XXV

«Регулярная жизнь»

 

Неужели мы до лета дожили?

Хватит, сердце, обращаться вспять.

Все, что было злого, подытожили.

Впереди — сплошная благодать.

Та, где по кривой и бездорожию

Наши души пустятся опять.

Но пока что мы до света дожили,

О другом не надо вспоминать.

А. Мищенко, 1988

 

Теперь остается сказать всего несколько слов об этой регулярной жизни.

Ей предшествовала, как я говорил, моя законная после амнистии прописка в Москве в семье Светланы. Здесь не обошлось без курьеза, довольно трогательного.

Мы со Светланой пришли в их домоуправление. Светлана вручила свое заявление о моей прописке, а я свой паспорт очень милой девушке-паспортистке. Та внимательно его изучила. Он был только что выдан Калининским районным - сельским, а не городским! - отделением милиции и содержал свежую запись о регистрации нашего брака. Девушка, несомненно, сделала верное заключение о неблагополучном прошлом владельца паспорта. Сочувственно подняв добрые глаза на Светлану, она сказала:

- Не прописывайте его. Я вам не советую.

Светлана, улыбнувшись, ответила:

- Спасибо! Но все-таки пропишите.

- Очень хорошая была девушка, я долго помнил ее имя!

После «Физприбора» я проработал тридцать четыре года в НИИЯФ МГУ - Научно-исследовательском институте ядерной физики при Московском государственном университете, в отделе космических лучей. Тоже с удовольствием и в дружеской атмосфере.

 

У нас двое детей — Настя и Никита. Светлана, Настя и я живем вместе; Настя по инвалидности не работает, но круг ее интересов и занятий тот же, что до пенсии: литература и искусство. Никита с женой Леной и тремя нашими внуками - Ильей, Лидой и Верой — живут в том же доме, и мы остаемся одной большой семьей.

К сожалению, неизбежно редеет круг близких нам людей, в том числе моих друзей по лагерям — немецким и советскому. Раньше ключи от нашей квартиры были в семнадцати семьях в пяти разных городах. Обладатели их могли остановиться у нас и в наше отсутствие. В один из наших отпусков был случай, когда двое ленинградцев, проснувшись утром, обнаружили в соседней комнате двух спящих незнакомых им людей.

Мои друзья из Германии, Чехословакии и Франции и их потомки и друзья тоже посещают нас, бываем у них и мы. Эти посещения осуществлялись раньше не так просто, как теперь, когда, в сущности, надобны только деньги для поездки.

При Брежневе и Андропове, чтобы подать заявление в ОВИР о разрешении пригласить кого-то из-за границы или отправиться туда, требовалась «характеристика-рекомендация» с места работы с указанием, что ты «политически грамотен и морально устойчив». Мне для ее получения из парткома МГУ надо было собрать двенадцать подписей от «треугольников» (профсоюз, партия, администрация) на четырех уровнях рассмотрения: лаборатория - институт — физфак — университет. И это еще не обеспечивало успеха. В 1972 году я подал просьбу о разрешении пригласить к нам Рене Лягрю. К заявлению я приложил присланное Рене ходатайство от Французской ассоциации узников нацистских концлагерей Бухенвальд — Дора. Ответ пришел отрицательный, и начальник районного ОВИРа мне «указал»:

- Вы должны понимать: Франция — капиталистическая страна.

И семья Лягрю навестила нас, воспользовавшись туристской путевкой.

Единственным нормально-человеческим периодом в прошлом была кратковременная «хрущевская оттепель» пятидесятых годов. В 1959 году я позвонил из уличного автомата (домашний телефон в те времена был редкостью) в Министерство иностранных дел СССР и спросил, как пригласить из Германии и Чехословакии трех друзей, которые в годы войны с риском для себя помогали советским военнопленным. Мне сказали: подайте заявление в наш консульский отдел.

Я сразу это сделал. Дня через три почта принесла ответ: «Нашим консульствам в Лейпциге и Праге дано указание содействовать

 

названным Вами лицам в их выезде в Москву». И вскоре в нашем доме оказались Эдуард Хладик и Эрих Рёдель (Курт Кокцейус не смог приехать из-за болезни).

Как не поблагодарить еще раз Никиту Хрущева! А он многих благодарностей достоин, несмотря на порой трагические несообразности его правления. Главное его деяние - открытое признание преступности сталинизма. Если бы не Хрущев, миллионам ни в чем не виноватых людей быть бы в повторных лагерях или ссылках до конца жизни.