ПРОЩАЛЬНЫЙ ВИЗИТ

 

Тридцать пять лет Колымы, двадцать два — Магадана остались позади, за кормой... Оформлена пенсия, готовят расчет, пути — контейнер с вещами. Сколько ненужных вещей в этом контейнере, словно предстоит начинать жизнь сначала... Да, начинать новую жизнь, но далеко не с начала.

Конец августа. Яркое бодрое утро. Прозрачный воздух с легкой прохладцей. Я, дочь, зять и крошечная внучка в голубой коляске вышли побродить по воскресному городу. Свой «Зенит» я зарядил цветной обратимой пленкой. Можно на прощанье поснимать город, который я знаю почти от рожденья, не моего, конечно, а города. В Магадане тогда число улиц можно было пересчитать по пальцам. От бухты Нагаева через Магадан проходила грунтовая дорога — центральная колымская трасса, которая еще очень нескоро станет проспектом имени Ленина. А клок тайги на холме много позже превратиться в обустроенный парк культуры и отдыха, где в тесной клетке пьяная, грязная белая медведица Юлька будет потешать детей и своих собутыльников — магаданских бичей.

С Портовой улицы мы «въехали» в парк через главные ворота. Главная от входа аллея по обе стороны была обставлена портретами наших вождей в прочных одинаковых рамах. Парадно, но строго они смотрели на нас с обеих сторон. Ни живого чувства, ни мысли, ни улыбки на лицах. Все как один. Мы прошли сквозь этот настороженный строй молча, не обмолвившись словом.

— Сниму! — выдохнул я на исходе и стал открывать футляр аппарата. Я сделал несколько снимков на фоне черных портретов, аллеи духов. Как-никак — знамение времени, очередная точка отсчета.

 

Мы прошли уже желтеющим лиственничным парком на его противоположную сторону. Парковая улица. На ней чудом еще сохранился последний барак некогда раздавшейся вглубь и вширь пересылки Севвостлага. Вросший в землю, с просевшей крышей он смотрел глухими, подслеповатыми оконцами на величественный Дворец спорта в стиле «поздний ампир». Две стороны одной медали глядели друг другу в глаза, не узнавая друг друга.

Мы стали спускаться вниз к Магаданке и свернули на улицу Горького. Шли мимо крупноблочных домов, мимо «молочки», мимо школы номер два с мозаичным фронтоном, мимо ювелирного магазина, мимо редакции областной газеты, мимо серого, мрачного дома — Магаданского обкома партии, здания, олицетворявшего много лет карательные органы Колымы. Мои спутники стали подниматься к Дворцу профсоюзов, а я решил выйти на Пролетарскую, где не бывал давненько, и поглядеть на дом, в котором мы прожили свои первые девять магаданских лет.

Пролетарская. За проезжей частью улицы стоял покосившийся двухэтажный деревянный дом, в котором перебывали ведущие учреждения ГУСДС — Главного управления строительства Дальнего Севера. На месте барака, где ютилась магаданская типография, стоял многоэтажный дом. И... что это? Следующее строение — Пролетарская № 8 — чернело своим остовом и пустыми глазницами. Где крыша, чешуя финской стружки?.. Только два деревца, окрепшие и подросшие, как стражи, стояли у входа в мертвое царство. Я их помню совсем еще юными. Пустые проемы дверей и окон. По бывшему коридору, заваленному штукатуркой, промельнули мальчишки.

Вот оно первое слева окно, точнее — проем. Окно комнаты номер тринадцать — моей комнаты, нашей. У окна на столе в деревянном «горшке» когда-то всю зиму цвели белые розы. Вот здесь стоял стол, здесь — диван, здесь — шкаф платяной, здесь— кроватка Танина. С потолка опускался оранжевый абажур. Потолка уже нет. Его заменяет холодное колымское небо. Сколько связано с этим домом, этим окном... Целая вереница воспоминаний.

«Ну что ж, с Богом! — подумал я. — Надо щелкнуть на память!»

Я отошел на край тротуара, выверил освещение и сделал несколько кадров. И снял деревца в полном предосеннем убранстве, так нелепо стоящие теперь у пустого подъезда.

Закрывая аппарат, я поглядел в сторону проспекта Ленина, на который был намерен выйти. От гостиницы «Магадан» навстречу мне шел очень пьяный мужчина, которого хмель кидал из стороны в сторону. Ой-ля-ля! Он споткнулся о шестигранния

 

магаданского тротуара и, сделав два-три шага вперед с протянутыми руками, растянулся плашмя, делая безуспешные попытки подняться. Я закинул аппарат на спину, чтобы не мешал, и подошел к нему. Глянул по сторонам, не позвать ли кого на помощь, и, никого не увидев, принялся за дело. С большим усилием я поставил его на ноги и подтолкнул легонько, пожелал шесть футов под килем. Отряхнув себя, я зашагал в сторону дома. Выйдя на проспект Ленина, я прошел мимо гостиницы «Центральная», мимо поликлиники номер один и остановился в раздумье на перекрестке Маркса и Ленина — не зайти ли в галантерейный отдел старого универмага. Галантерейный отдел находился в крохотном помещении с отдельным входом в торцовой части здания.

В отделе было душно и тесновато. Я оглядел витрину, не нашел того, что искал, и стал протискиваться к выходу. В это время открылась входная дверь, и на пороге застыл высокий мужчина с непокрытой головой в сером расстегнутом пиджаке. Он окинул взором торговый зал и направился прямо ко мне.

— Я вас попрошу, выйдите со мной из магазина.

— Зачем? — удивился я. — Что случилось?

— Выйдем! Я вам все объясню.

— Ну выходите, — сказал я и вышел следом за ним. Возле магазина никого не было. У бровки тротуара стояла черная «Волга» с открытыми дверками.

— В чем дело? — спросил я его.

— Пожалуйста, садитесь в машину. Мы проедем недалеко и там поговорим.

— Я никуда не поеду. И вообще, что вам от меня надо? Кто вы такой? — я стал раздражаться.

Мой собеседник сунул руку во внутренний карман пиджака, вынул удостоверение, раскрыл его и, повернув ко мне, сказал:

— Я дежурный по областному управлению КГБ, давайте проедем и на месте поговорим.

Я постоял несколько секунд в раздумье. «Что за спектакль?» — подумал я и пошел к машине. Дежурный по ГБ опередил меня и предложил сесть на заднее сиденье. Захлопнув за мной дверку, сел рядом с шофером. Через две минуты машина остановилась у подъезда «хитрого дома». «Давненько меня сюда не приглашали», — подумал я. Первым вышел из машины дежурный, открыл мою дверку и сказал:

— Идемте!

Вышел и шофер из машины и, покручивая на пальце связку ключей, пошел следом за нами. Мы прошли мимо часового и вошли в открытую дверь небольшой комнатки на первом этаже. Шкаф, стол с телефонами и несколько стульев. И окно с решет-

 

кой, выходящее во двор. Возле окна на стуле сидела женщина средних лет, бедно одетая. Она сидела очень прямо, словно на исповеди или причастии. Косынка, повязанная у горла, была сброшена на затылок. Со смуглого ее лица горящие темные глаза смотрели на меня в упор.

Дежурный сел за стол, предложил мне сесть напротив и стал разбирать письменные принадлежности.

— Это он, это он! — выкрикнула женщина. — Я его сразу узнала.

— Он, он! — подтвердил шофер. — Я за ним долго наблюдал.

— Ваши документы, — обратился ко мне дежурный.

— Какие документы?

— Паспорт.

— У меня нет паспорта, я его не ношу. Я не приезжий.

— Какие у вас есть документы с собой?

— Никаких.

— И удостоверения никакого?

— Никакого. Вообще-то есть, даже много. Удостоверение ветерана труда Магаданской области, есть удостоверение обществ «Знание» и ДОСААФ. Много еще, да нигде не спрашивают...

— Ваши фамилия, имя, отчество?

— Лесняк Борис Николаевич.

— Адрес?

— Портовая девять, квартира восемь. Телефон нужен?

— Нет. Место работы, должность?

— Магаданский механический завод, инженер-химик-технолог.

«А вполне человеческое лицо у этого гэбэшника», — подумал я. Попытался представить его в форме и на допросе. В это время он отложил ручку и поднял лицо от бумаги:

— Борис Николаевич, — сказал он, — вот эти два человека видели, как вы фотографировали детей на развалинах дома по Пролетарской улице и фотографировали пьяного, лежащего на тротуаре. Зачем вы это делали? Для какой цели?

— Я не фотографировал ни детей, ни пьяного...

— Как не фотографировал! Как не фотографировал! Он фотографировал через окошко детей, которые были внутри. Я это прекрасно видела. Не верьте ему! — закричала женщина.

— И пьяного он снимал. Я как раз на углу возле гостиницы дежурил и все видел, товарищ дежурный офицер! — сказал шофер, продолжая крутить на пальце ключи.

— И пьяного я не снимал...

 

— Снимал, снимал! — заголосили наперебой мои обвинители с нарастающей громкостью.

— Ну хорошо, — повернулся я к шоферу, — вы видели, как пьяный упал, вы видели, как я его снимал, тогда вы должны были видеть, как я его поднимал. Видели?!

— Ну, видел, — сказал он наступательным тоном.

Значит, видел! И лежал он долго. Пьяный упал, когда я фотографировал дом...

— Ага, сознался! — закричала женщина, даже покраснела от азарта.

Дежурный офицер сделал ей рукой знак, дескать, помолчите минуту.

Я продолжил:

— И лежал он к вам ближе, чем ко мне. Что же вы, шибко сознательный гражданин, не подняли человека с дороги?! А я еще искал, кто бы мне подсобил. Вы, чай, лет на пятнадцать помоложе меня...

— Борис Николаевич, — обратился ко мне офицер, — объясните толком, как все было.

— Первое, что хочу сказать: вопрос с фотографиями легко разрешим. Мой аппарат заряжен цветной обратимой пленкой марки «Орвоколор». Жаль, пленка отснята не до конца, но я ее отдам вам. Учреждение ваше всесильное, проявите! Убедитесь, что там нет ни пьяного, ни детей и какого-либо другого криминала, после чего пленку мне верните.

Теперь о доме. Дом, который сносят, послужил людям на совесть. Когда-то, очень давно, в этом доме был госпиталь Колым-полка. Колымполк, тоже очень давно, перевели на Левый берег за поселок Дебин. После этого дом отдали Сануправлению под общежитие медработников. Моя жена врач. Девять лет, начиная с пятидесятого, мы прожили в этом доме, в доме номер восемь по улице Пролетарской. Первое слева окно — это окно комнаты номер тринадцать. Моя семья жила в этой комнате. И, надо сказать, мы были счастливы. У нас была работа, которая доставляла нам радость. У нас росла дочь. Из этого дома, из этой комнаты она пошла в школу. В этом доме было водяное отопление, холодная вода, общая кухня и туалет общего пользования. Кто спорит, что отдельная квартира со всеми удобствами и горячей водой — это лучше! Дом на Портовой, девять — дом медицинских работников. Он строился методом народной стройки. Я отработал на его строительстве 270 часов. Сейчас в этом доме у нас однокомнатная квартира.

Я рад, что давно обветшавший и хорошо послуживший дом сносят. На его месте поставят большой, каменный, многоквартирный со всеми удобствами, и люди, которые въедут в него,

 

будут рады. Я сфотографировал окно и через него свою комнату. На память! Мальчишки бегали по коридору, я видел их. Еще я сфотографировал те два дерева, в посадке которых принимал участие двадцать два года тому назад. Мне очень жаль их, вряд ли при строительстве нового дома они уцелеют. Что же касается моих обвинителей, — я посмотрел на них внимательно, — у меня нет к ним претензий. Это люди с развитым чувством гражданского долга и высокой бдительности, высочайшей, что заслуживает глубокого уважения.

Я глянул на моих обвинителей и прочитал на их лицах смешанное чувство: досады от того, что охота сорвалась, и гордости от моих комплиментов. Думаю, что преобладало — первое.

— Вы можете идти, — обратился офицер к свидетелям. Они неторопливо поднялись. И было видно, что людям с развитым чувством гражданского долга очень не хочется уходить. Когда они вышли, я закончил свое объяснение возгласом: «Вот так!..» — и хлопнул себя ладонями по груди. И в этой позе замер. Я пощупал левой рукой куртку, полез в карман и вытащил оттуда «корочки» — это было удостоверение члена народной дружины завода. Я положил его на стол перед офицером. Глянув на удостоверение, он поднял на меня глаза. Не берусь передать все, что они выражали.

— Извините, что так получилось, — сказал он сухо.

—Ну что вы! Все в порядке, — успокоил я его. — Все ж лучше перебдеть, чем недобдеть. Я так думаю. Мне можно идти?

— Да, да, конечно, — сказал дежурный офицер.

— Пустят без пропуска?

— Я вас провожу.

И проводил меня до тяжелых дверей КГБ.

Выйдя на улицу, я вздохнул полной грудью. Приятно выходить из этого дома. Приключение меня очень взбудоражило. Домой я пришел весьма возбужденный и сразу стал рассказывать домочадцам о своем прощальном визите к Галине Борисовне. Так называют в народе это учреждение, поскольку произнесенное вслух «КГБ» вызывает у окружающих настороженность.

За несколько дней до отъезда в Москву я зашел в отдел кадров за своей трудовой книжкой. Готовила ее Полина Трубочкина — инспектор отдела кадров, женщина славная, доброжелательная. С ней мы договорились, когда мне зайти за книжкой.

— Ой, Борис Николаевич, — сказала она, — заканчиваю, осталось немного. Все ваши премии, награждения, рацпредложения записать надо — получается целый вкладыш. Вы зайдите через полчасика или посидите у нас вон за тем столом, я газет свежих дам.

 

Я остановился на последнем варианте. Сев за стол, я окинул отдел скучающим взглядом, в углу у шкафа с документами заметил читающего что-то незнакомого человека, которого на заводе никогда не встречал. Невидный такой мужичок, с лицом, не остающимся в памяти.

Полина закончила возиться с моей книжкой значительно раньше и, довольная собой, подошла ко мне:

— Вот, Борис Николаевич, я все сделала, все записала, почти за двадцать лет! И вкладыш вшила. Ну, а когда вы собираетесь лететь?

— Да на той неделе, наверно.

В это время я услышал голос за спиной:

— А удостоверение дружинника надо сдать, между прочим.

Сказано это было с твердой интонацией. Я оглянулся. Передо мной стоял человек с незапоминающимся лицом. Он смотрел на меня со вниманием и укором.

— А вам это зачем, — спросил я его, — добро такое?

— Это товарищ из КГБ, — представила его Полина, — он курирует наш завод.

— Ах, вот оно что! Понятно.

Мне стало понятно, что мой воскресный визит не остался без перепроверки и обсуждения. Подумал: «Интересно, какой толщины мое досье?»

— Буду идти мимо — занесу, — сказал я примирительно.

— А куда вы едете? — спросил он.

— В Москву.

— В Москву?! В Москву? — переспросил он. И на лице его выразилась такая тревога (за Москву, очевидно), такая растерянность, такое напряжение мысли, что я за него испугался.

— А что вас так тревожит? — спросил я. — За меня боитесь или за Москву? Еду туда, откуда вы меня привезли, — домой еду. А за Москву не волнуйтесь, я ее тоже люблю.

Я поблагодарил Полину, положил трудовую книжку во внутренний карман куртки и, уходя, сказал прокуратору завода, приподняв правую руку:

— Честь имею! Будете в Москве, заходите.