- 92 -

ГЛАВА XXI

 

Много видел зла и часто забывал, что в жизни оно существует. Видимо, человека делают диким, жестоким обстоятельства.

О добре мне напоминали тоже люди, которых буду помнить всегда, пока жива память.

Как могу забыть Глинку и Курмангаэы, Чайковского и Огинского, Абая и Сарасате, если они всегда оставались мне современниками и добрыми учителями! Вспоминаю по-доброму И. Лесмана, Л. Хамиди, А. Жубанова, М. Ауэзова, И. Когана, Г. Абсалямова, Ф. Мансурова, А. Дзыгара, М. Костылева и многих других, деливших со мной последнее.

Пусть не обижаются те, кого не назвал, раздумывая о добре.

В восьмидесятых годах почувствовал резкое ухудшение здоровья и оказался под наблюдением ревматолога С. А. Шинкаренко. Благодарен этой удивительной милой женщине и прекрасному специалисту за все, что она сделала, чтобы вылечить острый ревматизм, полученный мною в наследство от лагерей. До сих пор следую мудрым предписаниям и назначениям опытного врача.

Внезапно случился приступ сердца, как оказалось стеноза четвертой степени. Меня уложили в Институт экспериментальной хирургии, из которого вышел живым благодаря тому, что попал в руки крупных специалистов и ученых — кардиолога М. Туленова и хирурга А. Измуханова.

М. Туленов прощупал пульс, простучал пальцами грудную клетку и выслушал сердце, и сразу поставил диагноз, который через несколько дней подтвердили кардиограмма, рентген и общие анализы.

— Нужна операция,— сказал он, впервые осмотрев меня.— Вы согласны?

— Согласен.

— Тогда гарантирую двадцать лет жизни.

 

- 93 -

Много раз слышал, как он говорил своим пациентам:

— Чем тяжелее больной, тем он для меня интересней. Побороться со смертью и спасти человеку жизнь—для врача самое большое счастье.

Про М. Туленова ходили легенды.

Однажды во время утреннего обхода он обнаружил, что нет одного из больных. Оказалось, что ночью дежурный врач определил у него клиническую смерть и отправил в морг. Хорошо зная состояние своего пациента, кардиолог воскликнул:

— Он не мог умереть!— и бросился в морг.

Не знаю, что он предпринял, но воскресил мнимого мертвеца, спас от смерти.

Полтора месяца готовил меня врач к тяжелой операции, которую сделал хирург А. Измуханов. Сам резал, сам зашивал в течении четырех часов.

Наверное, не всегда просто и однозначно складывались мои отношения в семье, с родственниками. Долгие годы изо дня в день накаленная до предела обстановка сказывалась на здоровье близких. Много нервов было потрачено. Особенно сложно приходилось супруге. Ведь она была руководителем, членом партии, уважаемым сотрудником в небольшом коллективе медицинских работников, серьезно и ответственно относящейся к своим обязанностям. Имею двух дочерей, которым, наверное, тяжело и больно было узнать правду о нашей действительности. Много задавали вопросов. Почему да почему? Трудно было отвечать. Наверное, до сих пор не могу откровенно объяснить, как же это все-таки произошло? Как случилось со мной такое? Почему многие жизни были исковерканы ни за что? А те, кто мог решать судьбы людей, не старались даже облегчить участь пострадавших, пусть даже не целиком, но хотя бы частично. До сих пор душа ноет от горьких раздумий.

Алма-Атинская консерватория выставила мою кандидатуру на звание доцента. В этом немалую роль сыграла ректор Г. А. Жубанова.

За короткое время собрал необходимые документы: опубликованные статьи, рецензии, всевозможные отзывы, характеристики, которые отправили в Москву, в ВАК. К счастью, вся эта процедура как-то прошла мимо КГБ и ЦК партии. В Москве мою кандидатуру утвердили, и я стал доцентом консерватории.

Но за этим последовал «натиск» на Г. А. Жубанову.

 

 

- 94 -

Газизе Ахметовне пришлось выслушать немало упреков и обвинений. Она не раз потом рассказывала, как звонили из КГБ:

— Ну, как Вы могли написать ему такую хорошую характеристику? Почему с нами не посоветовались?

— Я написала творческую характеристику!— отвечала ректор консерватории.— И пишу всегда то, что думаю, в чем уверена!

— Вам разве не известно, что он не достоин звания доцента? Толганбаев был шпионом, предателем!

Г. А. Жубановой настойчиво рекомендовали поскорее отправить новоиспеченного доцента на пенсию, тем более, что ему исполнилось шестьдесят лет.

В 1983 году меня выпроводили на так называемый заслуженный отдых.

Через некоторое время Казвоенком В. С. Есмамбетов пригласил к себе, сухо поздоровался и спросил:

— Есть у вас удостоверение участника войны?

— Есть.

— Покажите.

Взял удостоверение и, ничего не объяснив, положил в сейф.

— Что случилось, товарищ военком?

— Не положено.

— Как так?

— Сказал, не положено! Вы были в плену у врага!

— Во-первых, не я один находился в плену. Многие оказались там, но они все равно имеют удостоверения и награды.

— А вам не положено!

— Во-вторых, по Указу Ворошилова от 17 сентября 1955 года я амнистирован со снятием судимости и восстановлен в правах. В чем дело?

— Можете идти, Толганбаев. Все!

Возмущенный, я обратился с протестом в Военный Совет Средне-Азиатского военного округа и вскоре получил ответ, подписанный помощником военного прокурора Алма-Атинского гарнизона майора юстиции И. Ореховым:

«На заявление адресата о лишении его удостоверения участника Великой Отечественной войны сообщаю, что факт снятия судимости за совершенную измену Родине не равнозначен оправданию в этом, поэтому вы лишены

 

 

- 95 -

итерирующего Вас удостоверения на законных основаниях».

Одним словом, что хочу, то ворочу!

Затем Казвоенком преподнес новый сюрприз.

Однажды утром домой пришла начальник четвертого отдела райвоенкомата и сказала:

— Сдайте ваши правительственные награды. Есть распоряжение Госбезопасности.

— На каком основании?

— Я только выполняю приказ.

Ну, что тут делать? Сопротивляться или спорить с ней бесполезно, если они так решили. Сдал свои награды по акту, а вместе с ними лишился льгот, положенных участникам Великой Отечественной войны.

Все это происходило на глазах дочерей, жены.

Тогда был вынужден им рассказать всю правду о причинах гонений на меня всесильными органами Госбезопасности.

Мучительно трудно вспоминать об этом, но из песни слова не выбросишь. Случилось что-то страшное. Обычно в семье все беды переживали вместе, а тут и жена, и дочери отказались меня понимать...

— Что делаешь? Почему не согласился работать на КГБ, если тебя туда приглашали? С ними все сотрудничают: директора, их заместители, ректоры, проректоры, председатели и рядовые! Ты о нас подумал?

На меня смотрели, как на Дон Кихота, вступившего в битву с ветряными мельницами. Казалось, получил удар в спину.

С другой стороны, их можно понять. Жена — член партии. Вполне возможно, ей уже не раз советовали повлиять на меня. Допускаю, что ей внушали: твой муж изменник, антисоветчик. Пусть не сопротивляется, а идет к нам, если ваша семья хочет спокойно жить. Так могло быть. Конечно, могло, не исключаю.

Обстановка в семье складывалась невыносимой. Чувствовал, что родные не хотят понимать и слышать. Однажды в отчаянии сказал им:

— Отвернитесь от меня! Дочери, откажитесь от отца, а жена от мужа. Все равно никогда не пойду против совести, кто бы меня ни призывал примириться с этими бандитами. Не будет этого никогда.

Этого мало. Старшие братья и племянники осуждали меня:

 

- 96 -

— Ты просто глупец! Чего хочешь? Чего добиваешься? Против кого прешь? Тебя же сомнут, уничтожат!

Им тоже сказал:

— Тогда откажитесь от меня. Скажите всем, что Айткеш Толганбаев — не ваш родственник.

Я был самым несчастным человеком.

Многие из тех, кто так же, как я, побывал в немецком плену, отбыл наказание, к началу семидесятых годов спокойно и в достатке жили в разных уголках республики, чувствовали себя свободными и не думали о политической реабилитации. Например, не знал бед Мейрбек Изтаев из Южного Казахстана, с которым познакомился в 1948—1949 годах на колымской угольной шахте «Ар-кагала». Потом с ним встретился на Сусумане, где он работал на авторемонтном заводе, потом обоих перебросили на прииск «Чалбанья».

Мейрбека освободили из лагеря раньше. Провожая на материк, дал ему адрес моих семипалатинских родственников, чтобы сообщил радостную весть, что я жду освобождения. До Мейрбека в Казахстан уехал и другой земляк Хайдарходжа Нукушев, выходец из Курчумского района Усть-Каменогорской области. Тогда ему стукнуло шестьдесят. Он тоже должен был передать привет родне. Со дня ареста я не писал родственникам и друзьям. Все считали, что меня расстреляли. Свое первое письмо написал только после того, как получил справку об освобождении.

Будучи на пенсии, поехал отдохнуть к Мейрбеку в Южный Казахстан. Он всегда принимал меня с распростертыми объятиями, умел выслушать и понять, поддержать добрым советом. Этот простой и душевный человек, даже своего врага, приходящего в дом, встречал по казахскому обычаю, как самый гостеприимный хозяин.

Поделился с Мейрбеком мыслями о том, что амнистия еще не свобода,, скорее всего она является продолжением пытки над человеком, выпущенным из-за колючей проволоки. Каждый может унижать, попрекать прошлым, отказывая в добром имени. Сказал ему, что решил добиваться политической реабилитации через республиканские и союзные власти, чего бы мне это ни стоило.

Мейрбек от всей души пожелал успеха и сказал, что готов помочь всем, что будет в его силах. Если бы не его материальная поддержка, едва ли я смог бы по несколько раз в год ездить в Москву на прием к прокурорам, ми-

 

- 97 -

нистрам и другим чиновникам, в руках которых находилась моя судьба.

Поездки на десять-пятнадцать дней обходились дорого. О гостинице и думать не приходилось, ночевал, где придется. Например, в здании аэровокзала на Казанском, Ярославском или Ленинградском вокзалах. В лучшем случае там можно было найти свободное кресло и в нем переспать ночь. А если все кресла заняты, постелишь где-нибудь на мраморной лестнице возле камеры хранения газетку и лежишь, как бомж, до утра. Многие там так ночевали. Буфеты, столовые, кафе были на каждом вокзале, но для моего кармана они недоступны и приходилось копейки считать, чтобы взять на ужин булочку и стакан кефира.

Поездки в Москву продолжались с 1980 до 1989 года, но результата не дали.