ГЛАВА XX

 

Несколько лет я работал внештатным методистом Министерства просвещения Казахской ССР, оказывал помощь музыкальным школам республики. Бывал почти во всех областях, во многих отдаленных районах, старался принести пользу музыкальной глубинке в организации обучения молодежи, считая это своим человеческим и профессиональным долгом.

Министром просвещения тогда был К. Балахметов, его заместителями А. В. Щербаков и А. Канафин.

А. Канафин переехал в Алма-Ату из Джезказгана. Некая Токтабаева, прибывшая с тех же мест, была назначена Канафиным директором всех методических кабинетов Министерства. Ее особое положение сразу же подтвердилось тем, что в кратчайшие сроки незамедлительно получила квартиру вне очереди. Хотя другие с большим нетерпением ждали представления жилья долгие годы. Но, бог ей судья.

Однажды, когда вернулся из очередной командировки и подробно отчитался о проделанной работе, она пред-

 

ложила выступить с докладом на заседании методкабинета. До ее появления такой практики здесь не было. Я пытался объяснить, что в отчете все и без этого изложено подробно, даже записаны конкретные мероприятия о том, как улучшить работу карагандинской музыкальной школы, и что доклад едва ли будет для людей интересен и полезен.

Но Токтабаевой хотелось показать перед начальством и коллективом, что она работает, руководит конкретной наукой. Пришлось согласиться делать доклад. Правда, накануне этого «исторического» заседания я предупредил всех методистов музыкального методкабинета, чтобы во время доклада набрались терпения и выдержки. Наконец, в назначенное время директор методических кабинетов Министерства просвещения собрала всех работников и предоставила мне слово.

Доклад сделал приблизительно в таком стиле:

— Итак, товарищи, побывал я в Карагандинской музыкальной школе. Посмотрел, послушал, и понял, что там все, действительно, крещендо. Крещендо модерато! Хотя надо бы просто Глиссандо-анданте контабиле. Мы уже не раз говорили с вами о том, что модерато есть модерато, в то время как консонанс противоположен диссонансу, и ничего общего не имеет с фортиосимо и пицекато...

Токтабаева внимательно слушала и, глядя на меня доверчивыми глазами, благосклонно кивала.

Я настойчиво продолжал:

— Товарищи, как же так? Если музыка есть гармоническое сочетание звуков, то анимато кон апасионатэ! И то, что в карагандинской школе не хватает музыкальных инструментов, всем понятно. Я обещал доложить кому следует. Но димандендо кон контабило с морендо было бы неплохо. А минипья потемпо, син каро скерцо татартелло. Вы согласны? Это исключительно ритардандо фермато ненто. Это надо учесть, товарищи. Вот и все, что хотел сообщить о своей командировке.

— Вопросы есть к товарищу Толганбаеву? Нет. Спасибо, Айткеш Толганбаевич, за интересный доклад.

Не думаю, что именно по этому поводу министр просвещения республики заявил, что А. Толганбаева нельзя допускать ни в одно музыкальное учебное заведение, может были и другие причины.

Возможно, к тому времени я утомил его всевозмож-

 

 

ными отчетами о командировках, докладными записками о мерах, необходимых для исправления положения в музыкальном образовании. Допускаю и то, что на него какое-то влияние оказывал КГБ. Куда бы ни ездил по республике по заданию министерства, всюду ощущал пристальное внимание со стороны органов этой влиятельной организации. Директор Гурьевского музыкального училища, например, откровенно признался, что ему было рекомендовано подобрать любой компромат на А. Тол-ганбаева, когда я приеду сюда.

Ах, как хорошо, что не увлекался вином и картежной игрой, что ответственно относился к выполнению любого поручения министерства. Может быть, слишком старался? Не удовлетворившись реакцией министра на мои предложения, я написал письмо Д. А. Кунаеву.

«На основании многолетнего опыта, как педагога и методиста, а также по высказываниям коллективов ряда музыкальных учебных заведений, считаю важным сообщить Вам о том, что уровень знаний и эстетическо-политического воспитания учащихся детских музыкальных школ, качество подготовки квалифицированных преподавательских кадров в республике из года в года снижается, особенно по специальностям струнных и народных инструментов, по музыкальным теоретическим дисциплинам.

Как известно, Минпрос Казахской ССР сейчас курирует общеобразовательные школы республики (примерно 18 тысяч), сельские педагогические институты с музыкальными факультетами, 15 педучилищ с музыкальными отделениями, три Республиканские музыкальные спецшколы, многочисленные Дворцы пионеров, а также самодеятельные коллективы, кружки и т. д. При такой колоссальной нагрузке и отсутствии компетентных специалистов практически невозможно поднять музыкальное образование на должный уровень. Поэтому так много времени и сил приходится тратить в вузах на исправление упущенного в прошлом, а это сказывается на качестве подготовки музыкантов и преподавателей».

К сожалению, Д. А. Кунаев не ответил на письмо. Решился написать в ЦК КПСС, как и многие, считая его высшей инстанцией, «честью и совестью нашей эпохи».

«Коммунистическая партия и Советское правительство учат нас необходимости постоянно проявлять внима-

 

ние и заботу о благосостоянии трудящихся, подготовке полноценных квалифицированных кадров, воспитанию подрастающего поколения в духе коммунизма. Но, к сожалению, приходится сталкиваться с лицами, занимающими ответственные посты, зараженными подхалимажем и спекуляцией. Подобные лица используют служебное положение для удовлетворения личных выгод. Это рвачи, иначе не назовешь.

Мне приходилось неоднократно обращаться по некоторым вопросам в руководящие органы с различными предложениями в интересах республики. Встречи проходили доброжелательно, как говорится, на высоком дружественном уровне, но все кончалось ничем, вопросы оставались нерешенными.

Обращаясь в ЦК КПСС, готов привести неопровержимые факты и не скрываю своего имени. Хочу внести на Ваше рассмотрение вопросы, связанные с экономией средств, оплатой преподавателей в высших учебных заведениях, с пересмотром некоторых пунктов Устава ВАКа, присвоением ученых степеней и званий, пересмотром и дополнением учебных программ».

Да, я был удивительно самонадеян и наивен, предполагая, что высшие инстанции республики и страны, получив мои послания, согласятся обсуждать деловые предложения. Кто там мог поверить в искреннее желание бывшего «иностранного шпиона» быть полезным своей стране и родному народу?

Между тем, большая группа казахских музыкантов и певцов готовилась к поездке в Монреаль, где предстояло выступить на Всемирной выставке. В их состав включили и меня. Казалось, что ни у кого не возникало сомнения в том, что я заслужил право представлять искусство Казахстана на международном уровне в Канаде. Но перед самым вылетом из Алма-Аты, прямо в аэропорту сказали, что я не лечу, моя кандидатура снята.

Случайностей не бывает.

— Кто? Почему?— бросился с расспросами в разные инстанции. Там смущенно опускали глаза, разводили руками и не говорили правды. Наконец, один из работников ЦК Компартии Казахстана, поняв серьезность положения, признался, что собственными глазами видел «послание» известных в республике деятелей казахского искусства (между прочим, и ныне здравствующих и процветающих). Они писали: «А. Толганбаева, бывшего

 

преступника, шпиона, врага народа нельзя ни в коем случае посылать в Канаду. Это оскорбило бы других, более достойных!»

— О, народ мой!— говорил Абай.— Почему у нас, казахов, нет плохих среди мертвых и нет хороших среди живых?