В «КРЕСТАХ»

Мы с Йоханнесом идем вдоль берега Невы в направлении тюрьмы «Кресты», которая и поныне используется по своему прежнему назначению — как тюрьма. В молодости ему довелось побывать и здесь, поэтому с тех пор он сохранил об этом месте свои личные впечатления. Ему было двадцать два года, когда его впервые доставили в эту тюрьму в 1935 году, после того как следователь Михайлов закончил допросы в следственной тюрьме на Шпалерной. Впоследствии Йоханнес попал сюда еще один раз и отсюда, осужденный на длительный срок, отправился отбывать его на Урал.

Сегодня воскресенье, и петербургские улицы по выходному тихие. Жители идут, наслаждаясь весенним теплом. Многие, как и мы, направляются к «Крестам», куда родственники и друзья могут приходить по выходным на свидание с заключенными.

Высокие, из красного кирпича, корпуса тюрьмы, среди которых возвышается башня, напоминающая церковь, представляют собой массивный ансамбль, вызывающий почти благоговейное чувство. Вокруг большая территория парка с разными посадками и деревьями. Своей внушительностью тюрьма будто олицетворяет закон и является напоминанием о страшном суде: общепринятые правила и принципы нельзя топтать, оставаясь не привлеченным к ответственности.

Однако почти все, что делает человек, содержит в той или иной мере грех. А ложь, несправедливость, попрание человеческих прав можно встретить также и в твердынях правосудия и порядка.

Именно так произошло с Йоханнесом в молодости, да и теперь это нередко бывает. Когда система, построенная на атеизме, рухнула, стало ясно, что истинный мир, свобода и правда не возникнут тотчас же на этих развалинах. В обществе все еще наблюдаются такие явления, как неуверенность, отсутствие спокойствия, преследование личной выгоды и преступность. Поэтому тюрьма «Кресты» переполнена. Здесь в настоящее время содержится шесть тысяч заключенных, хотя камер изначально было построено «всего» 999. Все они содержатся здесь за совершенные преступления, а не за политические взгляды.

Теснота обостряет проблемы в самой тюрьме, куда впихнули и заперли много трудных человеческих судеб. Йоханнес говорит, что родственники и друзья заключенных устраивали перед «Крестами» де-

 

монстрации с требованиями сделать условия содержания заключенных более человеческими. Улучшения, конечно, старались проводить, однако финансирования не хватает и потребность в средствах огромная, да и не только здесь, она ощущается практически везде, поскольку общество реформируется и развивается.

Йоханнес сообщает, что изначально «Кресты» строились так, чтобы внешне и по своей форме они выглядели как православная церковь. Название «Кресты» объясняется тем, что по своему плану тюрьма имеет крестообразную форму. Замысел этот символический, поскольку свой крест несут и те, кто здесь сидит, и их близкие.

Здание имеет четыре корпуса, являющиеся как бы концами креста, в каждом из которых предполагалось разместить по пятьдесят камер. Поскольку оно пятиэтажное, в конечном счете должно было быть 1000 камер. Однако при проведении строительных работ была допущена небольшая ошибка, и поэтому камер насчитывается 999, а не 1000.

Время, отводимое для посетителей, в тюрьме уже закончилось, и у нас в этот раз уже нет возможности познакомиться изнутри с помещениями и жизнью тюрьмы. Мы обходим ее вокруг, и Йоханнес поясняет, почему у одной из стен тюрьмы многие стоят, глядят вверх, в сторону окон камер. Заключенные обычно пишут на небольших бумажках записки и, свернув в комок, бросают из окон в надежде, что ветром их отнесет туда, куда надо. Близкие и друзья заключенных подбирают бумажки, стремясь отыскать среди них нужные, адресованные им. Задрав головы, они выкрикивают имена сидящих: мать — своего сына, жена — мужа, надеясь, что крик долетит и будет услышан близким человеком, находящимся там.

Однако никто не отвечает кричащим. Ни одного голоса из-за этой кирпичной стены не слышно.

В последние годы Россия совершенно по-новому открылась для Слова Божьего. Финнами здесь были созданы крупные миссии. Поначалу власти относились благосклонно к христианской деятельности, которая должна была оказать помощь, например, в совершенствовании воспитания и укреплении морали. Христианская вера должна была дать всему народу новый фундамент для жизни, коль старый развалился.

Но в последнее время в общественной жизни все более укреплялась православная церковь, были изданы законодательные акты, направленные на укрепление ее позиций. Что же касается других церквей и церковных общин, то их деятельность подпадает под некоторые ограничения.

 

Йоханнес говорит о том, как он не так давно посетил «Кресты» — впервые за несколько десятков лет, после того что испытал здесь. Он приехал сюда как свободный человек. В тюрьме организовали собрание, на котором, помимо него, выступали двое миссионеров из Финляндии.

Невозможно было поверить, что в тюрьме, где раньше запрещалось упоминание о Боге, теперь организуются духовные собрания. Как меняются времена!

Прием был впечатляющий. На собрание пришло около ста человек, и в их числе — начальник тюрьмы, женщина. Ощутимо чувствовалось присутствие Духа Божьего, все сидели тихо и слушали, насмешливых выкриков не было. Когда собрание — с выступлением и пением песен — закончилось, ведущие пригласили выйти вперед тех, кто желает лично помолиться. Подошли все, даже начальник тюрьмы.

— Я засомневался, понимают ли они, зачем мы попросили слушателей выйти к нам. Свои сомнения я высказал также и финскому брату. Он сказал, чтобы я снова пояснил, зачем мы их приглашаем на молитву.

Так я и сделал. Я вновь сказал, что мы приглашаем помолиться тех, кто хочет предстать перед Богом, чтобы Он отпустил им грехи. Желающих я попросил поднять руки.

И все подняли руки. Конечно же, они поняли, о чем идет речь, и мы помолились вместе.

Я обратил внимание, что начальник слушала проповедь с особым вниманием. Когда все закончилось, она подозвала меня к себе.

— Чем могу быть полезен? — спросил я.

— Я прошу вас помолиться за меня, — ответила она.

— Зачем?

— Я впервые услышала, что человек может жить, поддерживая связь с Богом. Раньше я думала, что Бог высоко, а я — внизу, и никакой связи между человеком и Богом быть не может, — сказала она и заплакала. — Я хочу жить и быть связанной с Богом.

Я сказал ей, что связь существует через Иисуса, связь для нее.

И она повторила за мной молитву.

— Боже, спасибо Тебе, что я могу обратиться к Тебе такая, какая есть, прости мне мои грехи, сделай меня новым человеком.

При этом она все время плакала, но в то же время новая радость наполняла ее. Мы договорились, что община будет поддерживать связь с ней и с заключенными. Когда мы уезжали, она вышла проводить нас к ожидавшему около тюрьмы автобусу.

Рассказ Йоханнеса о своем первом — почти 60 лет тому назад — пребывании в «Крестах» разбередил в его памяти воспоминания, которые, как раны, уже успели зарубцеваться. Он был здесь дважды. Его перевели в «Кресты» со Шпалерной в 1935 году, а затем через три

 

года — в 1938 году — он снова был здесь, когда ожидал решения об исполнении приговора.

— Далекие события вновь предстали у меня в памяти на этом собрании, — рассказывал Йоханнес, когда мы стояли напротив «Крестов». Он все еще помнит, где находился: камера номер 121, третий этаж. — Много человек было в той маленькой шестиметровой конурке. Иногда число доходило до двадцати трех или двадцати четырех человек. Заключенные менялись, приводили новых, старых отправляли куда-то. Среди нас были в то время и узники совести, а также насильники, участники драк и убийцы — все в одной камере.

Бывало по-всякому. Пищу нам подавали три раза в день через маленькое окошечко в двери: воду и хлеб на завтрак, на обед водянистый суп, а на ужин жидкую и водянистую кашу. В камере ели, спали, а также справляли нужду. Туалета не было, вместо него в углу стояло ведро, куда справляли большую и малую нужду. Надо было мочиться под дверь и стучать, чтобы конвоир вынес полное ведро и принес порожнее.

Поскольку окошко под потолком не открывалось вообще, воздух в камере был ужасный — в таких условиях легко распространялись болезни. Постоянно стоял шум от разговоров. Мне пришлось находиться в камере все время — днем и ночью, поскольку меня не посылали на работы.

Это было просто ужасно. Я пробыл в «Крестах» не один месяц.

Йоханнес в своем рассказе возвращается к тому, что было тогда, несколько десятилетий назад. В начале весны 1935 года его перевели со Шпалерной в «Кресты» ожидать вынесения приговора. Следователь Михайлов закончил проведение допросов, однако никаких признаков предстоящего освобождения не было видно, хотя он и выражал уверенность в том, что Йоханнес невиновен.

— Лиина приносила мне на Шпалерную передачи с продуктами, которые я получал, что объяснялось, конечно же, доброжелательностью Михайлова. Лиине, однако, не сообщили о том, что меня перевели в «Кресты».

И вот когда Лиина снова пришла на Шпалерную с передачей для меня, ее ожидало новое потрясение.

— Йоханнеса Тоги здесь уже нет, — сказали ей. И никто не мог ответить, где я, никаких сведений о том, куда меня увезли.

Лиина обошла все пять ленинградских тюрем, спрашивая про Йоханнеса Тоги, и везде получала один и тот же грубый ответ:

— Такого здесь нет.

Лиина была очень встревожена: Йоханнес опять исчез. Потом какая-то женщина — жена одного из заключенных — надоумила ее, что надо делать.

 

— Когда придешь в тюрьму и обратишься к работнику, не спрашивай, нет ли здесь человека по фамилии Тоги. Возьми передачу с продуктами и иди, там скажешь, что принесла Тоги поесть, так как ты вроде бы слышала, что он находится именно в этой тюрьме. Если он там, передачу примут, а если нет, то не примут, — посоветовала женщина.

Лиина все запомнила и, использовав этот прием, нашла наконец нужную тюрьму, выяснила, где находится Йоханнес.

Нашла она его в «Крестах».

Как-то дверь моей камеры в «Крестах» открылась, и я снова получил пакет с продуктами от Лиины. Это меня так обрадовало, что я прямо тут же, в камере, опустился на колени и поблагодарил Господа за то, что своим чудесным провидением он заботится обо мне и подбадривает с помощью Лиины.

Лиину охватил страх, после того как она выяснила, где я нахожусь. «Ведь если вынесут приговор, Йоханнеса могут отправить в какой-нибудь отдаленный арестантский лагерь, и я его никогда больше не увижу», — с тревогой думала она.

Но она решила, отбросив самые мрачные мысли, попросить у начальства тюрьмы разрешения на свидание со мной до вынесения приговора, коль скоро я еще нахожусь в Ленинграде.

Однажды ночью в дверь камеры Йоханнеса постучали. Было уже за полночь, больше двух часов. Лето уже осталось позади, наступала осень, и ночи были темные. Йоханнесу велели выходить, потом отвели в комнату к надзирателю. Что такое? Прямо сейчас, средь ночи, этапом в далекий лагерь?

— Войдя в комнату надзирателя, я не мог понять по выражению его лица, зачем меня привели. Однако чувствовалось, что речь идет о чем-то важном.

— Военный трибунал Балтийского флота перед началом судебного заседания ознакомился с протоколами следствия и признал вас невиновным. За отсутствием необходимости судебное заседание отменяется, и вы освобождаетесь из-под стражи, — объявил он, протягивая мне лежавшие на столе бумаги. — Вот решение военного трибунала.

Далее он сказал:

— Вы должны собственноручно подписать обязательство о том, что никому не будете рассказывать, что видели, слышали и испытали здесь. За нарушение этого обязательства полагается наказание в виде лишения свободы сроком на три года, — произнес он и добавил: — Отобранные у вас вещи получите завтра утром, в девять часов, когда откроется каптерка.

 

— Эта официальная ночная церемония продолжалась чуть менее получаса. «Не сон ли это?» — спрашивал я себя, выходя из комнаты.

— В три часа ночи ворота «Крестов» распахнулись и затем закрылись у меня за спиной. Я был свободен, и это была правда. Выйдя из ворот, я пошел по ночному городу; с Арсенальной набережной, дом пять, где находилась тюрьма, я вышел на улицу Комсомола. Позади остались восемь месяцев заключения. Было начало осени 1935 года. Шагая по тихим ночным улицам Ленинграда, я не сразу сообразил, куда мне надо идти, поскольку радость затмила все остальные мысли о будущем.

«Господи Иисусе, Ты открыл передо мной ворота тюрьмы, как когда-то перед Петром, принес истину, сохранил меня среди живых. Ты дал мне Лиину, дал в следователи Михайлова: без Михайлова я бы, наверное, уже погиб. Да святится Имя Твое!»

Я плакал от радости, когда тюремные ворота закрылись за мной. Я действительно был на свободе!

Когда чувства мои немного улеглись и я успокоился, передо мной встал практический вопрос: что теперь делать и куда идти?

Работы у меня нет, жилья нет. К счастью, в характере у меня присутствовала и такая черта: я не был расположен предаваться унынию, а сразу начал обдумывать различные возможности выхода из сложившегося положения.

Думать мне долго не пришлось, поскольку я вспомнил о семье Богдановых и их маленькой комнате. Прошло уже более двух лет, с тех пор как власти лишили меня возможности учиться на портного, и они приютили у себя сироту. Тогда я прожил у них полтора года. Жили они неподалеку от тюрьмы «Кресты», и я решил отправиться к ним.

Было раннее утро, когда я постучался к ним в окно, полагая, что в это время они все еще дома. Дядя Фрол выглянул — и лицо его выразило изумление. Он не сразу узнал меня, так сильно я похудел, у меня отросли волосы и длинная борода. Стричься и бриться в тюрьме я не мог, поскольку для этого не было принадлежностей, да и выбритый подбородок был не самым главным предметом беспокойства в условиях тюрьмы.

— Йоханнес, ты ли это?! — воскликнул он, узнав мой голос. Он тут же открыл мне дверь, и я вошел внутрь. Встреча наша была очень трогательной, ведь они тоже ничего не знали о моих злоключениях. Затем они постелили мне, чтобы я поспал остаток ночи.

С утра я первым делом отправился в парикмахерскую. Выглядел я довольно странно: волосы ужасно длинные, борода, как у козы.

— Как вас стричь? — спросила парикмахерша.

 

— Сделайте так, чтобы я был похож на человека, — ответил я.

— Вы, наверное, в больнице лежали? — поинтересовалась она.

— Я не из больницы, из тюрьмы.

— Из тюрьмы?

И я увидел, как из глаз женщины покатились слезы. Я не стал спрашивать, почему она плачет, и она тоже ничего не говорила. Быть может, и у нее забрали кого-то из родных. Аресты в то время были таким распространенным явлением, что могли коснуться каждого — либо из семьи, либо среди соседей, друзей.

Парикмахерша хорошо подстригла меня и побрила, и когда я выходил, то выглядел совсем по-другому, нежели придя сюда. Я опять стал похож на человека.

Сходил я и в «Кресты» забрать свои нехитрые пожитки — вещи, которые у меня отобрали, когда привезли в тюрьму, а также часы и немного денег. Надзиратель дал мне также личную продуктовую карточку, по которой я имел право в течение трех дней питаться в городском пункте обслуживания.

Но мамину Библию мне не вернули, и это меня очень огорчило.