МАМИНА БИБЛИЯ

Поезд прибывает в Нарву — город на границе Эстонии с Россией. Мы видим дымящие трубы заводов. Именно в Нарве расположены предприятия энергетического комплекса, работающие на горючем сланце. Среди населения города подавляющую часть составляют русские, прожившие здесь всю жизнь или переехавшие сюда несколько десятков лет назад. Эстонцев насчитывается около четырех процентов, поэтому основным языком в городе является русский. Закон о гражданстве, предусматривающий обязательное обучение эстонскому языку, вызвал протесты среди русских.

Изнанка рыночной экономики вызывает среди населения беспокойство. Теперь с заводов, которые долгое время давали жителям работу и средства к существованию, увольняют работников, и численность безработных все возрастает. В городе уже неоднократно проводились забастовки. Русское население чувствует над собой угрозу и постоянный гнет. Демократия приветствуется, но «Для кого она, эта демократия?» — задают здесь вопрос. Независимая Эстония вынуждена бороться с каждодневными проблемами. Некоторые считают, что Нарву следует сделать автономным районом, однако власти Эстонии вряд ли пойдут на это.

На нарвском вокзале Йоханнес идет к кассе уточнить время отправления поезда на Петербург. Вроде бы до отхода его у нас есть два часа — то есть достаточно, чтобы погулять по городу и познакомиться с его достопримечательностями. В расписании поездов, однако, нет никакой информации о поезде на Петербург. Йоханнес идет к другому окошку и возвращается немного расстроенный. С прогулкой ничего не получится. Поезд, правда, есть, отправляется менее чем через час, но не отсюда, не из Нарвы, а с вокзала на русской стороне, до которого совсем не близко.

Но отчаиваться не стоит. Одна русская семья тоже торопится успеть на этот же поезд. В складчину с ними мы берем такси и едем. Мы проезжаем через весь город, который выглядит чистым и радующим глаз: ухоженные парки, обшарпанных зданий нет. Большой памятник Ленину смотрит на мир со своей высоты, возвышаясь над проходящими мимо людьми, — оттуда вождь пролетариата всегда взирал на них не одно десятилетие. В других местах памятников Ленину уже нет:

 

они снесены. Наверное, русские жители города до сих пор относятся к нему с почтением, считая своим покровителем.

Такси подъезжает к мосту через реку Нарву, где находится пункт государственного пограничного контроля. Милиционер проверяет паспорта у Йоханнеса и у русской семьи, сама я решила ничего не говорить, если меня ни о чем не спросят. Прикидываться как бы невидимкой я привыкла еще тогда, когда совершала и более дальние поездки, когда к границе СССР подъезжали, испытывая чувство благоговейного страха. В те годы следовало надежно прятать духовную литературу, чтобы она не вызывала ненужного интереса у таможенников.

Теперь все двери открылись, и Библии стало возможно ввозить сюда свободно. В Петербурге работает много духовных миссий, Евангелие разрешено проповедовать открыто. Слово Божие раньше считалось враждебным для системы, но когда система рухнула, то в христианской вере и в ее основополагающей книге люди стали искать новое содержание и новую силу, например, для воспитания и обучения, для приобщения молодежи к здоровой жизни, для построения нового будущего для всей нации.

Моими документами никто не поинтересовался — они, правда, были в полном порядке, — и вот мы уже въезжаем на русскую сторону. Улица заканчивается, переходя в гравийную дорогу. Скорость движения замедляется, машина подпрыгивает и покачивается на ухабах. Йоханнес поглядывает на часы: времени остается не так уж •много. Теперь важно успеть на поезд. Если не успеем, наше путешествие здесь и закончится.

Пейзаж уже напоминает сельскую местность, и. вот наконец мы подъезжаем к краю поля, где стоит уже готовый к отправлению поезд. Но почему поезд отправляется с поля, а не с вокзала?

А потому, что граница между государствами закрылась. В начальный период независимости Эстонии граница еще была открытой и петербургский поезд отходил из Нарвы. Теперь пункт отправления поезда находится прямо в поле. Из-за отсутствия здесь платформы в вагон приходится буквально карабкаться по крутым железным ступенькам. Свободных сидячих мест предостаточно, поскольку пассажиров на весь состав — несколько человек.

Мы ищем вагон получше и в конце концов находим спальный.

Объявленное время отправления проходит, но поезд продолжает стоять посреди поля. Пассажиров, похоже, больше не прибавится, но все-таки мы как будто чего-то ожидаем.

Ладно, мы путешествуем сами по себе и снова углубляемся в жизнь Йоханнеса, переходя от детства к ранней юности. События жизни остаются позади, как пейзажи за вагонным окном, однако,

 

оставляя неизгладимый отпечаток. Жизнь — это как единая цепочка, в которой разные периоды соединены друг с другом: прошлое связано с современностью, с нынешним временем, а нынешнее время уже несет в себе будущее.

Прожитая жизнь с ее радостями и горестями, минутами боли и побед сопровождает нас, вступающих в день нынешний и в день завтрашний. Какое бремя нам нести — тяжелое или не очень,— определяет сама жизнь, определяют наши характер и воля.

История жизни Йоханнеса тяжкой, ужасной, — полной бесчеловечности — являет, однако, что он сохранял полную света и доверия жизненную позицию даже в самых суровых условиях. Он верит, что все имеет свое предназначение. Доверие к Богу — означает не слепую веру в судьбу, а скорее простую уверенность, что все происходящее с нами — к лучшему. Бог знает, что нам позволить, и ошибок не делает. В Царстве Небесном будут те, кто по-детски простодушен. Вера Йоханнеса превращалась в будничные чудеса, оберегала его сердце от ожесточения, но все же не смогла защитить от тяжелых испытаний.

В раннем детстве у Йоханнеса было много счастливых минут и событий, которые зарядили его силой и стойкостью, пригодившимися впоследствии в тюрьме и трудовых лагерях. По нему видно, что он обладает врожденным даром верить в добро, которым освещались его ранние годы. Со временем вера превратилась в жизненную позицию, ставшую сущностью всей его личности. Добрые, счастливые события помогали ему идти вперед. Сама его натура как бы возвышалась над жестокостью и всем злом, которые он испытал. Или ему помогли подняться, как он сам заметил бы собеседнику.

Прослеживая жизнь Йоханнеса, мы, наконец, дошли до того момента, который ничем нельзя было затмить в течение десятилетий. Время высветило поразительное и удивительное для всей его жизни событие: уже при смерти, не вставая с постели, мать передала ему свое единственное наследство — Библию.

Наконец поезд дергается и начинает медленно двигаться. Мы разглядываем проплывающие мимо пейзажи, в окне появляются все новые и новые картины. Теперь это жилые места, только выглядят они запущенно и обветшало.

Входит кондуктор в фуражке, начинает проверять билеты. Он долго рассматривает наши, затем выражает сомнение в том, что они действительны. Мы прерываем беседу, и в вагоне происходит сцена — довольно странная, на удивление долгая.

— «Таллинн — Петербург — Таллинн» эти билеты проданы и оплачены на вокзале в Таллинне, они должны быть действительными для проезда, — не сдается Йоханнес. Он не согласен оплачивать «не

 

ведение» контролеров. Если билет оплачен, он должен быть действителен.

Кондуктор уходит, но через минуту возвращается, ведя с собой еще одного, который, похоже, может засвидетельствовать, что билеты недействительны. В голосе его — уверенность и требовательность, он даже стучит кулаком для пущей важности по маленькому столику, в глазах — шарящий взгляд, какой бывает у пьяных. Может, мы имеем дело с какой-то мафией мелкого пошиба? Однако прошедшего через лагеря Йоханнеса это не пугает — еще чего, заново оплачивать проезд, да еще и штраф платить! Угрозы на него не действуют.

Может, мне вытащить свое удостоверение корреспондента-международника? Спросить их фамилии и заявить, что их требования совершенно незаконны?

Среди произнесенных Йоханнесом русских фраз я различаю слово «корреспондент». Я спокойно слежу за тем, как разворачивается ситуация, решив приберечь более сильные аргументы до того момента, когда дело примет серьезный оборот. Йоханнес понимает, о чем идет речь. Пьяный «начальник» (который, не исключено, мог находиться и под воздействием наркотиков), возможно, нуждается в очередной дозе дурмана и теперь пытается прощупать, в какой мере подействует на пассажиров его наглость. Но, по всей видимости, он не рассчитал . ситуацию: напор его не подействовал. Однако он не собирается сдаваться.

Он грозится позвать других работников, что и делает. Перед нами появляется третье действующее лицо и заявляет, правда, уже более спокойным тоном, что мы должны перейти в другой вагон, поскольку спальные места у нас не оплачены.

Это нас устраивает, мы спокойно переходим. О штрафе или о том, чтобы заново оплатить проезд, уже речи нет. Этот эпизод остался позади, поэтому мы, довольные, начинаем доставать из сумок взятую с собой еду, которую Йоханнес заготовил перед отъездом, зная, что дорога будет долгой.

Сидя в вагоне и видя, что нас уже никто не побеспокоит, мы снова как бы отключаемся от внешнего мира. Вагон почти пустой, кроме нас еще только два человека, да и они сходят на одном из полустанков. Вместо них в вагон садятся двое-трое новых пассажиров. Поезд то и дело останавливается, люди, садящиеся в поезд, очевидно, возвращаются с работы домой. Малое число их, возможно, объясняется и тем, что до дому почти так же быстро можно добраться и на велосипеде, что гораздо приятнее, чем долго сидеть в жарком вагоне, в котором к тому же и вентиляция не работает.

Мы по очереди подходим к двери подышать свежим воздухом.

 

Снова мы возвращаемся на несколько десятилетий назад, вспоминая эпизод, который Йоханнес считает самым прекрасным и самым важным в своей жизни.

— И вот, значит, как-то подозвала меня мама к себе и сказала:

«Йоханнес, сынок, скоро твоя мама отправится на небо, к Богу и к твоему папе, но прежде чем это произойдет, я хочу положить руки на твою голову и благословить тебя».

Это так меня потрясло, что я расплакался. Мне было всего тринадцать лет, отца уже не было, и вот теперь мама говорит, что отправится на небо. Мой брат Пиетари был уже женат, он жил со своей женой

Ольгой в нашем доме, завещанным ему, поскольку он был старшим сыном.

Я понял, что останусь один, и заплакал от горя, которое охватило меня при маминых словах.

Как она почувствовала, что конец ее близок?

Мама уже долгое время чувствовала слабость. Как-то был случай, когда она чуть было не утонула, провалившись в трещину на льду; это было примерно в десяти или двенадцати километрах от берега. Ее удалось вытащить, но после того как ее, мокрую и продрогшую, привезли на санях домой, она часто стала чувствовать недомогание.

В другой раз они с отцом поднимали большой и тяжелый камень, и у мамы внутри будто что-то оборвалось. После полученной травмы начались болезни, врачи не могли помочь. Ее здоровье становилось все слабее. Не знаю точно, что она себе повредила, потому что никогда об этом не говорила. Домашнюю работу мама все же делала, но, по-видимому, болезнь была серьезная, о которой она молчала, скорее всего потому, что жалела нас, своих сыновей, уже лишившихся отца. Не знали мы и насколько опасной была ее болезнь, не уверен даже, знала ли она сама об этом. Я только помню, что она всегда полагалась на молитву. Впоследствии мне приходили мысли, что, возможно, ей было явлено какое-то откровение о близкой кончине, поскольку мама говорила о ней с полной уверенностью, стараясь утешить меня: «Дитя мое, не плачь, встань лучше на колени тут, у маминой кровати. Мамины руки уже слабые, но руки Отца Небесного крепкие, и они помогут тебе всегда в твоей жизни. И теперь я передаю тебя в Его руки.

Он даст тебе все, что нужно, и будет оберегать везде, где бы ты ни был».

Помню, я встал на колени подле ее кровати, она положила руки мне на голову и благословила: «Боже, отдаю в Твои руки мое дорогое дитя».

Затем она достала из-под подушки Библию и сказала: «Йоханнес, я не знаю, достанется ли тебе что-нибудь из имущества, которое было у твоих родителей, — дом, хлев, лошадь, коровы, лодка, сети. Всем

 

им сейчас распоряжается твой старший брат. но вот эту книгу я отдаю тебе. Это самое что ни на есть дорогое имущество и наследство, которое остается и тогда, когда исчезнут небо и земля.

В этой книге сказано обо всем, это Божье Слово. И пусть она будет путеводным светом в твоей жизни, пусть будет утешением, предупреждением, назиданием».

Произнеся это, она протянула мне Библию, и я принял книгу как дорогой подарок, духовное сокровище, — говорит Йоханнес с дрожью в голосе. — Примерно через час после этого мамины глаза закрылись, и она заснула вечным сном.

Она отправилась к Иисусу, как и говорила, уйдя в иной мир в мае тысяча девятьсот двадцать шестого года, когда стоял прекрасный день уже начавшегося лета. Ей было всего сорок пять лет; я так надеялся, что она еще поживет, но этого не случилось. На дворе вовсю грело солнце, природа расцветала, а в наш дом пришло горе и боль невозвратной утраты. Я чувствовал, что потерял единственное, дорогое, незаменимое.

Всю ночь мама лежала в своей постели, и я спал в этой же комнате. В те времена люди умирали чаще всего у себя дома, и покойников не сразу отвозили в другие помещения в ожидании церемонии отпевания. Мне казалось это естественным и совсем не было страшно оставаться в той же комнате, где находилась мать, только что ушедшая к Иисусу. Я знал, что теперь ей хорошо и что у меня есть наследство — самое дорогое, какое только может быть. Я ощущал огромное горе и сильную тоску — ведь мама ушла навсегда, но все же, несмотря на утрату, я испытывал чувство благодарности за эту книгу. Мама как бы вошла в Библию, которую только что передала мне.

С этим святым для меня наследством я и пошел дальше по жизни. Мамино завещание давало мне спокойствие и уверенность в будущем, довольно неопределенном.

На похоронах мамы я был совершенно подавлен тоской. Стоял прекрасный майский день, солнечный свет и тепло ласкали все вокруг, но горе мое было столь велико и сердце охвачено такой неимоверной печалью, что я не замечал красоты и щедрости природы. На кладбище пришло много людей, все были одеты в черное. Вся деревня провожала маму в последний путь. Настала и моя очередь проститься. Я положил на гроб букет цветов, мысленно поблагодарил ее за все, что она дала мне. Материально это было немного, но духовно не измерить.

Многие жители деревни выражали свою скорбь.

— Не понимаю, почему Бог так рано забирает к Себе тех, кто много помогал людям, — сквозь слезы проговорила одна женщина, — кто мог избавить от сердечной и глазной хвори. Я тогда не

 

понял, что она подразумевала под глазной хворью, но потом один из присутствующих напомнил о мамином умении вынимать соринку из глаза. Да, бывало, у нас дома мама частенько спасала людей от этой маленькой неприятности.

Жители по очереди подходили проститься с ней. Я уходил с кладбища с тяжелым сердцем. Там, под сенью деревьев, осталась покрытая цветами могила — мамино последнее земное пристанище.

Я осиротел полностью, мне было тоскливо и горько оттого, что мое детство кончилось. Еще не представляя себе, как будет складываться моя жизнь, я знал лишь, что теперь, после смерти матери, все будет зависеть только от меня самого.

Мой брат Пиетари сразу же после похорон отправился на военную службу — ему предстояло служить еще три месяца. У них с Ольгой уже был ребенок. Я нянчился с их маленькой дочкой, нося ее в фартуке.

В то лето я помогал Ольге заготавливать сено, а также по дому. Но осенью вернулся брат. Пожив в семье брата еще некоторое время, я стал задумываться, как устраивать свою жизнь, куда пойти. Я был еще мальчишкой, всего-то тринадцать лет. Сидя в их саду, я подолгу размышлял о будущем. Молил Господа, чтобы Он помогал мне идти по жизни.

Несмотря на то, что я был одинок, со мной все же была полученная от мамы Библия.

Я должен был отправиться искать свое счастье.

Я благодарен наследству, полученному от мамы. Со дня ее смерти прошло уже семьдесят лет, и столько же — с тех пор, как она молилась в последний раз, поручая меня Господу. Времени прошло много. Молитва была услышана, я получил силы, которые помогли мне пережить самые трудные минуты жизни. Земного родительского наследства мне не досталось, но даже если бы и досталось что-нибудь, то сейчас этого ничего бы уже не было, ибо дома всех жителей нашей деревни были разграблены и уничтожены. Ни у кого ничего не осталось.

Мамину Библию я храню до сих пор. Она всегда значила для меня больше, чем любые земные блага, какими бы значительными они ни были. Библия отпечатана в тысяча девятьсот двенадцатом, то есть она старше меня на один год.

Библия останется и после меня, я обещал отдать ее по наследству моей дочери Тайми и верю, что Слово Божие будет благословением для нее и для ее семьи.