ГЛАВА VI

Рассказ Мухаметгали Батыргерей-улы

До войны я был солистом Алма-Атинской государственной филармонии имени Джамбула. В 1940-м призвали в Армию. Служил в Брестской крепости и там же после тяжелых боев попал в плен к немцам. В сентябре 1941-го меня привезли в город Демблин, в лагерь военнопленных. Это находится в Польше. В большую старинную крепость согнали более восьмидесяти семи тысяч пленных разных национальностей. Многие из них на моих глазах умирали от ран и болезней, от голодного существования. А мне помог случай, то есть совсем незнакомый человек, крымский татарин с красной повязкой на рукаве подошел однажды и спросил:

— На гражданке кем работал?

— Артистом.

— Где?

— В Алма-Ате.

— Вот что. Я санитар... Стой на этом месте, никуда

 

не отходи, иначе я тебя потом не найду в этой толпе. Через пять минут вернусь.

Убежал куда-то и тотчас вернулся:

— Иди за мной.

Пришли мы в полуподвальное помещение крепости — длинный коридор, заставленный кроватями. Дизентерийное отделение. Те, кто с ранениями находились на втором этаже, а здесь — поносники. От слова «понос».

У входа стоял невысокий человек, похожий на корейца. Я ему:

— Здравствуйте.

А он мне:

— Саламатсызба.

Оказался казахом Жубанышевым Жанкожой из Актюбинской области, моим земляком, врачом по специальности.

Он и санитар пристроили меня завхозом дизентерийного блока. Главная задача — получать и раздавать больным продукты.

В коридоре лежали человек двести или триста. У немцев было такое правило: завтрашний утренний паек я должен получать со склада накануне вечером, причем без всяких накладных и списков. Скажут в. наличии двести или триста человек, на столько и получай. Обманывать нельзя, узнают, что соврал — непоздоровится. Вечером получил, а утром начинаю раздавать,— оказывается, за ночь минимум пятьдесят человек умерло. Куда излишек девать? Стал оставшийся хлеб носить в свой прежний барак землякам-казахам. Всем рассую по карманам — ешьте, ребята! Тогда еще не знал, что этим не только их, но и себя спасаю.

Первый раз, когда в ноябре сорок первого получал пайки, в крепости числилось, по словам самих же немцев, восемьдесят семь тысяч заключенных. А к первому февраля сорок второго года, то есть через три месяца, осталось всего пять тысяч. Кое-кого, конечно, увезли в другие лагеря, в том числе и многих моих земляков, спасенных от голода. Остальные умерли в основном от истощения.

В апреле оставшихся в живых вывезли в летние лагеря.

В мае прикатили к нам немецкие офицеры. Построили в шеренгу казахов, узбеков, таджиков, туркменов, киргизов и приказали выйти из строя.

 

Оказалось, около ста человек. Ничего не объясняя, посадили в товарный вагон и повезли в неизвестном направлении.

Всю ночь ехали, под утро слышим, что приехали в Варшаву. А когда рассвело, увидели, что вагон стоит в тупике, вдали высится забор с колючей проволокой. Приказали выйти из вагона. Слышим, кричат по-казахски, по-узбекски. Какие-то черные лица маячат поверх забора. Дали по куску хлеба и свиного сала. Мы уже привыкли к нему, стоим и жуем. Когда совсем утро настало, появился высокий метра два ростом, немецкий капитан, а с ним худощавый красивый казах в немецкой форме. Обошли строй, капитан обратился к нам с речью:

— Поздравляю вас с прибытием на территорию Туркестанского легиона!

Впервые здесь услышал, что такой легион существует и сюда собирают из всех лагерей, кто родом из Средней Азии и Казахстана.

— Тут будете жить, работать и служить! — объявил немецкий капитан.

Погнали в лагерь, а люди, которые находились там, бросились нам навстречу. Боже! Сколько крику, шума, слез! Все ищут земляков, родственников. Немецкие солдаты пытаются нас разделить, но безуспешно. Долго не могли успокоиться.

В глубине лагеря, на большой площадке стоит длинная палатка, в которой находится баня. Прибывших заставили быстро раздеться и мыться под душем. Как в рай попали!

Помылись, вышли с другой стороны палатки повеселевшие, будто помолодевшие. Там кучами разложена чистая одежда. В одной лежали трусы, в другой — нательные рубахи, в третьей — штаны и кителя. Выбирай, кому какой по размеру. Вся одежда была итальянского производства, но на кителях нашиты изображения мавзолея Ходжи Ахмеда Яссави и надпись по-арабски: «С нами аллах». У немцев на ременных бляхах тоже были слова «Гот мит унс», с тем же значением.

Повели на медосмотр. Два врача принимали: немец и казах. Казахов, прибывших в легион, числилось не более десяти, и все пошли на прием к земляку. Он осмотрел и всех признал больными, хотя, по-моему, военнопленные были практически здоровы. Только у меня на левой скуле уже несколько месяцев красовалась боль-

 

шая шишка. На первом допросе немецкий офицер ударил рукояткой пистолета. Он почему-то считал, что я скрываю свое командирское звание, хотя я всегда был рядовым.

И вот поместили в Варшавский госпиталь. Режим нестрогий, паек нормальный. Признаюсь, я считался хорошим картежником, как говорят, всю жизнь играл на интерес. И здесь этим баловался. Выйду в сквер, а туда приходили дети состоятельных поляков, старшеклассники, чтоб вместо уроков поиграть в очко. Как правило, всех обыгрывая, пацаны оставляли имеющиеся в наличии деньги, приносили мне вино, еду. С их помощью жил припеваючи и еще друзей обеспечивал.

Однажды вызвал меня командир легиона капитан Эрних.

— Ты, говорят, артист?

— Так точно, герр капитан.

— Будешь организовывать культвзвод.

В то время легионеров начали отправлять на восточный фронт. Подумал, зачем идти против своих? Раз приказывают, то постараюсь наладить культурную работу. Потом кому-то пришло в голову пойти к Эрниху и сказать, что в Советском Союзе такие команды называют взводами пропаганды. Эрних сказал:

— Ну, пусть будет взвод пропаганды.

Отцом Туркестанского Национального комитета и Туркестанского легиона был известный в мире казах Мустафа Чокаев. На Западе этот образованный человек, закончивший перед революцией Петербургский университет, появился еще до войны. М. Чокаев свободно владел немецким, английским, французским и всеми тюркскими языками. Жил в Париже, руководил там мечетью, объехал много стран Европы и Азии, где выступал с лекциями о народах Туркестана, порабощенных большевиками. Когда в сорок первом Гитлер напал на Советский Союз, М. Чокаев сидел в концлагере и оттуда написал немецкому командованию письмо о том, что на востоке СССР есть, мол, многочисленный туркестанский народ: казахи, киргизы, узбеки, таджики, туркмены. Их представители, попавшие теперь в плен, могут образовать армию для освобождения своей Родины, не представляя опасности ни для одного солдата великой Германии. Немцам идея Мустафы Чокаева понравилась, и они привезли молодого человека в Берлин. Мустафа предложил

 

 

следующий план: во-первых, надо всех пленных турке-станцев освободить из лагерей и объединить под его командованием, обеспечить обмундированием, продовольствием, оружием. Во-вторых, когда немцы, разгромив Красную Армию, подойдут к Волге, он со своим легионом освободит от большевиков всю Азию. Это одобрил Гитлер, и тогда все началось. Один из немецких генералов, бывших в окружении М. Чокаева, хорошо знавший русский язык, сообщил Мустафе:

— У нас в Берлине живет твой земляк. Тоже туркестанец!

— Кто такой?

— Уали Хаюмов!

— Где он? Хочу видеть.

Привели ему вскоре Уали Хаюмова, иначе Уалихаюм-хана. А кто он такой, тоже интересный вопрос.

В тридцатых годах по распоряжению И. В. Сталина послали группу молодежи из Казахстана и Узбекистана в Германию для изучения сельского хозяйства и немецкого языка. В Берлине их распределили по отдельным имениям немецких бауэров. Молодые казахи и узбеки проработали год, а потом вернулись в город для возвращения на Родину. Но одного не досчитались. Сбежал Уали Хаюмов, сын крупного узбекского бая. В Европе полным ходом шла мировая война, и Гитлер приказал очистить столицу от всех инородцев, и, в первую очередь, от евреев. Уали Хаюмов отсиживался в имении своего бауэра. Когда же в сорок первом Германия напала на Советский Союз, Уали перебрался в Берлин и устроился швейцаром в фешенебельном ресторане. Внешне он был красивым мужчиной лет сорока. Там его приметила немецкая девушка очень богатых родителей. Влюбилась. Она привела его домой, познакомила с родными и через некоторое время объявила всем, что выходит замуж. Никто не стал возражать и они поженились.

Вот его-то и представил немецкий генерал Мустафе Чокаеву. Тот обнял Уалихаюмхана, прослезился от радости, что встретил в Берлине земляка, а вскоре назначил Хаюмова своим адъютантом.

Между прочим, окружали М. Чокаева в основном казахи. Еще в лагере выбирал он самых надежных, образованных. Среди них оказалось несколько человек, спасенных мною от голода в демблинском лагере. Когда началась организация Туркестанского национального ко-

 

митета, Мустафа собрал всех верных ему людей дли конфиденциального разговора при закрытых дверях. Как говорится, без посторонних. Рассказал им о своих договоренностях с немецким командованием, а потом объяснил главное:

— Запомните, никогда немцы не победят Советский Союз. Никогда! Но я решил собрать вас всех вместе, чтобы спасти от смерти. Вы нужны будущему свободному Туркестану.

Не уверен, что гестапо не знало про это тайное совещание. У них с сексотами дело было поставлено не хуже, чем у нас.

Через некоторое время М. Чокаев ездил по лагерям и заболел гриппом, его поместили в госпиталь. Мустафа сразу сказал, что пищу и лекарство будет принимать только через руки Уали Хаюмова. А что сделал Уали-хаюмхан?

Он посоветовался с женой с тем, чтоб избавиться от Мустафы и занять место Президента ТНК. Может быть, наоборот, жена-немка предложила этот вариант. В конце концов они сговорились с местными врачами, получили две таблетки, которые Уали должен был подсунуть Мустафе Чокаеву.

Мустафа, говорят, что-то предчувствовал. Позвонил в Париж жене, рассказал странный сон, приснившийся накануне. Будто бы в доме упала ни с того, ни с сего вся мебель. А жена в ответ ему рассказала, что после того, как Мустафа уехал из Парижа, стала прилетать к окну какая-то невиданная птица. Потом вдруг перестала появляться. К чему бы такое?

Выпив таблетки, данные Уалихаюмханом, через два часа Мустафа Чокаев скончался. Я, конечно, при этой истории не присутствовал, но слышал ее от людей, которые были в ближайшем окружении у Чокаева. Они стали и мне близкими друзьями, соврать никак не могли. Например, среди них был уроженец Уральска Карим Каратабв, окончивший в 1934 году горно-металлурги-ческий факультет в. Свердловске. До войны он работал в Казани. Тесно сдружился с Маулькешом Каймельдиным, известным среди казахов под кличкой «Асан-кайгы». В 1934 году он закончил факультет журналистики МГУ и потом работал в Алма-Ате переводчиком. В ТНК среди приближенных Мустафы Чокаева был Мажит Айтбаев, литератор, выпускник КазПИ. Помню еще Дю-

 

 

йена Кожанакова, кзылординца, работавшего в войну на берлинском радио диктором казахского отделения. Они знали о всех событиях и настроениях в Туркестанском национальном комитете и говорили мне.

Однажды кто-то из них рассказал, что в лагере военнопленных под Фрайбургом появился казах-скрипач, который, выступая перед немцами, осмелился сыграть «Елимай». Впервые родная казахская мелодия прозвучала в Европе!

— Что за скрипач? Кто такой? Откуда? — удивился я.

— Кажется, из Алма-Аты,— ответили мне. Я отправился к капитану Эрниху и доложил ему, что во Фрайбурге объявился земляк, грамотный, способный музыкант, который очень пригодится в легионе. Попросил, если есть такая возможность, перевести скрипача в нашу культбригаду. Эрних отдал команду, и через несколько дней Айткеша Толганбаева доставили. Музыкант еще ни о чем не догадывался, да и до этого никогда не видел его в лицо. Кто-то прибежал из штаба:

— Муха, твой товарищ приехал. Скрипач!

— Где он?

— В подвале сидит.

— За что?

Пришлось самому тайком носить в подвал еду и воду, то через своих ребят посылал. В конце концов уговорил капитана Эрниха освободить Айткеша и зачислить в культвзвод, а потом вместе с ним собирал музыкальный ансамбль, выступал с концертами в городах Польши, Франции, Австрии.