- 333 -

ГЛАВА 15

«НА СВОБОДЕ»

В конце сентября меня вызывает начальник больницы в свой кабинет, усаживает меня возле себя на диване, оглядывается по сторонам — никого нет. Только один Иосиф Виссарионович Сталин смотрит со стены на нас, прищурив глаза...

— Поздравляю вас — вы свободны, — говорит начальник и жмет мне руку. — Теперь и «товарищем» назвать можно. Говорю вам это, товарищ, по секрету. Получен приказ из Москвы. Поздравляю вас от души, вы заслужили эту свободу, — и добавил: — Только не подавайте виду, что знаете об этом.

Я поблагодарил его и ушел. На душе ни счастья, ни веселой радости. Не верилось. Да как верить? Кому? Не первая «пытка надеждой»...

Назавтра меня вызвали в спецчасть и объявили, что «согласно указу Председателя Верховного Совета СССР от 14 сентября, я подлежу освобождению из мест заключения». Начальник предлагает мне подписаться. Прочесть самый указ мне не дали — «подпишитесь, что вам объявлено об освобождении — и все».

— Но я хочу знать, как я освобожден, — требую я.

— Освобождены со снятием судимости, — ответил начальник и указа прочесть мне не дал. Вообще начальники не любили, когда кого-либо освобождали из лагеря — невыгодно, чтобы лагеря сокращались. То ли дело при Иосифе Виссарионовиче, «царство ему небесное»...

— Куда поедете? — спрашивает начальник.

 

- 334 -

Дело в том, что с конца 1955 года отменены высылки заключенных после отбытия ими срока наказания, как это практиковалось целых 35 лет. Кончал срок заключенный, и его ссылали на вечные времена в Сибирь (Красноярский край), в Казахстан и другие «не столь отдаленные места»... Под конвоем освобожденного везли в ссылку, сдавали властям на месте, и он всю жизнь под наблюдением «всевидящего ока» ГПУ, МВД, МГБ и пр....

В 1955 г. среди послесталинских «реформ» была отмена ссылки, высылки.

— Куда поедете? — спрашивает меня начальник.

— Я хочу ехать в государство Израиль, — сказал я. Начальник, казалось, сильно испугался... или не понял, или решил, что ослышался.

— Куда? — спросил он с тревогой.

— В государство Израиль, — повторил я. — У вас должен быть вызов моих родных из Израиля.

— Никакого вызова у меня нет. Почему вы хотите ехать туда?

— Я еврей, и хочу ехать на свою родину. И семья моя живет там, — ответил я.

Начальник этот знал меня, я пару раз был в его доме, в поселке, лечил его детей, жену.

— А разве ваша родина не Россия? — спросил он, как бы изумленно.

— Не будем говорить об этом, гражданин начальник, после того как я свыше одиннадцати лет томлюсь в тюрьмах и лагерях этой самой «родины» только за то, что я еврей, националист. Я хочу ехать в Израиль, к семье, — подтвердил я.

— За границу нельзя. Можете ехать в Советский Союз, куда вам угодно, — заявил начальник, оправившись от «страха иудейска»...

— Тогда в Москву, — сказал я. Мне казалось, что в Москве мне легче будет получить разрешение на выезд в Израиль. К тому же в Москве живет сестра.

 

- 335 -

— В Москву нельзя, — последовал ответ начальника.

— Значит, «не куда угодно»...

— Да, кроме Москвы, Ленинграда, столиц республик, городов-героев, портовых городов.

Кроме, кроме, кроме. В это «кроме» входят целых 52 пункта. Старое, царских времен, «кроме»...

Видя мое безвыходное положение, начальник добавил:

— В Московскую область можно.

— Давайте в Московскую область, — сказал я в отчаянии.

— Куда хотите в Московскую область?

— А я сам не знаю, незнаком с этой областью. Давайте где-нибудь поближе к Москве.

Начальник стал рыться в какой-то карте, в каком-то расписании поездов и говорит:

— Поезжайте в Воскресенск, идет?

— А это за Москвой или не доезжая Москвы? — спрашиваю я.

— За Москвой.

— Давайте Воскресенск.

— Так приходите завтра утром за документами и завтра же поедете.

Я вышел из спецчасти «свободным». Но я еще в лагере — тюрьме. И не чувствую свободы. Я не уверен в свободе... Утром я получил на руки «документы»: бумажку, свидетельствующую, что я такой-то, такого-то года рождения, еврейской национальности, лицо без гражданства, приговоренный к 25-ти годам лишения свободы (ИТЛ) и освобожденный по указу Председателя Верховного Совета СССР от 14.9.56. Это, так сказать, удостоверение личности, за подписью начальника лагеря и печатью «почтовый ящик №...». И внизу, тоже за подписью и печатями, добавление: «Настоящее не может служить видом на жительство».

Вторая бумажка свидетельствует, что я направля-

 

- 336 -

юсь в г. Воскресенск, Московской области. Это все, что я получил «желтый билет» и место направления.

Днем меня привели на вахту. Обыск. Последний? Кто его знает?! Осмотрели чемоданы и открылась калитка вахты. Стоявший тут же надзиратель сказал:

— Счастливый путь, врач!

И конвоир молча кивнул головой. Накануне начальник больницы предложил мне остаться врачом в лагерной больнице «по вольному найму». Работа от 9 ч. утра до 2 ч. дня. Хороший оклад (зарплата в лагерях МВД выше обычной врачебной ставки на воле). Я отказался. Не хочу видеть лагеря, насилия, произвола, не хочу видеть этой жизни в неволе. Не хочу. Начальник больницы очень уговаривает меня остаться, у него есть для меня комната в поселке, в хорошей семье. Видел я этот поселок, эти убогие жилища в бедной, темной Мордовии. Но не это меня пугало — не то я видывал... «Воля» в Советском Союзе везде одна. Я не хочу, не могу быть, бывать в лагере. «Нет. Категорически нет!»

Я вышел из лагеря. Я за зоной, по сю сторону колючей проволоки. А лагерь, в котором я провел много, много лет моей жизни, — по ту сторону. Нас разделяет колючая проволока и роднят одиннадцать с лишним лет жизни...

— Прощай тюрьма — лагерь!

Но в душе я не слышу возгласа: да здравствует воля... Я стою один, словно в пустыне. Через дорогу — железнодорожные рельсы. Поблизости маленькие белосерые хатки. Убого. Куда идти? Налево? Направо? Где она, эта дорога на волю? Стоящий у вахты по эту сторону солдат объясняет мне:

— Насупротив, вот тут, останавливается поезд. Вам куда, на Потьму?

— Да, на Потьму.

— Ну вот, встань вон там и ожидай поезда.

— А где вокзал? — спрашиваю.

 

- 337 -

— Какой такой вокзал? Вот тут поезд останавливается, тут и сядешь. Должен скоро быть поезд.

Перешел дорогу, встал, жду. Через полчаса прибыл поезд. Еду. Впервые за одиннадцать лет я не в арестантском вагоне, не в столыпинско- советском «вагоне-зак», в обычном «жестком» вагоне неведомой мне жел. дороги. Еду «на волю»... Это было 27 сентября 1956 года.

***

На следующий день, в десятом часу утра я двинулся в Москву. Я все же возлагал надежды на то, что удастся исхлопотать в Москве визу в Израиль, к семье. Много говорили о «высокогуманном принципе», который проводится в СССР, принципе соединения семей, разрозненных обстоятельствами войны и ее последствиями. Хотелось верить, что это так, — неисправимый оптимист. Грустно мне стало, тяжело на душе. Одиноко. Из Рязани я дал телеграмму сестре в Москву. С тревогой ждал встречи. Больше 30 лет не виделись. Сестра ждала меня на Казанском вокзале и сразу узнала. Я одет по-лагерному — бушлат, лагерный картуз и большие тяжелые ботинки. Мы встретились с сестрой. Плакали, плакали оба. Сын, племянник, ждал в машине у вокзала. Вещи сдал на хранение. Из предосторожности, чтобы никто из соседей не узнал... Лишь только я сел в машину, с меня сбросили бушлат и картуз — арестантские следы, — я залез в пальто, которое с собой привезли. И вместо лагерного картуза — шапка, такая, как все носят на воле... Я приехал в дом сестры. Сестра не может успокоиться, плачет все время. От радости, от волнения, встречи, свидания. Семья наша была очень дружная. Мы любили друг друга, были всегда близки друг с другом — и с сестрой, и с братьями. Я видел радость родных, видел, чувствовал и их... страх: не проследил ли кто-либо, как я вошел в их квартиру. Живут все годы, всегда, под страхом, с тревожной оглядкой. Немало перенесли, пережили за все

 

- 338 -

эти годы «советчины». А тут вдруг у них в доме, в их квартире, вчерашний арестант-лагерник, осужденный на 25 лет за тяжкое преступление, по 58-ой статье — «контрреволюция»... В квартире они ведь не одни. Есть соседи. Квартира общая — они занимают три комнаты, и в остальных трех еще три квартиранта. Друг друга боятся. Одну комнату занимает определенно «осведомительница», «стукачка» — это все знают. Родные мои волнуются, ночь не спят, прислушиваются к каждому шороху, к шагам в коридоре... А вдруг эта «стукачка» видела меня? Выглядывают в коридор, не подслушивает ли она. И я в тревоге за родных, и я в страхе за них. И я не могу уснуть. Вот это «воля». Вот таково «на воле»... теперь, в «оттепель», через три с половиной года после Сталина... Все тот же страх, все та же жизнь с оглядкой, боязнь всех и каждого. Над всем — ГПУ, МГБ с его террором... Утром меня просили не выходить из дому через главный («парадный») вход, а «черным ходом». Чтобы я никем замечен не был, упаси Боже! Я так и сделал. Выходил крадучись, с тревожной оглядкой, «черным ходом», через какой-то запущенный садик. Вышел в какой-то глухой переулок... И я был рад за родных — никого» не встретил, никто меня не видел... Я избегал бывать в доме сестры. Мы с ней встречались на улицах Москвы, сидели часами в каком-либо сквере или саду на скамейке, беседовали, смотрели друг на друга, плакали. Сестра очень переживала, страдала: муж ее, инженер И. А., был серьезно болен (сердце), он волновался, боялся. И я редко бывал у сестры. Встречались ежедневно где-либо под открытом небом, среди толпы народной... Лишь по ее настоянию пару раз обедал у нее. Как-то я обедал у сестры, и в это время вошла соседка, жившая в одной из комнат квартиры. Все испугались, все заволновались. Соседка просила разрешения позвонить по телефону. Все были уверены, что она не за этим пришла. Она — «осведомительница», она «стукачка» — и вся семья в страхе, тревоге. Я поспешил уйти, вслед

 

- 339 -

за мной вышла сестра, и продолжали свидание, гуляя по людной улице Горького. Было больно и обидно. Но кто виноват? Таковы условия жизни в Советском Союзе.

Сестра купила мне одежду, пальто, — на мне нет следов лагерника. Воскресенск в 45—50 километрах от Москвы. Я решил поехать в Воскресенск и жить там до выяснения своей судьбы. Прямо с вокзала отправился в милицию. Начальник милиции г. Воскресенска, капитан, познакомившись с моими двумя документами, был очень растерян. Он чистосердечно сказал мне:

— Я впервые вижу такие документы. Я по ним прописать вас не могу. Нам очень нужны врачи, но... Поезжайте в Москву, обратитесь в областную милицию. Я, право, не знаю, как мне быть...

— Но как мне быть?—спросил я.— У меня направление в ваш город, в Воскресенск. Где же мне быть? На улице?

— Тут неподалеку есть «дом приезжих». Пойдите туда. Там сможете жить. Если они почему-либо не пустят вас, скажите, что я направил. Пусть позвонят мне, если не поверят. А вы сегодня же поезжайте в областную милицию.

Я отправился в «дом приезжих», который находился тут же по соседству. Меня там приняли, отвели кровать в комнате на троих. Документы не спросили, к моему удивлению.

Назавтра я первым утренним поездом пригородного сообщения поехал в Москву. В вагоне меня поразила масса нищих-калек, просящих милостыню. Слепые, безногие, ползущие по полу. Просят на хлеб, на билет проездной. Некоторые говорят, что они «инвалиды» Отечественной войны. Впечатление жуткое. Заявился я в областную милицию. В ожидальной комнате сотни людей. И все по одному делу — разрешение на жительство, прописка («правожительство»...). Очередь огромная. Часов пять пришлось мне ждать, пока меня приняли. Зашел я в кабинет какого-то начальника. Он выслушал меня, по-

 

- 340 -

смотрел на мои «документы», и я прочитал на его лице возмущение и презрение. Как смеете, мол, думать о Москве, Московской области! Он оставил мое заявление и мои два лагерных документа и предложил подождать там, в прихожей. Сижу на скамейке, жду. Прошло часа три и вышел из кабинета какой-то чиновник, называет фамилий пятьдесят и ответ: отказано, отказано. Только один раз он произнес, словно, случайно: разрешено. Среди тех кому отказано, был, конечно, и я. Отказано. Нельзя мне жить в Московской области. Зашел за своими «ценными» документами, мне их вернули. Был уже седьмой час вечера.

— А куда мне деваться? Где переночевать? И грубый ответ начальника:

— Вот тут ночевать на полу, а завтра убраться из Москвы. Ступайте.

Нет «правожительства».

С последним поездом я уехал в свой Воскресенск, в «дом приезжих», куда меня пока еще пускали. И Московская область для меня — запретная зона. Не имею права жить на этой советской земле...

Утренним поездом вновь еду в Москву, начинаю обивать пороги разных учреждений. Я в МВД. Меня принимает майор. Он принимает меня не в своем кабинете, а спускается ко мне в переднюю и спрашивает: по какому делу вы ко мне? Рассказываю о моем трагическом положении. Дали направление в Воскресенск, а туда не пускают. Куда мне деваться. Он, вижу я, не знает, что посоветовать, что сказать. Я говорю ему:

— Дайте мне разрешение на выезд в Израиль. Там живет моя семья. Я лицо без гражданства.

— Это не моя компетенция. Я этим не ведаю, — сказал майор.

— Так как же мне быть? В Воскресенске не прописывают, хотя я имею направление туда. Поеду в другое место — и там также будет. Я обращаюсь к вам, в Министерство внутренних дел. Ведь это ваша компетенция.

 

- 341 -

— Обратитесь еще раз в милицию. Майор МВД бессилен, он не знает, что делать. Единственный выход — это арестовать меня и дать новый срок — и разрешен вопрос местожительства...

Я ушел ни с чем. Совету его обратиться еще раз в милицию я не последовал. Я поехал в ОВИР (отдел виз и регистраций), тоже учреждение МВД для иностранцев. Там принимают с трех часов дня. «Для иностранцев» — совсем другая обстановка. Там нет той грязи и сутолоки, беспорядка, шума. Нет и милиционеров при входе. Приемная с мягкой мебелью. Тихо. Чинно. Идут по очереди, которую сами посетители соблюдают. Моя очередь. Вхожу в кабинет начальника ОВИРа. Там сидят двое. Начальник вежливо спрашивает: чем могу служить.

— Хочу ехать в Израиль, к семье. Прошу указать, что надо для этого представить, какие документы.

— В Израиль? — спросил начальник, — У нас тысячи заявлений о визах в Израиль. Но пока этот вопрос не разрешен и еще не скоро будет разрешен.

Я ему сказал:

— Я лицо без гражданства. Семья моя в Израиле.

Здесь жить не разрешают. Направление у меня в Воскресенск — туда милиция не пускает.

— В Израиль визы не получите, не дают пока, — сказал начальник. — Пойдите в «Гулаг» (главное управление лагерей), они вам переменят направление, куда вы пожелаете.

— Так ведь вы видите, как считаются с моими «желаниями», — сказал я.

— Об Израиле и речи быть не может, в Воскресенске — нельзя жить. Пойдите в «Гулаг», сошлитесь на меня, что я вас послал туда, — более твердо сказал начальник.

Что делать? С чем пойти в «Гулаг», в главное управление лагерей, тех тюремных учреждений, где я провел одиннадцать с лишним лет... Я решил поехать в Ка-

 

- 342 -

раганду, в ту область, где я много лет «сидел» в разных лагерях Карлага (Карабас, Кенгир, Спасск, Караганда, Чарбай-Нура, Долинка, в некоторых из них по два раза). «Насиженное место»...

Отправился в «Гулаг». Не без страха и тревоги пошел я в это учреждение. Большой дом, огромный. Шутка ли? Главное управление лагерей, десятков тысяч лагерей всей «Руси великой»... Там, в этом здании, вас дальше порога не пускают. У наружных дверей, в малюсенькой передней, сидит за маленьким столиком солдат с револьвером на боку. На столе телефон.

— Вам что? — спрашивает солдат.

Излагаю свое «дело». Солдат звонит по телефону, и через несколько минут вышел из внутренних дверей в переднюю капитан. Он стоит в дверях, ибо вдвоем нам нет места в передней. Выслушал меня капитан этот, что-то отметил в своем блокноте и ушел, ничего не сказав. Пришел — не поздоровался, ушел — не простившись. Минут через десять — и предо мною стоит майор:

— В чем дело?

Объясняю ему свое положение, свою бездомность, бесприютность. И добавил:

— Моя семья в Израиле, и я хочу поехать туда. Майор безнадежно махнул рукой, взял мои документы и ушел. Стою у дверей в крошечной передней, сесть не на чем. Стою и жду. Время идет. Ни офицера, ни документов. Мрачные мысли приходят на ум: стою у дверей всесильного «Гулага». И зачем я пошел сюда?! Еще пошлют обратно в лагерь... И разбираться не будут — я ведь на их «территории»... Открывается дверь изнутри и выходит генерал в полной форме и с ним два офицера.

— А вы что тут? —обращается ко мне генерал.

— Велели ждать ответа, — сказал я.

— Ваша фамилия К.? — спросил генерал.

— Да.

— Все в порядке. Сейчас получите документ, — ска

 

- 343 -

зало «Его превосходительство». И минут через 10—15 было «все в порядке»...

Майор вынес мне мои документы — «желтый билет» и вторую бумажку, на которой было исправление: зачеркнут г. Воскресенск, Московской области, и вместо него написано: г. Караганда. И печать самого «Гулага», и подпись генеральская: «Едет в Караганду». И внизу добавлено: исправленному верить. И вновь подпись и печать.

Я пробыл в Москве восемь дней. В один из первых дней моего пребывания там я подошел на Вешнев переулок, чтоб посмотреть на посольство государства Израиль. Посмотрел на медную доску с надписью:

Посольство Государства Израиль.

Назавтра меня снова потянуло к этому дому. И послезавтра. Осторожно проходил я мимо по узкому переулку, чтобы глаза двух стражников не обратили на меня своего бдительного внимания. Стоял на другой стороне и смотрел на здание, на медную доску с гордою надписью. Слезы в моих глазах. Слезы радости... Слезы тоски и щемящей боли.