ВСТУПЛЕНИЯ

Заклинание

Куда б судьба меня не привела —

Я должен делать добрые дела.

Куда бы жизнь тебя бы не вела —

Ты должен делать добрые дела.

Пусть будет жизнь горька и не мила

Должны мы делать добрые дела!

И как бы жизнь сурова не была —

Вершить нам нужно добрые дела...

Пока болезнь в могилу не свела —

Мы будем делать добрые дела!

14 декабря 1938 года

 

Поезд остановился. Сквозь окошко теплушки пробивался какой-то мутный свет, слабое подобие дня. Гремит засов, дверь со скрипом открывается.

— Вылезай!

Так начинается лагерь. Один за другим спрыгиваем на снег. Кругом вохровцы. Трогательная история благородного кавалера де Грие и пленительной Манон Леско оказывается недосказанной. Слушатели не успели пролить слезы у ее могилки в Новом Свете.

Начинается наш Новый Свет. Начинается лагерь. Большинство в теплушке — урки. Семь дней от Котласа с коротким перерывом на сон

 

я и мой поделец Зяма Авербах втискали» всякие истории. Оказывается (пусть только три курса) пребывание в ИФЛИ⁺ пошло на пользу.

На следующий день — тачка и лопата. Морозы относительно небольшие — до 38°. Ватные брюки, телогрейка, бушлат, пусть и не первого срока, защищали. С обувью было хуже. Брезентовые ботинки с двумя парами портянок. Через несколько дней пальцы подморожены. Осталось на всю Жизнь.

 

Дневник. Начат 24/ХII-29 г. — кончен...

 

Я решил завести этот дневник не для того, чтобы описывать в нем свою жизнь день за днем, а для записи своих философских мыслей, которые часто приходят мне в голову. Конечно, я суда буду записывать некоторые из них, потому что записывать все не хватит времени и потом я не особенно большой любитель писать.

Ну ты уж хватил через край, мой юный друг. Какие же это у тебя в твои двенадцать философские мысли, да еще столько, что не хватит времени записывать? И потом не забудь, что надо писать не «суда», а «сюда». А еще мы с тобой в литераторы собирались! У меня в мои-то 79 что-то от этих мыслей ничего не осталось. Куда-то они у нас с тобой поистратились...

Почему вдруг в разговор о лагере врывается дневник мальчика столь далекой поры?

Сегодня о лагере написано очень много. И вновь и вновь выходят книги воспоминаний. И вновь и вновь хочется бить в набат и писать об этом. Я видел солженицинских Иван Денисычей и почтенных профессоров, бывших начальников строительств и старых большевиков, философов и поэтов, скромных печных мастеров (из немецких военнопленных), оказавшихся отъявленными фашистами — заплечных дел мастерами, и садистов, и добрых вохровцев.

Видел людей, умиравших от истощения, доходяг, рывшихся на помойках, видел разумных и трезвых руководителей строительств. Видел милосердие одних и самое худшее — бездумную жестокость других, когда людей выбрасывали в полярную зиму в тундру на почти верную погибель, когда не было ни прямой, ни тайной цели их заморозить. Надо было только к сроку завершать строительство. Были неумение

 

хозяйствовать, нерадивость, неумение сообразить, организовать, пред усмотреть.

Поэтому правда то, что писал Солженицын. Поэтому правда то, что писали Семен-Алданов, Дьяков, Шаламов, Разгон, Гинзбург, Слёзберг и многие, многие другие.

Лагеря были очень разные. За десятки лет сменялись и обитатели их и те, кто повелевал ими. Сменялись поколения. Лагерь двадцатых, начала тридцатых, лагерь тридцать седьмого, послевоенный, наконец, на излете — в пятидесятых, семидесятых, восьмидесятых.

У каждого был свой лагерь, своя правда, понимание того, что происходило. Каждый писал о своем. И все это складывалось в общую картину эпохи. Это были разные стороны одной большой правды. Лагерь был органической составной частью бытия страны на протяжении семи десятилетий, как война, как социалистическое строительство. И чем больше свидетельств, тем полнее познание.

И я о своем лагере.

Но сегодня хочется рассказать о судьбе нашего — первого советского поколения, ровесников Октября, осмыслить: как мы пришли к лагерю, что привело нас (каждого лично) к нему, как определил он всю последующую жизнь, как мы жили эти шестьдесят с лишним лет; естественно, на материале собственной судьбы. Поэтому так нужно писать не только о самом лагере, но и о том, как формировалось наше сознание. И чудом сохранившийся дневник далеких лет помогает понять, что определяло наше поведение, наше восприятие действительности.

И еще — надо указать о людях, о величайшей силе духа, стойкости тех, кто сумел пройти, кому сумма обстоятельств способствовала тому, что удалось выжить. Как на фронте. Мы никогда, наверно, не сможем определить окончательные цифры потерь в лагере и соотношение с теми, кто сохранился, пройдя лагерь. Но также как на фронте можно представить себе сколько талантов, сколько замечательных умов погибло и оказалось невостребованных страной, историей. Также, судя по тому, что сумели сделать после лагеря те, кто прошел этот путь, можно представить сколько не досчитались мы художников и поэтов, музыкантов и физиков и многих, многих других дарований. Сколько изобретений и открытий не было сделано. Насколько пострадало человечество, потеряло в своем движении на пути прогресса, если такой путь вообще существует.

И долг каждого из нас, кто был там, помнить и о прошедших и о тех, кто не дошел. И всем матерям нашим и детям, которые страдали вместе с нами, а может быть, превыше нас — эти строки.