, что мне предстояло в это время передать свои документы в Серговский индустриальный техникум, они заверили, что это они сделают сами без меня, а мне только надо будет написать собственноручно заявление на имя директора техникума, а все остальное я потом достану после возвращения домой. Преподаватель украинского языка, жаль, что я совершенно забыл его имя и отчество, в моей памяти осталась лишь его кличка «шкира», мне сказал, что на следующий день ему по работе очень необходимо выехать в Ворошиловград и поэтому он составит мне компанию. Затем мы договорились, что мне взять с собой и в какое время мы встретимся на автобусной станции.

На следующий день в назначенное время я уже был у автобусной остановки, и тут же пришел и преподаватель. В Ворошиловграде на автобусной остановке нас встретила девушка, которая специально поджидала моего приезда. Оказалось, что она одна из нашей группы по сбору народного творчества делать это будет вторично. Уже в прошлом году во время летних каникул она бродила и собирала «фольклор». Оля, так звали эту девушку, пригласила меня зайти к ней домой, где она должна будет взять свой необходимый скарб для похода. В ее доме меня очень дружелюбно встретили ее родители, усадили за стол и накормили вкусным обедом, а ее мама, узнав, что я круглый сирота, даже дала мне куртку своего сына, который уже вырос из нее. Пока Олина мама разговаривала со мной, Оля обзвонила остальных участников, и в назначенное

 

время мы вышли на железнодорожную станцию, откуда выехали в первоначальный пункт нашего маршрута.

Наша группа состояла из четырех человек: троих ребят, в том числе старшего группы моего тезки Васи, студента пединститута, Сережи и меня, а также девушки Оли, которая меня встречала на автовокзале. В функции ребят входило записывать слова, а Оля, знающая нотную грамоту, должна записывать мелодию песен, улавливать интонацию произношения, выделять ударение на словах, слогах и т. п. Об этом мне все разъяснили в пути и испытали меня, как я могу записывать текст, который мне зачитывали в виде стихов, поговорок и даже песенки. Старший группы Вася был очень доволен, что я не допустил ни единой ошибки в записи и выразил свое удовлетворение тому, кто рекомендовал меня в эту группу. Как потом оказалось, в прошлом году в их группе был десятиклассник из нашей школы, который поступил учиться в какой-то ВУЗ и поэтому не мог принять участие в этом году. Вот почему взамен его из школы рекомендовали меня. Меня предупредили, что ночевать нам придется не в привычных уютных постелях, а на столах сельских советов, на сеновалах, впрочем, там где придется, где нас приютят, да и с питанием тоже придется немного потерпеть. Но меня тогда совершенно не беспокоило ни питание, ни сон на столах или сеновале.

Мы бродили по селам, рабочим поселкам Украины и по рекомендации сельсоветов или поселковых советов, а также работников клубов и красных уголков, выискивали людей, которые знали старинные народные песенки, в том числе ритуальные и обрядовые обычаи, прибаутки, всевозможные анекдоты и байки, поговорки и т. п. Вечерами все это обрабатывали и из всех наших четырех записей делали одну наиболее правдоподобную тому, что мы услышали, хотя и наши все черновые записи мы потом отдали для дальнейшей обработки. Что характерно, мы так добросовестно записывали, что в наших записях почти не было расхождений. Первоначально Вася придирчиво просматривал мои записи, а потом он полностью поверил в мою добросовестность и не жалел, что согласился взять меня в эту группу.

Вообще эти дни пролетели довольно быстро. Спать приходилось на сеновалах, в комнатах исполкомов, школах, комнатах красных уголков, в колхозных конторках, причем, как правило, без всяких удобств. Да и есть приходилось почти на ходу, где придется.

 

Где-нибудь дадут нам по «шматку» хлеба и кружке молока, и мы были довольны, никто из нас и не заикался на такую судьбу. Что характерно, меня как самого меньшего в группе все ребята оберегали и жалели, а Оля так та и вообще очень заботилась обо мне. Да мы и не замечали всех этих бытовых неудобств, так были увлечены этой очень интересной и захватывающей работой. Все четверо подобрались выносливыми, трудолюбивыми и очень дружными между собой. Бывало, переезжали из села в село на телеге, Олю и меня всегда старались усадить на телегу, а сами ребята постарше шли пешком. В этом походе я впервые испытал укусы блох и узнал, что блохи очень боятся запаха полыни.

Припоминается мне один неприятный факт. В одном из хуторов, где жила долгожительница, у которой мы записывали старинные ритуалы обрядов сватовства со словословием и напевом, мы поселились на сеновале у одной крестьянки Ганны. Эта женщина славилась добротой не только в этом хуторе, но ее знали и далеко в округе. Она нас разместила на сеновале, в так называемой «клуне», причем, принесла нам подстилки из самотканного холста и такие же укрывалки. А спали мы, как правило, кучно. Когда Оля раздевалась, то кто-то из нас, но обычно это поручали мне, держал простынь или одело, пока она не уляжется в постель. Та же процедура была и по утрам. Пока Оля одевалась, мы или выходили, или отворачивались. И все это делалось совершенно непринужденно. По вечерам хозяйка нам приносила большой глиняный кувшин с молоком, а мы, не задумываясь, выпивали залпом это молоко. На третий день нашего пребывания у этой женщины мы услышали разговор детишек: «Мама и сегодня нам не даст молока, она вновь даст гостям». Как нам было стыдно, услышав это из уст детишек. Вечером, когда хозяйка принесла нам вновь кувшин с молоком, мы в один голос отказались от молока, сославшись на расстройство у нас желудка. Ганна нас убеждала, что у нее буренка здорова и молоко ее хорошее, но мы наотрез от молока отказались. А наутро пошли в сельсовет и выпросили мешок зерна, чтобы хоть как-то отблагодарить Ганну за ее гостеприимство. Но когда зерно принесли, то Ганна от него отказывалась, говоря, что у нее нет «грошей» (денег) заплатить нам за это зерно. Мы тогда это зерно высыпали среди хаты, а пустой мешок сдали колхозному кладовщику, который при выдаче нам зерна просил возвратить ему пустой мешок. Конечно, мы заметили, что хозяйку

 

мы этим обидели, но потом, беседуя с ней, мы узнали о ее очень сложной жизни.

Во время коллективизации, когда они сдали свою корову на скотный двор, то ее муж часто слышал, как она скучает по дому и по своему хозяину, по вечерам или даже ночью жалобно ревела. Он бежал на скотный двор, прихватив с собой что-нибудь съестное, угощал ее и, конечно, гладил. Такое неожиданное посещение своей буренки в вечернее и ночное время очень не понравилось активистам, и они однажды избили его кольями, отчего он вскоре от нанесенных побоев скончался, оставив после себя трех малолетних детишек, причем один из них был совсем крохотным, да и второй тоже только что перешел из зыбки. Вот ей и пришлось тогда одной воспитывать этих малолеток. А потом пришла голодовка 1933 года, и она была вынуждена, чтобы сохранить жизнь своим малолеткам, пойти по миру с протянутой рукой, прихватив с собой и своих деток. Люди не оставили их в беде, хоть и сами жили впроголодь, но кое-что подавали для деток. Сама от недоедания и холода была опухшей и не думала выжить, но не только сама выжила, а и сохранила жизнь своим деткам. Когда вернулась в свое село, то многих уже не было в живых. Больше половины села от голода вымерли. Многие дома совсем опустели.

«А теперь жизнь хорошая,— рассказывала она нам,— у меня есть корова, держу кур и думаю завести себе поросенка. Правда, молока нам не хватает, так как надо сдавать налог маслом, яйцами. Вот я сейчас и сбиваю масло, чтобы рассчитаться с налогом». И мы тогда заметили, что она готовит щи для деток из лебеды и крапивы. Об этой женщине нам рассказывали и в других селах, о ее доброте, о ее пережитом горе.

После возвращения из этого похода и сдачи материала мы все разъехались по домам и судьба так распорядилась, что мне не довелось с ними встретиться, хотя они все просили меня заезжать к ним в гости, особенно просила меня заехать к ним Оля, она меня убеждала, что ее мама будет рада вновь побеседовать со мною.

По прибытии домой на следующий день я сразу же зашел к Александре Кирилловне на квартиру. Она тепло меня встретила, долго расспрашивала о нашем походе и интересовалась, не обиделся ли я на ее предложение, что я провел это время в таких не совсем обычных условиях. Но я заверил, что мне было очень даже приятно узнать жизнь в непосредственном общении с жителями

 

сел и хуторов, да и компания подобралась очень хорошая и дружная, и что они меня оберегали как маленького.

Александра Кирилловна рассказала мне, что она все мои документы сдала дирекции техникума и что ввиду большого наплыва на первый курс, всем поступающим с похвальными грамотами будет устроено собеседование по конституции СССР. Далее она мне сообщила, что она уже совсем оставила свою преподавательскую деятельность, стара стала и ей уже трудно работать. И только тогда я заметил, что она совсем старушка. Она просила меня хоть изредка посещать ее и что она будет рада каждому моему посещению. В этот день мы с ней долго беседовали о жизни. Она давала мне советы, как мне жить в общежитии. Она мне рассказала, что она лично беседовала с директором техникума и просила его, чтобы меня обязательно после собеседования сразу же поместили на жительство в общежитие. Вообще советов она тогда давала мне множество. Особо обращала внимание на то, чтобы я не пытался пристраститься к курению и употреблению спиртного, пыталась убедить меня в пагубности курения и пристрастия к алкоголю. Запомнились ее слова: «Даже в зрелом возрасте не пытайся закурить, ты от этого только будешь в выигрыше». Как пример, она ссылалась на своего мужа и сына, которые совсем не курят и не употребляют спиртного. Кроме того, она мне очень много рассказала из жизни ее как учительницы, что это нелегкий труд, но она довольна, что когда-то избрала себе такой путь. Ее работа ей очень нравилась, так как она делала все для того, чтобы ее питомцы были порядочными людьми и она мне показала шкатулочку с письмами от ее бывших учеников, живущих теперь в разных концах нашей страны, и которые ей благодарны за ее нелегкий труд. Писем действительно в шкатулке было много, и мне было приятно, что и я учился у этой замечательной учительницы, которая и в моей судьбе сыграла немаловажную роль. Научила меня вдумчиво вчитываться, разгадывать замысел автора, бережному отношению к книгам, да еще ко всему этому научила меня с братом ухаживать за собой и квартирой. Большое ей спасибо за все, что она сделала для меня.

У меня было предостаточно свободного времени. Собеседование по конституции особой подготовки не требовало. И вот однажды, когда я зашел на почту, чтобы отправить очередное письмо брату, меня подозвал к окошку служащий этой почты и спросил, не я ли

 

сын Юрия Григорьевича (Георгиевича), на что я ему ответил положительно, и тогда он мне предложил немного поработать на почте, чтобы не скучать до зачисления в техникум и подработать себе добавок к техникумовской стипендии, которая по всей вероятности будет достаточно скромной. Он предложил мне помогать малограмотному или совсем неграмотному населению, а таких тогда еще было предостаточно, заполнять почтовые отправления, такие как: плата за строение и страховку, подписывать бланки денежных переводов, подписывать адреса на посылочных ящиках и бланках, адреса на почтовых конвертах, а то попросят и написать небольшое письмецо. Причем, негласно существовала такса за эти услуги, и достаточно приличная. Только полностью оформить, т. е. подписать адрес на посылочном ящике и заполнить бланк отправления, платили не менее трех рублей, заполнить бланк денежного перевода сорок — пятьдесят копеек, подписать адрес на конверте — копеек 25—30 и так далее. До этого на почте сидел пожилой мужчина, который и подрабатывал, подписывая клиентам почты всевозможные отправления. Такое мероприятие было довольно удобно для почтового отделения, их меньше отвлекали вопросами малограмотные и не просили помочь совсем неграмотные. Этого мужчину попросили до моего ухода на учебу поработать пока на небольшом почтовом отделении, где, конечно, и заработки у него будут поменьше, а после моего ухода его вновь пригласят. Этот мужчина почти полдня просидел со мной на почте, показал все, что встречалось в этот день, как надо заполнять, а потом пояснил, что если встретится что-то новое, то я должен подойти к окошку и проконсультироваться с работниками почты. Почерк у меня тогда еще не был испорчен, и я подписывал все отправления красиво, что нравилось почтовым служащим, а клиенты меня хорошо за это вознаграждали. Бывали дни, что зарабатывал 30 и более рублей в день. Для сравнения я приведу цены того времени. Килограмм серого хлеба (это к пшеничной муке была добавка какой-то другой муки) стоил тогда 90 копеек, сдобная булочка «плюшка» — 36 копеек, и еще запомнилось мне, что четвертинка (250 грамм) водки стояла 3 рубля 15 копеек. А почему это я запомнил? В техникуме была одна маленькая студентка, так ее прозвали «три пятнадцать», т. е. «четвертинка». Конечно, нынешние цены не сопоставимы с теми довоенными.

Заполняя почтовые отправления, я накопил где-то рублей 500

 

или 600, точно сейчас не помню. По предложению знакомого служащего, который меня привлек на эту работу, я ежедневно лишние деньги отдавал ему на хранение, а он при мне всегда записывал в свою тетрадку и сообщал мне накопившуюся сумму. А когда я закончил эту работу, то он мне вручил сберкнижку на всю накопленную мною сумму и сказал, что эти деньги он переведет в сберкассу Кадиевки, где я всегда смогу получить деньги, если мне они понадобятся. Я тут же с ним и со всеми служащими почты попрощался, поблагодарив их за помощь и хорошее отношение ко мне, и ушел домой. По пути зашел на квартиру к Александре Кирилловне, она на прощание угостила вкусным ужином. Просила при случае заезжать к ней в гости и хоть изредка писать ей письма. В этот вечер она особенно ко мне была внимательна и разговаривала со мной как со взрослым. Так мы навсегда с ней расстались, больше с ней мне не довелось встретиться, хотя письмами мы с ней регулярно обменивались, и она продолжала в письмах заботиться обо мне как мама, давала всевозможные житейские советы, за что я ей очень благодарен. Она много сделала для меня хорошего в моем становлении, в моем воспитании, она поистине заменила мне маму, добрую покровительницу и наставницу. Большое спасибо этой милой и доброй женщине, память о которой сохранилась у меня до сегодняшнего дня. Побольше бы таких людей в нашем обществе, мы бы стали значительно добрее и честнее. Утром я забрал все необходимое и уехал в Кадиевку. Ключ от квартиры, как и было условлено с женщиной из поликлиники, которая все же хоть и редко, опекала меня, я оставил соседке, а второй был у нее. Ведь она посещала квартиру в основном в мое отсутствие. Вот так я и попрощался с Брянкой. Правда, осенью я приезжал за теплой одеждой, но все мои вещи уже были в чулане, а кое-что аккуратно было сложено в углу второй комнаты, а в той комнате, где я спал и принимал пищу, уже были жильцы. Дверь открыла мне женщина средних лет и объяснила мне, что им дали эту комнату для проживания, и что все мои вещи будут в полной сохранности, и что я в любое время могу приезжать и ночевать. Вторая комната была загружена множеством книг советских и зарубежных авторов, которые были размещены на четырех стеллажах вдоль комнаты высотой от пола до потолка. Было много картин в рамках и какие-то коробки. В коробках мы с братом никогда не рылись, и не знаю, что там было. Возможно, там были какие-то

 

сведения о моих родителях, а книгами мы и наши гости пользовались.

Немного покопавшись, я набрал себе необходимую зимнюю одежду, а эта женщина хорошо ее уложила, чтобы мне было удобно везти и как бы между прочим задавала мне различные вопросы, на которые я отвечал. Немного побеседовав с ней, я потом сказал, что в эту квартиру на жительство я уже не приеду, а вещи пусть останутся у них, так как у меня в общежитии их хранить негде. Затем я пошел навестить Александру Кирилловну, но ее не оказалось дома. В дверях я оставил наспех написанную записку и ушел на квартиру за вещами. Забрав свои теплые вещи, я под вечер уехал из Брянки навсегда, так и не узнав судьбу всего того, что в квартире осталось. Да они в те годы и вообще не были нужны.

Поступил я в Серговский индустриальный техникум легко. Со мною лишь побеседовали о конституции о ее роли и так далее, что для меня тогда совсем не представляло никакой трудности. Дня через два мне объявили, что я зачислен на первый курс техникума. В административном отделе техникума мне сказали, что я могу, как круглый сирота, постоянно проживать в студенческом общежитии и освобождаюсь от уплаты за проживание. До начала занятий меня поселили в корпусе для старшекурсников, так как в других корпусах проводили косметический ремонт, а перед началом занятий мне уже определили постоянное место с ребятами нашей группы.

В комнате было четыре человека. У каждой кровати стояла тумбочка, посредине комнаты был большой стол, а у входной двери стоял обшарпанный платяной шкаф, на котором с обеих сторон были приделаны крючки, видимо для верхней и зимней одежды. Кроме того, при общежитии была камера хранения для всех корпусов, в которой студенты могли хранить свои ценные вещи, чемоданы и тому подобное. Конечно, стол и стулья выглядели неважно. Во многих местах видны были чернильные пятна.

Все мы, студенты нашей комнаты, были совсем разные, как по характеру, интересам, так и по материальному достатку. Да поначалу и одеждой сильно разнились. Мне сразу же была назначена стипендия, а другим студентам в первом семестре стипендия не назначалась. Ваня Куриленко и Коля Набережный были хорошо материально обеспечены. У Вани дядя работал на острове Шпицберген и ему, кроме родителей, часто перепадала приличная сумма

 

денег от семьи дяди. Отец у Коли Набережного занимал высокое положение в обществе в Алмазной (не то он был директором или заместителем директора какого-то крупного предприятия). Родители Колю столкнули в техникум по необходимости. В школе он совсем не хотел учиться, связался с уличными ребятами с непристойным поведением, уже имел множество приводов в милицию за неблаговидные деяния, что не украшало высокопоставленных родителей. Вот они и решили устроить его в техникум и тем самым оторвать от тех дружков с подмоченной репутацией. Третий парень был замкнутый, жил совсем уединенно и с нами не общался, да и вообще, мне кажется, у него в техникуме не было друзей, хотя мы и учились в одной группе. Имя я его позабыл.

В техникуме мне очень нравилось. Учеба давалась мне легко с первых дней. Причем, при техникуме была отличная библиотека с большим фондом технической и художественной литературы. Много книг было в довольно изношенном состоянии, и они находились в отдельном хранилище, куда в основном допускались лишь преподаватели, да по их рекомендации отдельные студенты.

Кроме техникумовской библиотеки, я вскоре записался и в городскую, где также был солидный книжный фонд. Посещая эту городскую библиотеку, я случайно познакомился с переплетчиком, который давал изношенным книжкам как бы вторую жизнь, а это, как правило, были произведения русских и зарубежных классиков, на которые всегда был самый большой спрос среди многочисленных читателей. Однажды при посещении городской библиотеки, переплетчик попросил меня помочь ему поднести стопку книг с хранилища библиотеки в его комнатушку, находившуюся совсем рядом с входом в библиотеку. Я с охотой помог ему перенести отобранные книжки. Переплетчик оказался интеллигентным и довольно начитанным человеком пенсионного возраста, который переплетным делом зарабатывал себе деньги. Я задержался в его комнатке, наблюдая, как он искусно оживлял книги. Он непринужденно спросил меня, а не хочу ли я попробовать в этом свои силы. Мы разговорились, и я ему почти все рассказал о себе. Тогда он сказал, что приходит он сюда два раза в неделю, и если у меня есть желание, то он может меня принять в качестве своего помощника, за что он будет делиться со мной своим приработком. Я согласился. По выходным дням я стал ему помогать, так появился мой второй после почты самостоятельный приработок.

 

Вообще он меня не обижал, и мне кажется, что он давал мне больше, чем я того заслуживал. Человек он был трудолюбивый, аккуратный и добрый. В библиотеке его очень ценили и с уважением относились. Обучаясь переплетному делу, я смог прочесть многие тогда почти недоступные из-за небольшого тиража интересные произведения выдающихся классиков.

Первый семестр пролетел быстро. Мне по всем дисциплинам выставили высшие оценки «отлично», а директор техникума Козунов за отличную успеваемость повысил стипендию на десять рублей. В начале второго семестра по инициативе администрации техникума меня избрали старостой группы, за что также полагалась надбавка в размере десяти рублей.

Питались мы, студенты, в основном в нашей студенческой столовой, расположенной в одном из корпусов студенческих общежитий. Конечно, на одну стипендию питаться было трудно. В начале учебного года я немного добавлял из своих скромных сбережений, но я, учитывая советы, данные мне еще в Брянке, не злоупотреблял, питался довольно скромно, не транжирил свои сбережения. Студенческая столовая была довольно приличной, готовили вкусно и по сносным ценам, а в городских столовых такие же блюда стоили гораздо дороже. Но тем не менее я досыта наедался не всегда, и поэтому мне почти всегда хотелось есть. Конечно, моя усидчивость в подготовке к занятиям по пройденному материалу и увлеченность чтением художественной литературы, а читал я много и запоем, несколько отвлекали от еды. За занятиями и чтением художественной литературы я совсем забывал о еде, тем более, что я в основном занимался в читальном зале техникумовской библиотеки, в которой был исключительный порядок для занятий. В читальном зале совершенно запрещалось разговаривать и вообще шуметь. Кроме общего зала, имелись и отдельные кабины, отгороженные от зала плотной тканью, где, как правило, занимались преподаватели, а если кабины были свободные, то служащие библиотеки любезно приглашали меня заниматься в одной из этих кабин, где было довольно удобно и к тому же еще и светло. Вечерами, обычно это было после ужина, я удалялся в красный уголок общежития нашего корпуса и там занимался или читал художественную литературу, так как в комнате общежития меня часто отвлекали пустыми вопросами, да в комнате всегда было и шумно, каждый вел себя так, как он того хотел, а если кто-то улегся

 

спать, что так же было не редко, то ему мешал свет. Вот поэтому я уединялся в красном уголке нашего корпуса, где только по выходным дням проводились кое-какие мероприятия.

В столовой я избегал садиться за один стол с ребятами нашей комнаты или даже группы, чтобы не вызывать у них излишних вопросов по поводу моего скромного меню. Хотя уже к концу первого семестра, когда я занялся переплетным делом с дедом Максимом, так, кажется, звали переплетчика, то у меня уже несколько улучшилось меню, ведь он мне платил прилично, на мой взгляд даже несколько больше того, что я в действительности заслуживал. В этой мастерской он кроме библиотечных книг переплетал книги из частных библиотек, а те платили за обновлённые книги довольно щедро, да он к книгам из частных библиотек и относился несколько по иному, делал их так искусно, что и не подумаешь, что их переплеты реставрированы. Да, он был большой мастер переплетного дела, жаль только, что мне с ним не пришлось долго поработать. Он исчез так неожиданно и таинственно, а его мастерская долго была опечатана сургучной печатью.

Как-то в студенческой столовой ко мне подсели три парня старших курсов, и они разговаривали о практике по маркшейдерскому делу. И я тогда у них спросил, оплачивают ли за отработку практики. Они ответили, что если зачисляют на работу, то даже прилично оплачивают, но для этого надо в совершенстве знать предмет и уметь самостоятельно выполнять работы, т. е. научиться работать с геодезическими инструментами: теодолитом, нивелиром. И они меня спросили, на каком я факультете обучаюсь, после чего сказали, что на втором курсе нам так же будет прочитана лекция по маркшейдерскому делу, а летом будет небольшая практика. Но они, глядя на мое скромное меню, предложили мне, если я того желаю, поработать вечерами с ними, но при условии, если шахтоуправление зачислит меня в штат. Вот, когда немного научишься работать с инструментом, то на лекции будет значительно легче, а на практике будет дана самостоятельная работа, что они сейчас и выполняют. А через несколько дней они меня пригласили посмотреть, как они работают. Я пошел с ними, и мне понравилась их работа. Мне даже предоставили возможность покрутить немного теодолит и нивелир. Они пообещали, что во время каникул после окончания семестра, они постараются уговорить администрацию шахтоуправления, чтобы меня на время каникул зачислили

 

в их группу; и я тогда смогу немного подзаработать себе для столовой. Вообще ребята были дружны между собой и при встрече в учебном ли корпусе или в столовой они всегда со мной здоровались и спрашивали о жизни.

Где-то перед ноябрьскими праздниками меня попросили написать заметку в нашу стенгазету и примерно дали тему заметки. Я эту заметку написал в стихотворной форме, что в редколлегии вызвало особый интерес, а спустя какое-то время меня пригласили зайти в комитет комсомола. Секретарь общетехникумовского комитета комсомола сказал мне, что меня приглашают в редакцию газеты «Путь Серго», но по какому поводу, он мне ничего не объяснил и попросил это сделать как можно побыстрее. Зайти мне надо в общий отдел редакции, он расположен в здании самой редакции. На следующий день после занятий я отправился в редакцию газеты, хотя совершенно недоумевал, по какому вопросу они меня приглашают.

В кабинете с вывеской на двери «Общий отдел» было несколько сотрудников, занятых каким-то спором, и когда я вошел в этот кабинет, то они меня совершенно не замечали. Тогда я спросил, обращаясь к ним, что мне надо было встретиться, и произнес фамилию, названную секретарем комитета комсомола. Один из них сказал, что это к нему я пришел и сразу же, извинившись перед коллегами, пригласил меня пройти с ним в другой кабинет, где также было несколько сотрудников, каждый из которых занимался своими делами, и на нас они совершенно не обращали никакого внимания.

Сотрудник редакции знакомился со мной, спрашивал о техникуме, откуда я приехал в Кадиевку, чем занимаются мои родители и так далее. Я ему все рассказал о себе. После чего он мне сообщил, что ему показали заметку, которую я написал в стенгазету, и ему она понравилась своей прямотой и остротой и даже формой изложения. После чего он предложил мне написать заметку в их газету, а тему я могу сам подобрать по своему усмотрению, но главное, чтобы она была интересная по содержанию для читателей газеты. Затем он даже предложил несколько примерных тем, после чего в обоюдной беседе я и сам не заметил, как я ему рассказал случай, который на днях произошёл со мной в парикмахерской. А заключался он в следующем. В парикмахерскую я заходил не чаще, чем раз в месяц, чтобы подстричься, тогда была

 

модная для моего возраста «Канадка». Когда мастер меня подстригал, он задавал вопрос: «Вас освежить?», я из-за экономии средств, всегда отвечал: «Нет, не надо», что не нравилось мастерам. Они меня запомнили. И вот на днях я зашел в парикмахерскую, чтобы вновь постричься, но мастер, к которому я занял очередь, меня не приглашал, произнося: «Студент обождет, ему некуда спешить», а брал себе на кресло пришедшего позже меня.

Мой собеседник, выслушав мой рассказ, предложил мне написать именно об этом случае и примерно сделал несколько предложений по форме изложения. Затем попросил, чтобы я не задерживал и как можно быстрее принес в редакцию. Конечно, я пытался отказываться от написания этой статьи, ссылаясь на то, что у меня ничего из этого не получится, тем более для такой газеты, но он меня успокаивал, что у него тоже не все сразу получалось. Он обещал, что если что-то у меня получится не так, так они меня поправят, а тема очень интересная, и она очень необходима сегодня для нашего города.

Вышел я с редакции несколько расстроенный. По пути домой мысленно ругал себя, что не сумел отказаться от этой затеи, ведь написать в газету — это не то, что я писал в стенгазеты, здесь надо иметь и умение, и кругозор. А в то же время в моем сознании строились предложения будущей статьи.

Придя в общежитие, я никому об этом не рассказал и после ужина, как всегда, занялся чтением художественной литературы, но в голове все время блуждали мысли о статье. Как я ни пытался выбросить задание редакции из моего сознания, но ничего не получалось, мои мысли были заняты только статьей. Я себя казнил, что всегда соглашаюсь и никогда никому не отказываю ни в чем. Чтобы немного отвлечься, я все-таки решил попробовать написать. Взял лист бумаги и ручку и написал заглавие: «Вас освежить или сами догадаетесь навести порядок в парикмахерской?». А потом все пошло довольно быстро и оказалось не так уж и трудно. Стал перечитывать написанную статью, и заметил, что надо кое-где изменить. Переписал раз, затем еще раз и сам не заметил, как она выстроилась в стих. Когда проснулся утром, то еще раз подправил, и мне она самому понравилось, даже не верилось, что это я так быстро написал. После занятий я сразу, не заходя домой, отнес заметку в редакцию газеты. В общем отделе редакции того служащего, с кем тогда я беседовал и который дал мне задание

 

написать эту статью, не оказалось на месте. Заметку взял у меня пожилой мужчина, прочел ее, а затем пообещал передать заметку по назначению. Я его вновь, как и того моего собеседника, очень просил не указывать мою фамилию в статье, так как ребята моей группы могут надо мною надсмехаться. Он заверил, что мое требование для них закон, и они его не нарушат.

Прошел день или два, я вернулся в комнату общежития после ужина, а ребята читали фельетон: «Вас освежить?». Причем, он был немного изменен. Но все же был похож на тот, что я принес в редакцию. Единственно, что они сохранили, так это первые слова с заголовка и содержание, но этот фельетон был так прекрасно написан, сохранив стихотворную форму, и значительно острее он у них получился. Подпись под фельетоном стояла «ВЮЛ», что меня совсем устраивало, так как никто и не подумал бы на меня. Да и в техникуме среди студентов много было разговора по поводу этого фельетона, который довольно остро заметил, как в парикмахерских в обязательной форме предлагают освежить одеколоном, что для мастеров давало больше прибыли от клиентов, а что многие студенты, живущие только на одну стипендию, не могут себе позволить эту роскошь.

Прошло какое-то время, я с группой ребят пошел в парикмахерскую подстригаться, так как тогда я ушел из парикмахерской, не стал унижаться перед мастером, а в другую парикмахерскую не пошел. Мы вошли в зал, заняли очередь и уселись на стульях в ожидании своей очереди. Людей в зале было многовато, но в этот день работали все мастера, и поэтому очередь двигалась довольно быстро. Вдруг мастер, который тогда меня не хотел взять по очереди, а у него в это время освободилось кресло, подошел ко мне и с каким-то особым жестом поклоном приглашает меня в кресло.

— Прошу, товарищ ВЮЛ, я вас обслужу вне очереди. Вы ведь торопитесь!

Это было как-то неожиданно, что вызвало какую-то неловкость от своих ребят. Я быстро нашелся и ответил ему, что сейчас не моя очередь. Тогда подошел второй мастер и сказал, что товарища ВЮЛ он обслужит и не позволит никому портить такую шевелюру. А волосы действительно у меня были густые и очень пышные, что, видимо, для мастеров создавало некоторую трудность, вернее, больше работы. Конечно, я все-таки постригся в

 

своей очереди, но ребята сразу же догадались, что все это связано с тем фельетоном, помещенным на днях в газете «Путь Серго», а позже они догадались, что ВЮЛ — это мои инициалы. Конечно, мне пришлось отказываться, что это чистая случайность, что подпись просто совпала с моими инициалами. Кое-кто поверил мне о чисто случайном совпадении подписи и моих инициалов, а кто-то и не поверил в это. Но со временем все это ушло на второй план, и многие об этом фельетоне позабыли и мне больше не напоминали.

А когда после очередного приглашения в редакцию, я им рассказал о случае в парикмахерской, и что ребята догадались, кто автор этого фельетона, хотя там, в этом фельетоне, сохранилось лишь заглавие и смысл, а все было отредактировано так удачно, что я даже усомнился в своей причастности к этому материалу. В редакции мне сказали, что для этого их и держат в редакции, чтобы они редактировали поступающие к ним материалы и очень меня похвалили за предоставленный материал, отчего их газета даже как бы по-другому засияла. А по поводу подписи они меня заверили, что подобного больше не повторится, что они и сдержали. Под моими стихами, статьями они всегда ставили всевозможные подписи, такие как: «Углев», «Шатров», но я их сейчас не припоминаю.

И в дальнейшем они меня приглашали в редакцию через комитет комсомола и давали очередное задание для заметки или посылали куда-нибудь посмотреть и потом написать им увиденное там. Конечно, каждый раз они мой материал редактировали, видоизменяли по своему усмотрению, а мне за это стали выплачивать гонорар. Однажды они мне предложили посещать литературный кружок, который в городе создан литобъединением, для повышения мастерства журналистов. Занятия там проводились вечерами, а проводили их профессиональные литработники, которые приезжали из Киева, Ворошиловграда или других городов страны. Конечно, на занятии литкружка я выглядел совсем мальчишкой, а все остальные, а их, кажется, бывало порядка шести или семи человек, были в возрасте. Но когда мы выполняли какие-то задания и затем сдавали для рецензирования ведущему в этот день занятие, то ведущий часто хвалил мои работы и даже иногда ставил в пример этим великовозрастным мужам, а ведущие почти всегда менялись. Обычно они проводили по два и совсем редко три

 

занятия. Видимо, все это было связано с временем их пребывания в командировке в нашем городе. Взрослые нашего кружка, как правило, многих из ведущих занятие знали по имени и отчеству, а для меня они были совершенно незнакомыми, тем более, что они так часто менялись. Припоминается одно занятие, в этот вечер его проводил поэт, но его фамилию я забыл, да мне тогда и не встречались его стихи. Он дал нам для пробы составить четырехстишье. Я выполнил его задание без особого труда, а больше никто из наших слушателей не мог составить четырехстишье, за что я получил особую от него похвалу.

После ноябрьских праздников в нашу комнату студенческого общежития пришла женщина и спросила Васю Лисянского, а меня в это время не было, видимо, занимался в читальном зале. Ребята ответили, что я бываю в комнате после ужина, и она ушла, но обещала вечером вновь зайти. Когда я появился в комнате, то мне ребята сказали, что ко мне приходила какая-то моя родственница, очень здорово похожая на меня. Затем они сообщили, что она обещала прийти вечером. Я в родственницу поверил, да они все мне так убедительно рассказывали о моей схожести с этой женщиной, что вроде бы и нельзя было не поверить в это. Конечно, рассуждал про себя я, может быть и нашлась какая-нибудь родственница, о которой Миша или не знал, или позабыл мне рассказать. Все могло быть, я ведь тогда, когда умерли мама и папа, был совсем маленьким, еще несмышленым. Поужинал в этот вечер я пораньше и с нетерпением ожидал прихода своей родственницы». Передо мной появлялись всевозможные радужные картинки встречи с родственницей, что вот теперь кончилось мое сиротство, что теперь и у меня будет близкий мне человек, с которым я смогу поделиться своим горем и радостями. Ох, как это необходимо одинокому подростку. Что только я не передумал за это короткое время мучительного ожидания. А тут еще и ребята стали фантазировать, что если она живет в Кадиевке, то и из общежития меня заберет к себе на квартиру, что теперь у меня все будет хорошо.

Часов в восемь вечера в нашу комнату постучали и, не дождавшись ответа, вошла женщина средних лет, оглянулась и спросила, может ли она увидеться с Васей Лисянским. Я сразу же ответил, что я Лисянский. Она внимательно посмотрела на меня, а затем расстегнула свою дамскую сумочку, достала сложенный листик бумажки и вручила его мне. Немного помолчав, добавила, чтобы я

 

завтра часов в шесть вечера зашел по этому адресу, в это время меня будут ждать. У самой двери она вновь остановилась и сказала, что это совсем рядом с общежитиями, отворила дверь и скрылась. Затем вдруг дверь вновь открылась, и эта женщина вошла в комнату, подошла ко мне и спросила так тепло и ласково: «Вася, ты сможешь завтра в это время зайти?» Получив утвердительный ответ, она быстро скрылась за дверью.

После ее ухода мы целый вечер в догадках строили всевозможные предположения. Кто эта женщина? Почему она здесь не открылась? В этот вечер мы допоздна просидели без дела, разговаривали, строили новое мое будущее. Ребята даже жалели, что я от них после этого съеду на квартиру. Что мы так теперь все свыклись в этой комнате.

Ночь провел в полудреме, спал плохо. Но все равно по привычке я поднялся с постели раньше всех, выгладил свою сорочку, а на занятия в техникум я надевал только сорочки, надел ее, завязал галстук и пошел в столовую на завтрак. На занятиях я совершенно не мог сосредоточиться, лекции проносились мимо моих ушей, передо мной в голове пролетали радужные картины моей встречи с родственниками. Изредка я приходил в себя, силой воли пытался избавиться от этих грез и конспектировать лекции, но из этого ничего не получалось, вновь и вновь передо мною возникали новые картины моей встречи с родственниками. С трудом дождавшись последнего урока, я стремглав полетел по указанному адресу. Это действительно было совсем рядом, всего лишь через дорогу от здания техникума и метров триста вниз к городскому парку.

На звонок открыла дверь та же милая женщина, что приходила в общежитие, приятно улыбнувшись мне, она пригласила меня войти в квартиру. Еще в прихожей меня встретил толстенький низкого роста мужчина, поздоровавшись, пригласил пройти в комнату. Меня поразила чистота в прихожей и в той комнате, в которую меня хозяин завел. Он указал мне на кресло и пригласил присесть. Сам же уселся рядом на такое же кресло. Он мне представился, назвал свое имя, отчество и фамилию, сказал, что он работает в городской больнице, что по специальности он врач. Затем мне пояснил, что руководство техникума, куда он обратился за помощью, рекомендовало меня как способного, серьезного и порядочного студента в репетиторы для его дочери, которая совер-

 

шенно запустила математику и второй год сидит в пятом классе, а сдвигов к лучшему у нее не намечается. Он боится, что она и в этом году не сможет перейти в шестой класс. Он обращался в школу, но из-за большой перегруженности часами они отказались помочь. Вот он и обратился к руководству нашего техникума, а они порекомендовали меня. За мои труды он пообещал платить мне по шестьдесят рублей в месяц за два занятия в шестидневку, это несколько больше, чем стипендия в техникуме. Выбор дней занятий за мной, когда мне удобней, тогда и заниматься. Местом занятий он определил эту комнату, в которой мы беседовали. Это был его кабинет. В этой комнате будет очень удобно заниматься, и никто не будет мешать. А как появятся сдвиги в лучшую сторону в усвоении материала его дочерью, то он обещает прибавить в оплате. А если она успешно завершит пятый класс и перейдёт в шестой, то он меня дополнительно отблагодарит, купит мне приличный костюм и что-то из обуви. Он говорил медленно и убедительно, при этом приятно улыбаясь.

Я слушал все это, и у меня голова шла кругом. Вчера вечером и сегодня на лекциях я мечтал и готовился совершенно к другому, к встрече со своими родственниками, а получилось неожиданно другое, с которым я вряд ли смогу справиться. Придя в себя и выбрав паузу, я стал ему объяснять, что мне не приходилось никогда бывать в роли репетитора и что я вряд ли смогу оказать существенную помощь его дочери. Но он и слушать меня не желал. Твердил свое: «Попробуй, я уверен, что у тебя все хорошо получится, ведь в народе не зря говорят: «Не боги горшки обжигают». Он настоятельно просил не отказываться, согласиться. Впрочем, он так убедительно просил, что я вынужден согласиться с его предложением, и дал согласие попробовать позаниматься. Получив мое согласие, он поднялся с кресла и позвал свою дочь.

В комнату вошла вполне сформировавшаяся девушка, несколько выше ростом, чем я, во всяком случае, мне тогда так показалось. Он её мне представил,— Алла,— а затем ей представил меня, причем, назвал меня по имени и отчеству, что вызвало у меня на лице краску. Мне как-то было не по себе от этого. Ведь даже в техникуме к нам, студентам, преподаватели обращались на «ты», по имени, а иногда по фамилии, а вот по имени и отчеству такого мальчишку, как я, еще никто никогда не называл.

По совету отца Аллы я сходил в школу, где Алла училась,

 

встретился с ее классным руководителем, а затем и с преподавателем математики. Классный руководитель, глядя на меня, отнеслась ко мне с подозрением, ведь я был почти ровесник Алле, но все же кое-какие советы мне дала. А вот учительница математики меня вообще всерьёз не приняла, разговаривала со мной с ехидцей, как с мальчишкой. Но к моему счастью во время нашей беседы вошла классный руководитель и помогла мне, дав еще несколько советов, и лишь тогда учительница математики изменила тон нашей беседы, дала мне на несколько дней свою методику и подчеркнула, на что мне в основном надо обратить внимание. Правда, когда я через несколько дней принес ей ее методику, то она со мной разговаривала более благожелательно и дала несколько советов по организации занятий с Аллой. Кроме того, она дала мне несколько учебников с младших классов и за пятый класс, в которых в нужных местах были сделаны закладки.

Впрочем, загрузился я книжками теми, что дала мне учительница и классный руководитель, а также и с нашей студенческой библиотеки и начал усиленно готовиться к первому занятию, которое по договорённости с отцом Аллы назначили на выходной день. К этому времени я просмотрел учебники за четвёртый и пятый классы, порешал ряд задач и примеров, которые мне посоветовала учительница, и в назначенное время пошел на своё первое занятие. Хотя с точки зрения математики мне всё было ясно, но я себя чувствовал не совсем уверенно.

К моему приходу вся семья была дома. Прежде всего, отец познакомил меня со своей женой, мамой Аллы, а затем познакомил меня со своей квартирой, поводил по всем закоулкам и рассказал, где что находится. После чего пригласили к столу. Вся семья уселась на своих местах, а мне отец отвёл постоянное место рядом с собой, добавив при этом, что мужчинам удобнее сидеть рядом. Женщина, которая приносила в общежитие мне записку и которая открывает мне дверь в квартиру, была у них прислугой и проживала в их квартире в отдельной комнатушке рядом с кухней. Прислуга также сидела с ними за одним столом. Обед был подан с несколькими блюдами, и все было очень вкусно. Я боялся попасть в неловкое положение из-за своего неумения пользоваться столовыми приборами и вёл себя довольно скованно, отказывался от предлагаемых мне добавок. Их служанка всячески ласково предлагала мне то или другое блюдо и предлагала

 

добавку, но я упорно отказывался, хотя всё было очень и очень вкусно.

После такого сытного обеда и мытья рук я и Алла пошли в кабинет на своё первое занятие. Войдя в кабинет, Алла прикрыла за собой дверь. А вообще в кабинет можно было входить как из столовой, так и из зала. Стол уже предварительно был подготовлен к занятию. Учебники и тетради были приготовлены Аллой заранее. Те учебники, что я принес с собой, мне не понадобились, так как такие же учебники уже лежали на столе. Конечно, чувствовал я себя стеснительно, ведь Алла была по возрасту почти такая же, как и я. Я робко стал задавать ей вопросы, чтобы выяснить ее познания в той или другой главе учебника, так мне советовала учительница математики. Алла сидела за противоположной стороной стола, а стол стоял посредине комнаты, и совсем не реагировала на мои вопросы. Она с большим вниманием рассматривала меня, что приводило меня в смущение, и я чувствовал себя неловко. Я повторял свои вопросы, но она или не отвечала на них или отвечала совсем невпопад, а потом вдруг спросила: «Вася, ты кого-нибудь любишь? У тебя есть девушка?».

Такой вопрос поначалу меня ошарашил. Я совсем не ожидал подобных вопросов. Тем более, что в моей голове для подобных вопросов совершенно не было места. Моя голова была полностью занята учебой, и как бы чем-нибудь набить свой желудок. Ведь все то, что я ел в студенческой столовой, было малокалорийно. Вскоре после еды я вновь ощущал голод. Голод я утолял усердием к учебе и чтением учебной и художественной литературы, а читал я достаточно много. Да и вообще в нашем техникуме совсем мало было девушек, а в нашей группе учились всего четыре девушки. Но они с первых дней появления в техникуме подружились с ребятами старших курсов. Я, как староста группы, с ними разговаривал как с товарищами, друзьями и не более того.

Вот почему вопрос Аллы для меня был совсем неожиданным и поставил меня в неловкое положение. Я до сих пор помню это свое состояние, свою неловкость, застенчивость и наивность. Я, немного придя в себя, ответил, что у меня для подобного совсем нет времени и желания. Оставим эти вопросы, и будем заниматься только математикой. Не помню, что я еще тогда ей сказал, но очень мне запомнилось, что вдруг дверь в кабинет отворилась, и вошел отец Аллы с ремнем в руке. Он в ярости набросился на Аллу и стал

 

избивать ее ремнем, приговаривая, что он прежде ее любил, а вот теперь у него к ней любовь пропала и т. п.

Я тотчас же выбежал из этой комнаты, второпях оделся и как ошпаренный выскочил из квартиры. Мне было очень неприятно, что мое появление принесло им столько неприятности. Мне казалось, что я сгораю от стыда. Идя домой в общежитие, я думал, что на этом и закончилась моя репетиторская деятельность, не успев начаться. Мне очень было обидно за себя, за свою слабость, за то, что не смог сразу же отказаться от этого дела.

Придя в общежитие, ребятам о случившемся не рассказывал, завалился в кровать, чего со мною прежде никогда не было, и проспал до утра, даже не ходил в столовую ужинать.

На занятиях в техникуме был невнимателен, чувствовал себя как-то неуютно, вяло. Пытался выбросить случившееся из головы, не получалось. Мне казалось, что вот скоро это станет известно в техникуме, и ребята будут смеяться, подтрунивать надо мной.

После этого злополучного случая прошло несколько дней. Я немного успокоился и стал забываться, на занятиях был повнимательнее, кажется, стал вновь приобретать свою прежнюю форму, появился интерес к занятиям и чтению художественной литературы. И вдруг, при выходе из техникума я увидел ожидавшую меня Аллу со свертком в руке. Она, заметив меня, сразу же подошла ко мне и без стеснения, горько рыдая, стала уговаривать меня вернуться к ним, возобновить с ней занятия. Вытирая рукой свои слезы, она обещала впредь быть во всем послушной и все мои задания будет выполнять без каких-либо заминок. В ее красных от слез глазах я заметил покорность и искренность. Она рассказала мне, что отец поставил условие, если она не сумеет меня уговорить вернуться к ним на занятия и если она не перейдет в следующий класс, то он ей этого никогда не простит. Рассказывая мне все это, она временами всхлипывала и вытирала ладонью льющиеся слезы. Не выдержав такого натиска плачущей девушки, я сдался и согласился возобновить занятия, хотя признаться, мне очень было неприятно появляться в их квартире после случившегося. И в то же время мне очень было жаль эту бедную девушку. Я ей пообещал прийти на занятия на следующий день, но она настояла, чтобы я сейчас же пошел с ней, что папа ждет моего возвращения с ней именно сейчас. Хорошо, что ребята из нашей группы уже прошли и не заметили нашей беседы, а то бы посмеялись надо мной.

 

И вот я, не заходя в общежитие, с учебниками и конспектами пошел к ним на квартиру, хотя на душе было как-то муторно, неспокойно. Все думал, как теперь они меня примут, как будут ко мне относиться. А когда подходили к дому, Алла вдруг вспомнила, что у нее в руках сверток. «Это для тебя»,— произнесла она, подавая мне сверток.— «Это мама попросила тетю Саню (так звали их домработницу) испечь для тебя пирог, возьми, пожалуйста».

Доктор и его жена очень обрадовались моему приходу и вновь все уселись за обеденный стол. Во время обеда мама Аллы меня предупредила, чтобы я в дни занятий не ходил в столовую, не терял зря на это время, а сразу из техникума шел к ним, а у них с меньшими затратами времени я всегда буду сыт.

Впрочем, занятия с Аллой я возобновил. Я даже чаще стал к ним заходить, чем мы первоначально договаривались. Меня всегда в их доме встречали приветливо и изрядно кормили, а когда уходил домой после занятий, то их домработница вручала мне заранее приготовленный сверток со съестным, который мне вполне заменял ужин, а иногда оставалось и на завтрак.

Алла выполнила свои обещания, никогда мне не перечила и все старательно выполняла. Уже дней через двадцать им из школы сообщили, что у Аллы заметны некоторые сдвиги по математике, а еще через какое-то время мама Аллы мне сказала, что из школы сообщили об* успехах Аллы и по другим предметам. Хотя мы в основном занимались лишь математикой, а по другим по просьбе Аллы я лишь проверял ее готовность к уроку. Родители радовались этому успеху их дочери, а ко мне стали относиться еще с большим вниманием и, мне кажется, с любовью. Оплату мне за занятия увеличили, хотя я и сопротивлялся, не брал дополнительных денег, так как я у них питался, поэтому я значительно меньше тратил своих денег на столовую, да и питание у них не шло в сравнение со студенческой столовой. Им это было лестно от меня слышать, но тем не менее они деньги мне все-таки всовывали в карман.

Посещая их квартиру и столуясь у них, я довольно быстро окреп и посвежел, стал энергичнее. На занятиях в техникуме был активен, много читал, часа по два занимался с Аллой, да еще иногда ходил в кинотеатр: и на театральные представления заезжих актеров, впрочем, везде успевал. Сейчас даже не представляю, как это тогда у меня все так получалось.

Правда, был у меня и неприятный случай. Где-то в феврале, а

 

может быть, и в начале марта, я запоем читал редкие в то время книги, произведения французских и английских классиков, которые мне давали на строго ограниченное время. Увлекшись чтением интересных произведений, я, безусловно, длительное время не досыпал, не задумываясь о последствиях. И вот однажды на каком-то уроке, сейчас не могу припомнить, я потерял сознание и свалился, т. е. заснул. Это заметили студенты и меня сразу же отправили в поликлинику, а урок, конечно, тогда был сорван. Из поликлиники меня поместили в больницу, где провели обследование. Впрочем, проспал я двое суток в больнице, и меня выписали, а в техникум направили письмо, чтобы мне запретили выдавать в библиотеках художественную литературу. В обследовании принимал участие и отец Аллы. Когда я к ним пришел на занятие, то он мне рассказал, что ничего особенного не произошло, просто я выбился из сил, длительное время недосыпал, вот и сработали защитные средства, мгновенно отключили организм, и я уснул, прямо сидя за столом в классе. Это не страшно, успокаивал он меня. На будущее посоветовал так много не читать, особенно в ночное время. Он мне сообщил, что руководству техникума посоветовали, чтобы временно мне запретили в библиотеке выдавать художественную литературу. Советовал мне немного поберечь себя. Впрочем, в этот день я почти не занимался с Аллой. Ее отец находился в кабинете с нами и часто вступал в разговор. А потом при Алле начал расхваливать меня. Он сказал, что классный руководитель и учительница математики передали мне благодарность за оказанную помощь Алле, ведь она сейчас стала хорошо заниматься и по всем остальным предметам, что они ее сейчас не узнают, она как бы заново родилась и стала непохожа на ту неуправляемую ученицу, которая была прежде.

В действительности, с Аллой что-то произошло. Буквально через несколько занятий она преобразилась, стала интересоваться, задавать вопросы и не по теме занятий, но все то, что я ей задавал по математике, она быстро освоила. Даже домработница мне как-то сказала, что Алла много стала заниматься даже по вечерам, что раньше этого у нее никогда не было. Ее усердие к школе было замечено учителями, и они ей тоже помогли. Впрочем, семестр и год она окончила успешно. По математике ей даже поставили «хорошо» за год. Отец Аллы поблагодарил руководство техникума за помощь, а мне, как и обещал раньше, купил отличный костюм

 

серого цвета в еле заметную полоску и парусиновые туфли белого цвета, они тогда были в моде. В этом костюме я выглядел очень нарядным, да к тому еще и усиленное питание, которым я был обеспечен в дни занятий с Аллой, также сделали свое дело. Я окреп и посвежел, о чём мне подчеркивали преподаватели и библиотекари, которые ко мне относились с большой симпатией и позволяли самому рыться на библиотечных полках. Уже в четвертом семестре запрет на выдачу мне художественной литературы был снят.

По окончании учебного года началась лабораторно-экзаменационная сессия. На лабораторные занятия и на экзамены я уже ходил в своем новом костюме, так настоял отец Аллы. Видимо, он хотел показать руководству техникума, как он отблагодарил меня за мои труды по оказанию помощи его дочери. Но поскольку я и прежде ходил на занятия аккуратно и чисто одетый, то это не вызывало особого контраста. Правда, моя одежда прежде была значительно скромнее сокурсников, но зато она всегда была чиста и выглажена, за этим я следил ежедневно. Так что в новом костюме я выглядел еще лучше.

Дружил я со многими студентами нашей группы, курса и некоторыми старшекурсниками, с которыми доводилось встречаться при выполнении каких-либо общественных поручений или совместно работать. Но настоящего друга, с которым я мог бы быть совсем откровенным, делиться с ним своими мыслями, которому я мог бы полностью доверять, такого у меня друга не было. А вот в школе у меня были совсем близкие друзья, с которыми я был как с родными, в которых я верил, и которые мне доверяли. Но с ними я провел все семь лет совместной учебы. Но тем не менее студенты ко мне относились хорошо, с уважением, никто никогда не унижал мое самолюбие, не подчеркивал мое сиротство, бедность. Даже старшекурсники принимали в свою компанию иногда как им равного.

В нашей школе я никогда не видел курящих, даже среди старшеклассников, да и преподавателей никогда не видел с папироской. То ли они не курили, то ли не показывались среди учащихся. А вот в техникуме сразу все изменилось. Студентам не запрещалось курить. Рядом с туалетом была отведена курительная комната, и все курящие заходили и там курили свои папиросы. В коридорах и туалетной комнате было строго запрещено курить, и студенты этого

 

порядка придерживались. В корпусах общежитий на первых этажах также рядом с туалетом была оборудована специальная комната для курильщиков. В коридорах и комнатах курить не разрешалось. Припоминаю один случай, когда дежуривший по общежитию учитель заметил студента с папироской в руке, и его сразу же лишили права проживать в общежитии. Рядом с общежитиями был городской парк. В городском парке наши ребята курили свободно, забирались группами в глухие аллеи и дымили. Изредка с ребятами из нашей комнаты я тоже посещал на непродолжительное время городской парк. Когда ребята закуривали, то почти всегда кто-то предлагал и мне закурить, но я как-то гладко почти всегда уходил от угощения и папиросу не брал. Правда, однажды меня вывели из равновесия, обзывая «девочкой», я, в доказательство самостоятельности, один или два раза набирал в рот папиросный дым, но не затягивался, да я и не знал, как надо затянуть дым вовнутрь, мне не понравилось, а после этого я долго ощущал во рту какой-то неприятный привкус. После этого случая я никогда не уступал ребятам и не брал папиросу в рот, а потом и вообще от меня отстали и больше не предлагали закурить.

Такое же отношение у меня сложилось и к алкоголю. Обычно после экзаменов или в праздничные дни ребята собирались в складчину и со спиртными напитками, по-взрослому отмечали эти события. Администрация техникума знала об этом, но поскольку за рамки дозволенного не доходило, т. е. ребята еще не напивались, то дежурившие по общежитию преподаватели только предупреждали, чтобы «гуляли», т. е. отмечали без горячительных напитков, и на этом разговор заканчивался. Я также входил в складчину, вкладывал свою долю, но спиртное в рот не брал. Хотя, как обычно бывает в компаниях, без принуждения не обходилось, но я стоял на своём и спиртное не употреблял. На первых порах мне даже возвращали часть денег от доли стоимости спиртного, а уже несколько позже, когда мои материальные дела стали лучше, я от возвращения части денег отказывался, участвовал в компаниях на равных, хотя и не пил спиртное.

Впервые я попробовал спиртное много лет спустя, будучи уже взрослым, но об этом расскажу несколько позже. Это особая тема и довольно интересная.

Кроме литературного кружка, ни в каких других кружках я не состоял. Но литературный кружок мне очень нравился, и я его

 

регулярно посещал. На занятии литкружка в основном разбирались произведения классиков русских, советских и зарубежных. Кроме того, отдельные занятия посвящались разбору авторского мышления, философии, подходу авторов к описанию портретов, характеров своих героев, описанию природы и тому подобное. Были занятия по стилистике, а иногда и разбирали предложения у таких писателей, как Лесков, Л. Н. Толстой. Вели литкружок писатели, фамилии которых я позабыл, впоследствии они в числе других были расстреляны, о чем меня уведомили в конце августа 1940 года. Давались нам и домашние задания, такие, например, как описать красоту какого-нибудь уголка нашего города или его окрестности, или создать правдивый портрет с учетом характера и привычек друг друга рядом сидящих и тому подобные задания. Впрочем, занятия проходили довольно интересно, и мне нравилось посещать этот кружок. К выполнению домашнего задания я всегда относился серьезно и выполнял его с большим усердием, за что проводившие эти занятия мои работы особо отмечали и на них иногда строили разбор домашнего задания, что мне еще больше помогало видеть свои ошибки и недочеты. Припоминается мне случай, когда руководитель кружка предложил мне попробовать написать небольшой рассказ с раскрытием характера героев своего рассказа. Но этому не суждено было сбыться.

В конце учебного года было общетехникумское комсомольское собрание, на котором, как обычно, кроме идейной комсомольской работы, подводились итоги прошедшего учебного года. Секретарь комитета комсомола техникума накануне собрания, в числе других студентов, пригласил и меня как старосту группы и попросил выступить на собрании с отчетом об успеваемости нашей группы, предварительно бегло набросал примерный план моего краткого выступления. Обычно он приглашал секретарей комитетов курсов, комсоргов или старост групп и предлагал им примерную тему выступления.

Общетехникумовское комсомольское собрание, как обычно, проводилось в актовом зале техникума в торжественной обстановке с помпой. При входе в актовый зал в дверях стояли из комсомольцев патрули, а комсомольцы, проходя в зал, предъявляли в раскрытом виде свои комсомольские билеты, что придавало еще большую торжественность и официальность этого мероприятия. Как правило, за столом президиума всегда были представители райко-

 

ма комсомола и горкома партии, из крупных предприятий комсомольские работники и представители администрации техникума. В этот день в президиуме восседал директор нашего техникума Козунов. Его вообще студенты уважали за покладистый нрав и чуткое отношение к их просьбам и проблемам, которые возникали в течении учебного года. О нем даже была сложена песенка: «Козунов нас посылает стране уголь добывать...».

С докладом выступил секретарь комсомола нашего техникума, а затем начались прения. Многие из выступающих, а это в основном комсорги и старосты групп, заканчивали свои выступления здравицей в честь Сталина, а отдельные даже превозносили его до небес как бога, особенно кто-то из гостей слишком усердствовал в восхвалении вождя и учителя. Вообще я впервые услышал такое восхваление имени Сталина на наших собраниях, и это очень резало слух, было как-то не совсем приятно, хотя я к имени Сталина тогда относился с большим уважением и даже, возможно, с какой-то любовью. Но такое мне было слышать неприятно, оно даже меня раздражало. После перерыва председательствующий объявил, что слово предоставляется старосте группы первого курса Лисянскому.

Теперь мне трудно вспомнить содержание моего выступления, но оно в основном было об успеваемости нашей группы, о содержании жилых комнат в общежитии нашего корпуса, о столовой и тому подобное, в основном все то, что мне поручалось, а я дважды был участником рейда по проверке содержания жилых комнат и приготовления пищи в нашей студенческой столовой, а в конце своего выступления я обратил внимание, что многие выступающие дошли до того, что стали обожествлять имя нашего любимого вождя Иосифа Виссарионовича Сталина, как до Великой Октябрьской социалистической революции обожествляли императоров и царей, что осуждено народом и партией большевиков, и такое обожествление и вознесение лишь оскорбляет имя Сталина. Вот примерно так я тогда завершил свое выступление. Не помню, были ли в зале тогда хлопки или нет по поводу моего выступления, но после собрания отдельные студенты разделяли моё мнение. После моего выступления кто-то из президиума выступил, кажется, это был секретарь райкома или горкома комсомола, что это не обожествляется имя Сталина, что Лисянский неправильно воспринял эти слова выступающих, что они благодарили вождя за ту большую

 

заботу о молодежи и, в частности, о студентах. Но я тогда к этому выступлению отнесся пренебрежительно. А после собрания начались лабораторные работы и экзамены, и что было на собрании, быстро позабылось. Все говорили о своих экзаменационных делах и были поглощены подготовкой к очередному экзамену или зачету. Такова жизнь студенчества.

Экзамены и зачеты я сдавал успешно и помогал своим друзьям, соседям по комнате Ване Куриленко и Коле Набережному.

Как-то по техникуму прошел слух, что арестовали преподавателя истории, который был в нашей группе наставником, вроде классного руководителя в школе, что он оказался «контриком», т. е. врагом народа, и что он нас вроде бы неправильно учил. Но тогда в газетах часто писали о «врагах народа», которые пробирались на руководящие посты и вредили нашему государству. И мы этому верили и осуждали их за подрывную деятельность.