ГЛАВА XXII
Еще в 1970 году, будучи в Москве на стажировке, хоть и мало было свободного времени, решил разыскать в столице тех, с кем работал в советском посольстве в Италии. И повидаться с людьми хотелось чисто по-человечески, заодно попросить от них какое-нибудь документальное подтверждение о работе в посольстве с октября 1944 по октябрь 1945 года.
Дело в том, что на следствии и после никто не хотел верить в то, что я там работал. Они отказывались слушать и о моих связях с участниками французского сопротивления, хотя в «деле» были письменные показания бывших легионеров, например, Артура Колдыбаева.
Каждый раз, когда просил поинтересоваться моими контактами с бойцами французских партизанских отрядов, (а при желании это можно было бы сделать!), обрывали:
— Брось! Это все сказки, выдумки! Вранье! Не было у тебя никаких связей с французскими партизанами.
Просил разыскать работников Особого отдела военной миссии в Италии, которые в сорок четвертом тщательно проверяли перед тем, как направить в советское посольство. Мне отвечали:
— Мы и без них во всем разберемся.
И вот приехал в Москву, можно сказать, сразу по-
везло. В справочном бюро дали домашний телефон М. А. Костылева, бывшего советского посла в Италии.
Но когда позвонил домой из автомата, Михаил Алексеевич сказал, что не помнит меня. Сбивчиво, торопясь, рассказал о себе. Думал, может, не дослушает, бросит трубку. Вдруг он спросил:
— Минуту! Вы были музыкантом? Да, да, да... А ну-ка, заходите ко мне!— и назвал домашний адрес.
Он жил на Ленинградском шоссе в старинном доме напротив метро «Аэропорт», совсем рядом с аэровокзалом, где я, стесненный в деньгах, ночевал в зале ожидания пассажиров. В назначенный день и час пришел к нему, поднялся на второй этаж, позвонил.
Михаил Алексеевич встретил меня вместе с женой. Сразу узнали, вспомнили меня.
Небольшая хорошо обставленная квартира, в которой они жили вдвоем, многим напоминала Италию — репродукции с картин и фотографии на стенах, старинная посуда в серванте, статуэтки на полочках.
Жена М. А. Костылева оживленно говорила о Риме, Милане, Венеции, показывая то статуэтку волчицы, вскормившей Ромула и Рема, то какие-то кубки, брелки, фотографии наших общих итальянских знакомых. Эта маленькая экскурсия по квартире доставляла ей огромное удовольствие, и я чувствовал себя, как в гостях у близких родственников, хотя поток ее слов вверг меня в смущение.
В конце концов Михаил Алексевич не выдержал и, добродушно посмеиваясь, перебил супругу:
— Ты совсем заговорила гостя. Айткешу, наверное, хотелось бы самому что-нибудь рассказать нам.
— Ой, извините!— опомнилась она.— Прошу к столу.. На журнальном столике были приготовлены вино, фрукты, конфеты. Мы сели с Михаилом Алексеевичем друг против друга, и, как старые друзья, повели разговор, а его жена, чтобы не мешать, пристроилась перед телевизором.
Рассказал М. А. Костылеву о всех мытарствах, злоключениях и успехах. Слушал внимательно, не перебивая. Потом произнес:
— Хотите правду? Я тогда знал, что по возвращении в Союз вас арестуют.
— Знали? И даже не намекнули мне?
— Не имел права. Если бы сказал, мне пришлось
бы очень плохо. Единственное, что пытался для вас сделать—оттянуть отъезд... Это счастье, что вы уцелели.
В разговоре с ним я понял, что Михаил Алексеевич никогда не был в Казахстане, хотя исколесил полсвета, но многое слышал о нашей республике, ее людях, богатствах, с большой симпатией относился к Д. А. Кунаеву, статьи и выступления которого читал в газетах.
Потом перелистывали семейный фотоальбом, и М. А. Костылев показывал снимки с А. И. Микояном, В. Молотовым, С. М. Буденным, с которыми часто встречался, будучи на дипломатической работе. Больше всего меня заинтересовали его фотографии с А. М. Горьким. Еще до войны, работая в торгпредстве СССР, Михаил Алексеевич часто встречался с пролетарским писателем в Италии. Алексей Максимович жил трудно, часто болел, а М. А. Костылев, как мог, помогал ему материально. Позднее он сопровождал писателя в Москву.
— Мамедова помните?— спрашивал Михаил Алексеевич.— Он был у нас в посольстве гражданским атташе. Потом переводчиком в Нюрнберге на процессе главных военных преступников.
— Энвера Азимовича? Ну, как же! Где он теперь живет и работает?
— На Пятницкой. В Гостелерадио. Вы обязательно зайдите к нему. И Мартынова найдите. Помните его? Они обязательно помогут вам документально подтвердить работу в посольстве.
Когда прощались, М. А. Костылев сказал:
— Двадцать пять лет прошло, четверть века! А он ведь ничего не забыл и пришел. Другие уже и не вспоминают о моем существовании, а он разыскал. Это, наверное, только казах может.
Сказал искренне и просто. Я уходил от Костылевых с чувством глубокой признательности.