ВСПОМИНАЯ ДОМ И ДЕТСКИЕ ГОДЫ

Пока мы едем в поезде, Йоханнес рисует мне прямо-таки живую картину деревни своего детства. Вяяряоя находилась на территории района Сойккола (Сойкинский полуостров. —Прим. перев.), на берегу Финского залива, в нескольких десятках километров от Нарвы. Вдоль берега залива были разбросаны сорок домов, расстилались выпасы для скотины и общинные леса.

— Прибрежный песок тогда был настолько чистым, что посидишь на нем даже в белых штанах — и ни пятнышка; вода тоже была чистой. Так было в тех местах на побережье Финского залива в годы, когда в России вспыхнула революция, а в Финляндии после обретения независимости — гражданская война.

Население жило тогда за счет земли и моря, условия существования были очень просты. Земля давала необходимые продукты питания, а, продав рыбу, можно было даже заработать и деньги. Рыбу ловили неводом и сетями. Летом пользовались лодкой, зимой шли в море по покрытому снежным настом льду. Когда рыбаки возвращались с добычей на берег, их уже ожидали покупатели. На берегу даже была поставлена коптильня. Рыба, конечно же, была отличная, никакие добавки не применялись. Рыбозавод расширял производство, и вскоре была начата уже оптовая торговля. Оптовые покупатели по недорогой цене брали рыбу прямо на берегу и развозили улов по разным местам страны, где продавали, получая прибыль. Многие жители деревни таким образом добывали себе пропитание, занимаясь рыбной ловлей.

Натуральное хозяйство процветало.

Йоханнес рассказывает, как они работали совместно с финнами. Ближайшие финляндские острова находились всего в двадцати пяти километрах от ингерманландского берега. Это были острова Сейскари, Койвисто и Лавансаари. Именно через эти острова финны в свое время переселялись на южный берег Финского залива; так в Ингерманландии появилось финское население, которое постепенно расселилось по значительной территории, поскольку некоторые финны переезжали поближе к Петербургу, до которого от деревни Вяяряоя было около ста километров. Да и границы оставались открытыми вплоть до 1917 года, когда Финляндия стала независимой. Йоханнес

 

рассказывает, как финны, жившие по обе стороны залива, вместе ловили рыбу; это продолжалось и тогда, когда Финляндия после обретения независимости уже имела государственные границы. Но поначалу порядки на границе не были слишком строгими.

— С разных сторон съезжались ловить рыбу, они приходили с островов, а мы — с берега. Не было никаких разногласий и споров по поводу рыбы, никто никогда не дрался за право владения местами ловли. Из Финляндии доставляли соль и разное другое. В ходу были одинаковые деньги — серебряный рубль, что упрощало торговлю.

Родня Йоханнеса имела давние корни в деревне Вяяряоя. Предки его еще давным-давно осели в тех местах, где жили и добывали свой хлеб насущный. Родителей отца Йоханнес никогда не видел и знал их только по рассказам отца. Дедушка Элиас умер рано, довольно молодым, когда Адаму, отцу Йоханнеса, исполнилось всего три. Бабушка одна растила троих детей — Адама и двух его сестер.

— Второго моего деда тоже звали Элиас. Родители матери жили в деревне Харккола (Гарколово. —Прим. перев.), что в пяти километрах от Вяяряоя. Их я еще успел застать, правда, о бабушке по матери у меня не сохранилось никаких воспоминаний: когда она умерла, я был еще таким маленьким, что ничего не смог запечатлеть в памяти. Мамин отец умер в 1932 году, и на его похоронах я присутствовал. Дедушку похоронили на кладбище в деревне Харккола, я приезжал туда из Ленинграда. Тогда я работал на мясокомбинате, что в центре города.

Ребенком я всегда стремился быть рядом с дедом, когда он чем-то занимался, и внимательно следил за его работой: как он правил инструмент или делал какой-нибудь ремонт. Я просил его брать меня с собой и всё время спрашивал, почему он что-либо делал именно так. Дед был для меня героем и примером для подражания. Я хотел научиться всему, что он умел. От него я получил нужное в жизни доброе напутствие. Он сказал мне: «Йоханнес, когда станешь взрослым и будешь кому-нибудь оказывать услугу или выполнять работу, всегда бери плату чуть меньшую, чем другие. А если будешь кому-нибудь платить, плати всегда чуть больше, чем платят другие. Тогда у тебя всегда будет работа и никогда не будет нужды».

Этому совету я всегда старался следовать.

Когда родители Йоханнеса — Адам, сын Элиаса, и Мария, дочь Элиаса, — в свое время поженились, многие удивлялись, поскольку полагали, что они брат и сестра.

Йоханнес родился 24 февраля 1913 года. В семье уже был один мальчик, Пиетари, родившийся 5 апреля 1905 года. «Когда родился Пиетари, то родители еще не обратились в живую веру, — говорит Йоханнес, — однако на мою долю выпало то, что милостью Божией

 

еще до моего рождения отец с матерью с благословения Духа Святого стали детьми Христа».

Еще до появления на свет младшего сына Мария, похоже, уже имела какое-то судьбоносное чувство, уже представляла себе, каким будет его жизненный путь. За полгода до того, как родился Йоханнес, Мария как мать чувствовала в своей душе какую-то особенно сильную потребность молиться вместе с подругами во благо своего будущего ребенка.

Она пригласила к себе домой нескольких подруг. Евангелистки Ээва Хумала, Мария Катая, Мария Кярккяйнен и Сохви Паюнен узнали в тот день, что в семье ждут второго ребенка.

Мария Тоги сказала им тогда, что сердце ее чует недоброе: в жизни ее будущего ребенка будут тяготы и страдания. Она еще не догадывалась, но в душе своей как бы заглядывала в будущее и хотела, чтобы молитвы укрепили и ее саму, и ребенка, который должен был скоро родиться.

Мария опустилась на колени и попросила, чтобы подруги тоже помолились вместе с ней. Они встали на колени вокруг нее и общей молитвой передали будущего ребенка в объятия Господа. Тогда же, во время молитвы, Ээва Хумала произнесла пророческие слова:

— Этот ребенок будет принадлежать Богу, Бог будет направлять его, давать силы, чтобы вынести трудности, которые будут предстоять. И не суждено будет ему ни в воде утонуть, ни в огне сгореть.

Это момент, о котором рассказали потом родители и друзья, глубоко запал в душу Йоханнеса. Ведь и он тогда присутствовал при этом. Он уверен в том, что молитвы, которые были произнесены еще до его рождения, всегда сопровождали его и помогли пройти через самые тяжкие испытания.

— Когда я наконец родился, мама сообщила радостную новость тем самым подругам, которые поддержали ее в ее молитве: «Господь дал нам сына, и имя ему будет Йоханнес».

Родители понесли меня крестить в деревенскую молельню, которая была в Вяяряоя. Там они вместе с прихожанами обратились к Господу с просьбой, «чтобы наш Йоханнес жил всегда, всю свою жизнь рядом с Иисусом, прильнув к его груди, как ученик, которого Иисус любил».

Мне рассказывали, что, когда прихожане встали и начали молиться, во время молитвы Дух Святой витал над молящимися, и все воздавали хвалу Богу. Это рассказывали те, кто сами были на этой церемонии, и я благодарен им. Господь услышал их молитву и нес меня на Своих руках все эти годы.

Итак, первые годы своей жизни я рос, слушая молитвы. Дом наш не был богатым, но и бедными нас нельзя было назвать. Была крыша над головой, а в доме — комната, кухня, необходимая мебель.

 

Был сад, ягодные кусты и яблони, с урожая которых варили варенья на зиму. Забор вокруг дома — как это было тогда принято. Было две коровы, лошадь, теленок, поросенок. Добра не так уж и много, но людей, которые жили беднее нас, в деревне было больше, нежели тех, кто богаче. Хлеб у нас был всегда.

А вот духовно наша семья была очень богата. Была любовь не только к членам своей семьи, но и вообще к ближним. Неподалеку были соседи, ведь дома в деревне стояли примерно в ста метрах друг от друга. Богатством считали любовь к ближнему, и этому обычаю в деревне следовали все. Люди понимали, что богатый тот, кто отдает свое, а не тот, кто прибирает все для себя. Стремились жить так, как учит Слово Божие. Блажен тот, кто дает, а не тот, кто берет.

Христианское воспитание детей составляло естественную часть каждодневной жизни. Средства к существованию, одежда, близкие люди — все это дар. Йоханнес был еще совсем маленьким, когда в хозяйстве родился теленок. Корова отелилась, и мама пришла в избу из хлева, сияя от радости:

— Вот так, Йоханнес, Отец Небесный подарил нам красивого теленка и новое молоко. Встанем же на колени и поблагодарим Его за доброту к нам.

Мы исполнили это, и чувство благодарности в моем сердце было настоящим и искренним.

Утренние и вечерние молитвы были естественными в нашей жизни. По утрам мама, приходя меня будить, спрашивала: «Ну как ты спал, Йоханнес?» Я отвечал, что спалось мне хорошо, и она продолжала: «А теперь поблагодарим Отца Небесного за то, что мы хорошо спали ночью, и попросим благословить новый день».

Поскольку я был еще мал и не мог самостоятельно вставать на колени, то мама придерживала меня за ворот рубашки, пока мы молились. Она вслух читала молитву, а я повторял за ней. Когда я подрос, то уже сам вставал на колени.

Так я научился любить Бога, дающего все доброе.

Много позже, уже в 35-м году, находясь в ленинградской тюрьме, когда мои силы — физические и духовные — были уже на исходе и я не мог молиться, стоя на коленях, в памяти моей возникала картина детских лет: мама помогает мне стоять на коленях, держа за воротник. И я как наяву слышал шепот: «Ты в объятиях Иисуса». В такие минуты я ощущал прилив новых сил.

Как-то на Рождество мне подарили новую одежду — рубашку и костюмчик, который шили специально для меня. Наступило рождественское утро, я стоял в своем новом костюме; помню, как мама подошла ко мне и сказала:

— Посмотри-ка, Йоханнес, какой хороший наряд ты получил от Отца Небесного. Давай поблагодарим Его и попросим дать нам силы,

 

чтобы у нас всегда было чистое сердце и мы хорошо себя вели, чтобы Отцу Небесному было радостно смотреть на нас, — как мама смотрит с радостью на тебя, видя твой новый костюм.

Христианское воспитание наложило отпечаток на душу ребенка. Может быть, сегодня такое воспитание покажется довольно суровым, однако поскольку ребенок был окружен любовью и заботой, оно давало свои плоды, формируя душу ребенка и определяя его будущее.

«О силах небесных говорили как о вполне естественном, в них видели нечто прекрасное», — продолжает Йоханнес и тут же вспоминает случай, который произошел с ним в детстве. Ему было около пяти лет, когда он решил отправиться на небо и посмотреть, что там.

Только вот где это небо и как туда попасть?

Мысли маленького мальчика были последовательными: небо соединялось с землей где-то там, за полями и лесом, он видел это своими глазами. Если пройти достаточное расстояние, то на небо можно забраться прямо с земли. — Эта догадка осенила его еще раньше, когда однажды он побывал на берегу моря. Небо и вода соединялись где-то там, вдали. И вот, в тот летний день Йоханнес отправился пешком туда, где земля и небо соединялись. На тропинке в поле ему встретился сосед.

— И куда это Йоханнес направился? — спросил он.

— На небо.

— Ах на небо! А ты попрощался с родителями? — поинтересовался сосед.

Об этом малыш как-то не подумал.

— Так вот, надо тебе сначала попрощаться с родителями, прежде чем отправляться на небо, — продолжал сосед. И Йоханнесу пришлось прервать свой путь и возвратиться домой.

— Розги в то время были обычным средством для воспитания. Меня же наказывали ими редко, поскольку у мамы был какой-то особый дар вызывать у меня чувство совести и раскаяния. Когда я совершал какой-нибудь проступок — делал то, что не разрешалось или что маме не нравилось, она обычно подзывала меня к себе.

— Ну, Йоханнес, и что же мы теперь будем делать? — говорила она, используя при этом слово «мы», — вот тогда я чувствовал себя действительно виноватым, «поступившим нехорошо». Я был готов просить прощения.

Запомнился один случай, когда меня все-таки отодрали хворостиной. Мне уже было пять или шесть лет, и мы с мамой были в гостях у соседей. Я и хозяйский мальчишка начали бегать и играть. Не помню точно, что произошло, но мать обратила внимание, что возились мы очень шумно, и она, наверное, была недовольна моим поведением. Подозвав к себе, она сделала мне замечание. Но мы все равно

 

продолжали возиться. Тогда мать снова подозвала меня и спокойным голосом сказала:

— Если ты не умеешь играть спокойно, то будешь сидеть здесь, возле меня, а дома я тебя выдеру.

То есть сначала она запрещала словами, а потом уже прибегала к более действенному средству.

Мы пробыли у соседей еще какое-то время. Я послушно сидел рядом с мамой, которая, беседуя с хозяевами, обнимала меня и гладила по голове, тепло и с любовью. Я уже был уверен, что мама забыла об обещанном наказании. Но она не забыла.

Когда мы вернулись домой, мама объяснила, что мое поведение было совсем не ошибкой или незнанием, потому что она мне делала замечание. Это было непослушание, за которое я и получил обещанное наказание.

— Как ты думаешь, может кнут все исправить? — спросила она потом и сама же ответила: — Нет, не может. — И пояснила почему.

— Иисус опечален, опечалена мать, да и соседский мальчик тоже расстроен. Можешь ли ты теперь свободно и со спокойной совестью пойти поиграть с ним? — спросила она и сама же ответила: — Не можешь. И что же ты должен сделать? — вновь задала она вопрос.

Не оставалось ничего другого, кроме как просить прощения, а на следующий день — и у соседского мальчика за то, что как товарищ я поступил плохо.

Мы всегда молились вместе, я стоял на коленях рядом с мамой, и мы просили у Бога силы, чтобы делать добро. Мать была со мной рядом всегда, поэтому мне было легко и приятно от этого.

Мать была в доме главной — как в будничных практических делах, так и в духовных. Она помогала селянам участием в земных заботах и в душевных горестях. Например, хорошо умела вынимать соринку из глаза. Этим искусством она прославилась на всю деревню, хотя метод был самый незамысловатый. Человек, которому в глаз попадала соринка, сначала сам пытался освободиться от этой напасти, но когда, несмотря на усилия, у него ничего не выходило, а между тем глаз начинал краснеть и слезиться, он шел к «Мари». Тщательно прополоскав себе рот водой, она осторожно раскрывала больному глаз и языком удаляла соринку.

Человек уходил довольный, избавившись от хвори.

Мария Тоги обладала также даром выслушивать людей. Это была особая, врожденная способность — уметь слушать другого человека, понимать его заботы, его жизнь до самых глубин. И люди верили ей.

Редко кто обладает такой способностью. Сейчас все слишком заняты — постоянно суетятся, куда-то едут, спешат, выслушать других некогда, зачастую люди не слышат даже самих себя. Так исключается из людских взаимоотношений и из всей жизни нечто очень важное.

 

Но Мария Тоги такую способность имела. Она умела слушать и понимать людей, облегчая бремя их тягот.

Чувствовалось, что Йоханнес унаследовал от матери и эту черту характера тоже.

Селяне приходили к Марии, открывали ей свои сердца и рассказывали о заботах и печалях. Когда суть становилась понятной, задавались вопросы, вместе обращались к Божьей милости — бремя облегчалось и горе исчезало. У нее был дар, способный освобождать ближнего от мук совести, она умела сказать такие слова, которые несли человеку радость, и, пришедший подавленным и опечаленным, он уходил с облегчением на сердце.

По своему характеру она была приветливой и внимательной к людям. Марию Тоги знали также и как искусного оратора; она выступала на сходах, и люди с удовольствием слушали ее. Она имела способность выражать словами то, что было на сердце, умела затронуть тех, кто ее слушал, за живое, говоря не только о будничных заботах, но и о милости Всевышнего. В ее словах чувствовался собственный опыт. Когда обсуждались заботы жителей деревни, и в особенности женщин, она всегда была как бы впереди своего времени, была очень деятельной не только у себя дома.

И дома, когда она что-нибудь говорила, в ее словах ощущались истина и ясность. Если она говорила «нет», это означало «нет», а если говорила «да», то так и было на самом деле. В домашних работах и хлопотах Мария была организатором и руководителем. Но, конечно же, и отец тоже участвовал во всем.

— Отец — тихий по натуре — был человеком дела: больше делал, нежели говорил. Часто бывало так, что он пропадал куда-то со двора, и ни мать, ни тем более мы, дети, не ведали куда. «Где ты был?» — с удивлением спрашивала мать, когда отец наконец-то являлся домой. «Да ходил вспахать сад у тети Ульяны, пока ты занималась завтраком», — по своему обыкновению спокойно отвечал он.

Тетя Ульяна была уже старая, жила в маленькой избушке, где была только одна комната, в которой стояли плита и кровать. Она хворала, из родни не было никого, кто бы о ней позаботился. Иногда люди приносили ей рыбу, мясо, дрова. Но особенную заботу все же проявлял наш отец. Мать тоже, бывало, посылала меня отнести ей свежеиспеченного хлеба и чего-нибудь поесть.

Как-то отца не было уж слишком долго, а когда он наконец пришел и мать задала тот же самый вопрос «Где ты был?», он коротко ответил: «Да вот отвозил дрова тете Мари».

Тетя Мари тоже жила одна и была, конечно, очень рада такой по-

 

Однажды мы с мамой опять стояли во дворе и ждали отца. Тот отправился на картофельное поле. Картошка была уже выкопана, и мы ждали его домой с возом картошки. Но отца все не было и не было, мы уже начали беспокоиться, не случилось ли чего с ним.

Наконец мы увидели его. Отец ехал вовсе не со стороны картофельного поля. «Откуда ты едешь, ведь ты должен был ехать на поле?» — «Да я вот был у тети Ульяны, помог чем мог, да и лошадь разгрузил — отвез ей пару мешков с картошкой».

Жившая в нужде тетя Ульяна была очень рада привезенной картошке, да и лошади легче было везти домой телегу. Отец так часто проявлял свое чувство любви к ближнему, что мать даже не всегда узнавала об этом. Один Бог ведает, что отец делал ради своих детей.

О родителях у меня только самые добрые и святые воспоминания, — говорит Иоханнес, пока мы едем в поезде; голос его при этом подрагивает. Родители его относились к скромным деревенским людям, но душевно они были людьми культурными. Думали не только о себе, считали делом чести помогать бедным, больным и старикам, а также тем, у кого не было других помощников. Одиноким везли с берега моря рыбу, везли мясо, если по осени резали свинью или теленка на зиму.

Я помогал родителям в этой заботе о ближнем. Относил мясо деревенским старикам, и всегда приятно было видеть их радость. Они были так благодарны! Я тоже радовался вместе с ними и возвращался домой со счастливым сердцем.

Вот так, естественно и прекрасно, еще в мои детские годы осуществлялась эта простая истина: «Дающий нищему не обеднеет».