СОКАМЕРНИКИ

 

Общество это, пожалуй, было лучшее из всех, в какие я когда-либо попадал. Собрание хорошо воспитанных, образованных людей. На любую тему всегда мог найтись собеседник. То и дело устраивались доклады; вот темы некоторых из них:

- Новое в аэродинамике,

- Поэзия Блока,

- Очерки истории МХАТа,

- Современный персидский язык,

- Радищев и его время.

Несмотря на строжайшую изоляцию, мы были хорошо осведомлены о событиях на воле. Впрочем, это свойство каждой тюрь-

 

мы: информация всегда просочится. О начале войны, например, мы узнали спустя несколько часов после выступления Молотова.

Настроение в камере было, скорее, хорошее. Много шутили, смеялись: отходили после следствия. А дальше, казалось, хуже уж не может быть. Рассказы привезенных из лагерей и попавших к нам в камеру воспринимались как сильно преувеличенные. Да и что лагеря, казалось нам, по крайней мере - свежий воздух, кусок хлеба будет, а работу как-нибудь перетерпим.

Рассказывалось множество житейских историй, пересказывалось прочитанное. Можно было негромко петь. Исполнялся и тюремно-лагерный репертуар, вот хотя б песня 1937 года на мотив известной «Мурки»:

Я сижу в Таганке, как в консервной банке,

А за дверью ходит вертухай.

Кушаю баланду, завербован в банду,

Пью три раза в день фруктовый чай.

Вечер наступает, Таганка оживает,

Хмурит брови юный лейтенант:

«Хватит запираться, надо признаваться

В том, что ты шпион и диверсант».

Дальше о том, как этот лейтенант «зубы сокрушает, кости он ломает» и т.д.

В памяти момент: вызвали ночью на этап группу людей. Все остающиеся встали на нарах - в заношенном нижнем белье, желтые, небритые, в тусклом ночном половинном свете. И кланялись уходящим, сдержанно и уважительно, как принято у воспитанных людей, провожающих близких друзей. И сейчас вспомнить - сжимается внутри. Жизнь в камере очень сближала.