ТРИДЦАТЫЕ
К чему нам богатства и моды!
В футболке, по горло в пыли,
Шагали тридцатые годы
Дорогами юной земли.
Я помню военные марши
И добрый утесовский джаз.
И все то нам было не страшно,
Все солнечно было у нас.
В коммуну неслись ошалело
Глядящий с экрана Чапай,
Герои крылатые в шлемах
И алый, как знамя, трамвай.
А сердце — плакаты, парады
И первый щемящий испуг...
Нас утро встречало прохладой
Уже недалеких разлук.
Как удивительно и странно. Поэт Николай Добронравов в журнале «Юность» №2 за 1970 г., спустя три с лишним десятка лет после времен нашей юности, сумел так удивительно емко сформулировать то, что было в нас.
Мы действительно ходили в полосатых (черное с желтым) футболках. Правда, многие предпочитали юнгштурмовки (и ребята и девушки), и на парадный случай у некоторых девушек было даже по одному платью, хотя больше из ситчика или из чего-то перешитого маминого.
И, действительно, было не страшно, солнечно и вместе с Чапаем неслись в коммуну.
1933 год. Окончено ФЗУ. Мы уже равноправные строители коммунизма. Шутка ли: в 16 лет быть наладчиком станков на самом ЗИСе,
получать вдвое больше матери, врача с двадцатилетним стажем, заведующей отделением в поликлинике. Да еще «Комсомолка» печатает с лестными словами портрет своего заводского юнкора.
И все у нас первое.
Организуем первый рабочий альпийский поход. Нас около восьмидесяти человек. Главным образом «зисовцы» (с завода им.Сталина). Среди нас несколько опытных мастеров альпинистов. Но в основном — мы, еще не видавшие горы, прошедшие лишь пару месяцев тренировок на Влахернской по Савеловской дороге (традиционное место занятий спортсменов). А дальше — Кавказ. Цель — Эльбрус и оттуда через четыре перевала к Сухуми. Первый в истории альпинизма массовый поход. И поэтому внимание. Получили отличное по тем временам английское снаряжение. И в «Правде» и в «Известиях» охотно приняли и напечатали мой материал. К походу готовились серьезно. Во главе были «пожилые люди». Кое-кому уже стукнуло 35. Но важно другое: некоторые прошли в молодости школу гражданской войны. А у нас почему-то было несколько боевых винтовок, наганов, специальные приборы световой сигнализации, применявшиеся в горах. Казалось бы, довольно странный вид альпийского снаряжения.
К чему вообще пишу здесь о нашем походе? Вроде далек он от основной темы.
Но шел тридцать третий. В стране карточки. Страшный голод на Украине — извечной житнице страны. Миллионы погибших. А нас в избытке и отнюдь не по карточным нормам оснастили продовольствием. И так как нести в рюкзаках весь запас было просто невозможно, то груз был равномерно разделен и направлен в точки, которые будем проходить.
Но мы ничего не ведаем о голоде, о том, что творится на Украине и даже на Кавказе в тех местах, куда направляемся. Южное солнце слепит нам глаза. И мы воспринимаем наше вооружение вполне естественно. Обращаться мы с ним умеем. Мы воспитанники «Осовиахима». Дополнительная тренировка в полевых условиях. И мы не только это можем. Мы прошли обучение вождению танка. Правда, на древних танкетках «Рено» (танк на одного человека) начала двадцатых годов со скоростью 4 километра в час со снятой башней. На танкетках, о которых острили: «Танки типа «Рено» — две скорости — «тпру» да «но».
Говорят в горах Кавказа появились какие-то бандиты. Ну и что? Да, мы не догадывались о том, что явным стало сегодня и то, что сейчас зовется Чечней. Что-то до нас начинало доходить только во время похода: куда бы мы не приходили и куда бы мы не рассылали продукты — нигде ничего не оказывалось. На почте везде отвечали: «Ничего не знаем, ничего не получали». В результате пришлось довольствоваться
тем, что было в рюкзаках. Естественно, этого не хватало и последние несколько дней мы жили сперва на одной землянике в районе Домбая, а за последним перевалом пробавлялись недозрелыми орехами, благо они были в изобилии на южных склонах Кавказского хребта.
Но мы ничего не ведали. И все могли. И энтузиазм захватывал нас. Впрочем одно доброе дело мы сделали.
Весной здесь в горах на склонах Эльбруса во время лыжного, опять-таки первого горного похода погиб руководитель московской секции альпинистов Николаев. Было решено установить ему памятник на высоте 3200 метров на станции «Кругозор». И мы это сделали, хотя было нелегко и пришлось вручную только с веревками, подобно строителям пирамид (впрочем, они были сметливее и опытнее нас) перетащить огромный кусок скалы и укрепить на нем привезенную из Москвы памятную доску.
А, может, это был прообраз лагерной работы, до которой мне осталось так недолго — какие-то пять лет. Но и об этом тогда никак не мог догадываться.
Сегодня наших внуков и правнуков не оттянешь от телевизора. Бесконечные «Санты Барбары», рыдающие богатые, многочисленные варианты мультиков и т.д. и т.п. Большая часть информации, впитываемая, формирующая сознание, поступает с экранов телевизора. Ни радио, ни живое общение, ни театры, ни концерты, ни музеи не идут в счет; Даже книги на каком-то не первом плане.
В наше с тобой время эту роль играло кино. В общем-то молодой, только становящийся на ноги вид искусства. Ему от роду было 30 с небольшим, а «геле» сегодня уже основательно за сорок. Если же говорить о звуковом, то мы с тобой присутствовали при его рождении. Вспомним, как отец в двадцать восьмом водил нас на первый в Москве сеанс звукового кино в Колонный зал. И творилось чудо. Бесплотные, молчаливые ранее актеры пели, разговаривали, играл оркестр, мир наполнялся звуками. А потом шел первый немецкий видовой фильм: день в деревне. Кукарекали петухи, гоготали гуси, клокотали куры, и кто-то весело смеялся, а на озере был слышен плеск воды.
Кино стало нашей страстью. И тому свидетельство «приложенная» к дневнику тетрадь с надписью «Кино и пр.» И на первой странице: «Начато 7/ III -29 г.» Нам двенадцать. 7 марта — день рождения. И дальше список всех виденных картин. В нем 284 названия, а до 7/III-33 г. — 279. Следовательно, за четыре с небольшим года. То есть 70 картин в год! Исправно же мы с тобой трудились. И хватало терпения записывать. Благо бежать от дома до кино «Метрополь», что в здании самой гостиницы, — несколько минут. А там три зала. И всегда есть места. И дешево. Здесь были и любимые комедии с Чарли Чаплиным,
Бестер Кейтоном, Гарольдом Ллойдом, и знаменитый «Тарзан», от которого с ума сходило не одно поколение мальчишек, и его бесчисленные продолжения вроде многосерийной «Дочери Тарзана»; и «Знак Зерро» с неподражаемыми звездами американского немого кино Мери Пикфорд и Дугласом Фербенксом. Они еще тогда в Москву приезжали. Но подавляющее большинство наши: «Броненосец Потемкин» Эйзенштейна, «Мать». И с ними «Герои домны», «Цемент», «Пятилетка», «Турксиб», «Митрошка — солдат революции», «Мятеж», «Обломок империи» «Октябрь», «Стачка», «Встречньй» с молодым Тениным, который еще не подозревает, что станет лучшим в мире Мегрэ, «Падение дома Романовых».
Достаточно этих названий, чтобы понять, — кино делало свое дело, как сегодня «теле». Оно воздействовало на наше сознание, помогало формированию менталитета первого поколения советских людей.
И мы были «сформированы» настолько, чтобы принимать одно за другим и «Шахтинское дело» и «Процесс промпартии» и право-левацкий блок Сырцова-Ломинадзе (а отец с первым работал в годы после революции в Ростове, а со вторым в Магнитогорске) и Эйсмонта-Толмачева (с последним отца связывала и работа в годы гражданской войны, и совместная работа в 1930—1931 годах). Раздвоенное сознание. И, наряду с кино,— газеты.
Не поленимся пересмотреть их с начала начал. За годы. «Известия» 3-е марта 1917 г. №7.
Наверху надпись: «По прочтении распространяйте и расклеивайте. БЕСПЛАТНО. Список нового правительства. Примечание: «Настоящий состав правительства установлен после переговоров исполнительного комитета Гос.Думы с Исполнительным Комитетом Совета Рабочих и Солдатских депутатов».
Как радостно начиналось... Какие надежды!
Год 1923-й. Гражданская война позади. Мы победили. Страна переходит к мирному строительству, а вот капиталистический мир трясет. Областная газета «Трудовой Дон», 1923 г., декабрь, II, вторник: «б декабря в ряде городов Германии состоялись коммунистические демонстрации».
«Развал экономической жизни Англии как в области промышленности, так и в области торговли продолжается. Он порождает сильнейшую безработицу, дороговизну, жилищный кризис».
Мы с тобой не очень вслушиваемся в то, что читает бабушке вслух дед, сидя в своем кресле. Та занята вышиванием. Да и вслушиваясь, не очень-то поймем в наши шесть с небольшим. Но что-то, как момент-
ный рекламный кадр в кино или теперь на стеле», откладывается в детской голове.
А вот уже тревожные начала.
«Правда», 25 ноября 1924 г. Из доклада Каменева «Ленинизм или Троцкизм»: «Ленин в 1911 г. писал: «Мартов излагает взгляды меньшевизма. Троцкий плетется за меньшевиками, прикрываясь особенно звонкой фразой».
Спустя 11 лет Каменев, проложивший дорогу Сталину, испытал эти приемы на себе. Но тогда и еще добрый десяток лет и старшее поколение, и мы, входившие в сознательную активную общественную жизнь, свято верили, что так и надо.
Год 1928-й. Лето. Донбасс. Маленький промышленный городок Переездная, что рядом с Лисичанском. Дед врачом в больнице, прекрасной, предельно оснащенной по тем временам больнице, построенной еще бельгийцами для рабочих своего завода «Донсода» в девятисотых годах.
Семейная традиция: продолжается чтение вслух газет и книг. И вот впервые в детское сознание врывается это непонятное, но страшное слово — вредитель. «Шахтинское дело». А немного позже арестован один из лучших маминых друзей. Известный инженер. Он тоже вредитель.
Но фашизм-то набирает силу. Гитлер получил впервые 106 мест в Рейхстаге. А у нас легендарные ледоколы «Красин» и «Малыгин» идут на помощь экспедиции Нобиле, потерпевшей бедствие при полете к северному полюсу на дирижабле. Наши летчики Чухновский, Бабушкин демонстрируют всему миру свое мастерство и спасают членов экспедиции. А год спустя .у нас торжества.
«Правда», 21 декабря 1929 г. — Она целиком посвящена пятидесятилетию «ленинца, организатора и вождя». А.Бубнов (погибнет в 1937 г.) пишет: «Один из самых первых организаторов и руководителей Октября и его побед». А.Енукидзе (погибнет в 1937 г.): «Вождь ленинской партии и Коминтерна» (президиум исполкома Коминтерна уничтожен почти поголовно в те же годы).
И тот же день 21 декабря 1929 г. «Правда» не одинока. Через всю первую страницу «Известий»: «Вождю Ленинской партии и мирового пролетариата, железной воли большевику, верному ученику Ленина, вожатому социалистического переустройства страны тов.Сталину в день его пятидесятилетия горячий привет!».
И тут же на треть страницы портрет и статьи, статьи, статьи — весь номер. На первой странице Орджоникидзе (погибнет в 1937 г.) на второй — Ворошилов и Калинин.
А месяц спустя (21 января 1930 г.) те же «Известия»: «Шесть лет
без Ленина мы идем по ленинскому пути», «Ленинизм побеждает», «Ленинский призыв ударников».
Это наш мир. Мы живем в нем. Мы входим в сознательную жизнь. В те годы ликвидирована девятилетка и после седьмого — выбирай свой путь в жизни. Мы хотим в ударники. Мы хотим на производство. Надо строить новую жизнь. И спустя год с радостью идем на АМО. И когда меня не принимают по малолетству — всего четырнадцать — рано отдали в школу, трагедия. И только упорство, повторные заявления, да и вымахал к этому времени за метр семьдесят, — спасают. И 1 октября 1931 г. — мы ученики 28-й группы ФЗУ АМО. Пусковой период. Остаемся в цеху не на одну смену. Ночуем тут же. Энтузиазм. С пуском реконструированного завода мы уже работаем на заводе, который носит имя самого Сталина. И мы гордимся этим.
«Известия», 11 января 1932 г. Как нам понятны лозунги, которые идут через всю первую страницу: «В обстановке все углубляющегося мирового кризиса хозяйственной разрухи, обострения внутренних противоречий, растущей безработицы, нищеты и голода трудящихся города и деревни вступает капитализм в 1932 год. У капиталистов РАСТЕРЯННОСТЬ и перспектива дальнейшего УХУДШЕНИЯ положения. В Советском Союзе завершено построение фундамента социалистической экономики, разрешен вопрос «кто—кого»... Вперед, к новым победам! За выполнение пятилетки в четыре года! Да здравствует ленинская партия, ее ЦК и вождь рабочего класса товарищ Сталин!»
И везде так хорошо знакомое нам: «Нет таких крепостей, которых большевики не могли бы взять (Сталин)»...
А вот чудом сохранившаяся многотиражка завода «Динамо». Тот же 1932 год, тот же январь, те же почти слова на первой полосе: «Верная заветам своего учителя и вождя, закаленная в боях с классовым врагом и их агентами — оппортунистами, ленинская партия, завершив фундамент социалистической экономики, твердо ведет пролетариат СССР к окончательной победе».
Но только ли мы здесь так пишем и самонастраиваемся?
А вот «Русский голос» — самая большая русская газета в Америке. 20 марта 1932 (правда, мы не знаем, что газета издается фактически нами). Тут: «Правда о строительстве социализма для трудящихся капиталистических стран».
И опять на первой странице: «Предсказывают войну между Японией и СССР. Японские милитаристы стремятся к войне с СССР».
И нам приходится готовиться к этой войне. И тут же сообщение: «Ввиду явной опасности в ближайшее время нападения на Советский Союз врагов стройки социализма, агентов мирового капитализма, советские власти проводят в общенародном масштабе снабжение населе-
имя СССР противогазами... Всюду вывешиваются правила и инструкции, как пользоваться противогазами. Недавно все вагоновожатые в Москве обращали на себя внимание, так как в течение трех часов совершали свою работу в газовых масках».
А мы — начинающие ЗИСовцы — с гордостью читаем в центральных газетах: «Первые 75 грузовиков нового АМО». Мы еще учимся. Еще тут нашего пока нету. Но гордость за «свой» завод переполняет нас.
А вот два года спустя.
«Правда», 21 августа 1934 г. Начинается славная челюскинская эпопея. Ледокол «Красин» пришел к месту гибели «Челюскина», а передовая все о том же: «Полугодие подъема». И в ней строка: «И если наша Родина теперь собирает урожай не хуже, а местами и лучше прошлого года — года самого рекордного урожая — то в этом крупнейшем экономическом факте находит свое выражение громадная победа ленинского руководства нашей партии и ее мудрого рулевого — товарища Сталина».
А мы по-прежнему не ведаем о том страшном голоде, это в год-то «самого рекордного урожая», который унес миллионы жизней.
В 1920 году, вместе с некоторыми другими руководителями коммунистической партии Финляндии, после поражения финской революции погиб Туомас Хюрскюмурто, заведующий отделом пропаганды ЦК компартии Финляндии. Мы были вместе с его сыном в пионерском отряде при исполкоме Коминтерна, в 1930 г. Когда отец погиб, в журнале «Коммунистический интернационал» была помещена статья о нем. Там говорилось: Туомас Хюрскюмурто был пролетарием-революционером. По своей профессии он был садовником. И в общественной области он работал над построением прекрасного сада будущего».
И мы свято верили в этот сад, в то, что он будет создан и мы будем жить в этом саду.
Год 1934. Мы — наладчики станков в цехах ЗИСа.
И в эти дни — 1-й всесоюзный съезд Советских писателей.
Мы, рабкоровский актив нашей заводской газеты «Догнать и перегнать» и «Комсомолки», стоим в фойе Колонного зала (получили пригласительные билеты), окружив Бухарина. Он только что закончил свой доклад, в котором впервые поставил все на свои места. Нет, даже и Бухарин не мог говорить тогда о Мандельштаме, но вершинное выражение нашей сегодняшней поэзии он нашел в Пастернаке, объективно определил, нашел место Маяковского. Бесконечные вопросы, короткие озаряющие ответы. Мы рядом с человеком — одним из ближайших к Ленину. Он буквально открыл нам глаза на то, что происходит сегодня у нас в литературе, сказав о том, что прежде всего — мастерство и талант. Чувство радости, окрыленности охватывает нас.
А ведь всего три с небольшим месяца до 1 декабря 1934 г. Да и не так много до того времени, когда Вышинский будет разоблачать в этом же Доме Союзов презренного врага Бухарина.
Первое декабря 1934-го. Убийство Кирова. Тут и элемент личного. Ведь до перевода в Москву отец два года проработал с Кировым на Кавказе. А шестилетний мальчик как-то беседовал запросто с добрым улыбающимся дядей. И в эту страшную ночь приходит ощущение беды... Кто поднял на него руку?
Неизвестно, что будет, но с полок убираются еще остававшиеся там книги Троцкого, рвутся и сжигаются на кухне.
Идет тяжелая борьба за наше светлое будущее. Пусть трудно. Пусть еще доживают последние дни карточки. Магазины пусты. Но кругом происки врагов, сгущаются тучи. В Германии уже фашизм.
И тут процесс 1935 года. Где здесь правда? Как могли ближайшие соратники Ленина — Зиновьев и Каменев и особенно Каменев, который в единоборстве с Троцким был вместе со Сталиным, изменить делу Ленина? А ведь вспомним, кого уже знали дети нашего поколения в шесть лет: вслед за Лениным — Троцкий, Каменев, Зиновьев.
Но что-то же было? Сколько сбоев и неполадок в жизни страны. Кто-то ведь мешает движению вперед, строительству будущего.
А жизнь идет своими чередом.
«Правда», 29 ноября 1936 г. На первой странице фотография: Калинин, Молотов, Ворошилов, а между ними Блюхер. Очередь еще не дошла до него. Доклад Литвинова: «СССР могучий оплот всеобщего мира». И тут же на этой странице сообщения: «Бесчинства испанских мятежников не прекращаются». И подвал на седьмой странице: «Японо-германский военный союз».
«Фашизм — могильщик демократии и свободы,— говорит с трибуны Литвинов.— Безопасность западноевропейских стран под угрозой». И это было действительно так. Как же было не верить в то, что происходило?
И тут же: «Ледокол «Ленин» и пароход «Рошаль» идут на помощь «Сибирякову» и статья за подписью так любимого нами Валентина Катаева: «У всех на устах имя Сталина». И это за 20 с лишним лет до его повести «Уже написан Вертер», где все совсем наоборот.
Пройдет почти четыре года, быть может, самые страшные четыре года в истории России. До твоего ареста 14 августа остается совсем немного. Для многих миллионов он уже наступил за эти четыре года. Сотен тысяч уже нет, неизвестны места, где находятся их останки. Неизвестны и сегодня.
А судя по «Известиям» от 20 февраля 1938 г., в стране все нормально и спокойно. Главное — отмечаем 90 лет со дня выхода «Коммунисти-
ческого манифеста» и напряженно следим, как движется ледокол «Ермак», чтобы снять папанинцев со льдины: «...В теплой взволнованной речи т.Шмидт горячо благодарит краснофлотцев за ударную работу, за помощь в снаряжении экспедиции».
А вот в ихнем мире худо: «Военные действия в Китае», «Дипломатические маневры Рима в Лондоне», «...В своей речи в рейхстаге Гитлер объявил о создании новых многочисленных дивизий рейхсвера».
Газеты полны достижениями страны Советов.
В Москву пришла волжская вода. Полное обеспечение Москвы свежей водой. Мы перестраиваем природу. Прямой путь к Волге. Вокруг Москвы возникают озера-водохранилища, прекрасные новые дачные места. Будет изобилие рыбы, водный спорт, новые туристские маршруты.
Отступим немного во времени.
С отцом в машине едем в Химки. Сворачиваем от развилки с Волоколамским шоссе. Пасмурный день. Мрачное серое небо. Дорога извивается по дну лощины. А кругом тысячи одинаково одетых в серое людей. Тачки, лопаты. Что-то копают, что-то куда-то везут. Спокойно смотрим на это. Да это же заключенные! Прекрасный воспитательный труд. Вот и Горький с группой писателей побывал на строительстве Беломорканала и рассказал о чуде перевоспитания. И от многих мы слышали, как, благодаря этому полезному труду, перевоспитываются даже самые закоренелые преступники. Мы едем медленно по дну будущего водохранилища. А кругом все те же люди в сером. Лопаты и тачки. Тысячи, многие тысячи людей. Так и надо. Именно так, здоровым трудом они перевоспитываются и приносят пользу стране.
Мое перевоспитание начнется в 1938 году. Отца — на год раньше. Я уже никогда не увижу его и до 1955 г. не буду ничего знать о его судьбе. Да и тогда — короткая запись в свидетельстве о смерти в феврале 1940 г., да двухмесячная зарплата, так называемая компенсация. И ничего больше.
Но пока мы свято верили в социалистическую идею. И в лагеря верили. Как же! Еще великий английский ученый, создатель коммунистической «Утопии» Томас Мор... Ведь есть же пока еще преступники? Значит их нужно перевоспитывать и лучше всего — трудом. Вспомним трудовую армию заключенных в «Утопии». Мы верили в полезность и необходимость лагерей. Мало ли что клевещут на нас там — в мире капитала! Принудительный труд необходим. К тому же надо быть постоянно готовым: с минуты на минуту война. Атмосфера, в которой мы существовали, была наэлектризована тревожным ощущением грозных событий. Однако пока эти лагеря никак не касались нас лично.
А ведь в идеалы социализма верили не только мы. С нами, казалось, весь мир. И Бернард Шоу, праздновавший у нас свой юбилей, и созда-
тель «Жана Кристофа» и особенно никогда не сдающегося и не унывающего Кола Брюньона и «Очарованной души» — сам Ромен Роллан, и Барбюс, и Фейхтвангер и многие и многие другие выдающиеся деятели мировой культуры.
Но вот, пожалуй, еще более характерный пример. В газете «Нью-Йорк Тайме» (более, чем солидная газета) от 31 декабря 1930 года опубликована речь профессора антропологии Мичиганского университета Лесли Уайта на годичном съезде американского антропологического общества в Кливленде (штат Огайо), произнесенная 30 декабря. Он не являлся коммунистом и стоял на позициях эволюционной социологии. Уайт говорит: «Русская революция является наиболее значительным событием современной истории... Русская революция упразднила «вертикальное» расчленение общества на классы, а также эксплуатацию, Те, кто трудятся, получат, наконец, возможность воспользоваться плодами своих собственных трудов.
В истории классовой борьбы движение всегда шло вперед. Буржуазия свергла дворянство, а пролетариат свергнет буржуазию. Феодальная аристократия, буржуазная демократия, и социалистическое общество — такова последовательность эволюции общественных форм».
То есть здесь не только эмоциональное приятие (подчеркнем — до 1930 г.), но и попытка отнюдь не с маркисистских позиций, обосновать неизбежность и закономерность того, что происходило у нас.
Эти люди не принимали буржуазной цивилизации ХХ-го века. Фашизм был для них отвратителен в своей сути. А тут предпринималась попытка построить новое общество, общество для всех, реализация христианской мечты тут на земле.
И никто еще не опроверг коммунизм как прекрасную идею. Идею, а не путь к ней. Они еще не могли 'во всей полноте представить себе, понять, к каким трагическим результатам приведет попытка реализовать эту идею в нашей стране, с нашими вековыми традициями, с нашей структурой сознания. Они продолжали веровать и надеяться, да, кроме того, из европейского далека острые углы сглаживались, нарушалась фокусировка, плюс мощный поток нашей пропаганды — все представало в мягком рассеянном виде. Да и реальная угроза подступавшей войны.
Вспомним, как весь мир откликнулся на первое военное выступление — франкистский мятеж.
Виделось им только хорошее. И еще — обаяние русской культуры XIX века. Ох, как легко судить прошлое, куда как легче, чем находить путь в настоящем.
А для нас они были кумирами. Они верили в то, что совершалось у нас. А мы верили им. Словом и для них и, для нас происходившее смешение реальности и мифов в огромной степени определяло наше
поведение и весь строй мышления. Мы читали «Матео Фальконе» Мериме, где за предательство отец карает сына, но нам был милее Павлик Морозов.
Пройдут десятилетия. Славные шестидесятые. Уже нет врагов народа. Но есть и сионисты, и космополиты, и бог знает кто еще! Но суть того, как нас воспитывают, подача материала в прессе остается неизменной.
Возьмем на выбор.
«Правда», 20 марта 1965 г. У нас действительно замечательное событие. Приземлился экипаж восьмого космического полета. Беляев и Леонов. Первый выход человека в космос. Вспомним эти радостные дни и справедливую гордость за нашу науку и наших космонавтов. А вот глянем на пятую страницу и становится тревожно, и не до космонавтов: «Позор американской военщине», «Кровавые дела агрессоров». И еще того хуже: «Бундесвер шагает в Африку».
Стремление к формированию в массовом порядке манкуртов или зомби оставалось неизменным.
А потому — в наши юные тридцатые — только вперед — к светлому будущему. Мы знали, что этот путь труден. Ведь рядом Германия Гитлера, японские милитаристы — уже захвачен Северо-Восток Китая. Они уже у нашей границы.
Все было ясно. Места для раздумий не оставалось.
Впрочем, были и сомнения и непонимание происходящего, но это усиленно пряталось куда-то в подсознание.
И еще. Тогда, в тридцать седьмом еще не верилось, что это коснется лично тебя. Ведь по твоему пониманию причин для этого абсолютно не было.
Вспоминается. После ареста отца у секретаря нашей комсомольской организации в институте спросили:
— А что же будет с нами, детьми, у кого арестованы родители? Он со своей всегдашней улыбкой ответил:
— Пока не знаю, указаний не получал. Может, ничего не будет. Может — выговор или исключат из комсомола, может и из института. Или еще что...
Это «что» он не декларировал, но было понятно и так.
Да, сектор нашего зрения был ограничен. Наши глаза закрывали идеологическая глаукома и катаракта.
А тех, кто не принимал нас, мы слышали и знали мало. А если бы знали? Смогли бы мы адекватно реагировать? Приятие того, что происходило, создавало духовный комфорт, уберегало многих, очень многих от сомнений. И была растянувшаяся на долгое, долгое время, попытка спрягаться от самих себя. Понимание начинало приходить с трудом. Ведь рушились идеалы. Под конец бытия в Бутырках, в камере, где
собирались отправляемые на этапы, была встреча с ровесником-студентом и короткий разговор. Его быстро вызвали. И не могу назвать его. Он уже понял — благородные идеи всеобщего счастья тут на земле оказались не востребованными. По стране катился вал террора. И сделано было это руками того, который, казалось бы, был призван вести страну к светлому завтра.
А пока стараемся внушить себе: где-то, очевидно, действуют очень скрытые враги. И когда пришел черед отца, в поисках выхода формулировалось полубессмысленное: отец, конечно, ни в чем не виноват, но вокруг него были враги и он просмотрел их. И он тоже должен нести ответственность перед страной. И — романтическая дурь — в голову лез «93 год» Гюго и повесть Тарасова-Родионова «Шоколад». Там аналогичная ситуация, что и у Гюго. Два друга, прошедшие подполье, гражданскую войну, преданные революции. Один — председатель ревтрибунала, второй — ответственный работник губернии. И он оступился: взял взятку — коробку шоколада. Дети его никогда не пробовали шоколада. Друг судит его и приговаривает к расстрелу за предательство дела революции. И приходит к осужденному в камеру. Трудная доверительная беседа. И тот соглашается с тем, что его надо расстрелять. Шоколад — символ, он изменил принципам.
Но еще 1936-й. 18 июля. «Над всей Испанией безоблачное небо»— условный радиосигнал для мятежа испанских генералов. И наша страна первой приходит на помощь республиканскому правительству. Как же не верить тому, что происходит? Первая открытая схватка с фашизмом. Студенты ЛИФЛИ (Ленинградского института истории философии и литературы), с первого курса изучавшие испанский, вскоре направляются туда. Мы, москвичи, садимся за изучение языка. Но когда осваиваем его настолько, что могли бы двигаться за ленинградцами,— уже поздно. А дальше, как пелось в популярной тогда песне: «Дан приказ ему на запад, ей в другую сторону». Кто отправляется в Испанию, кто в необъятное царство ГУЛАГа. Впрочем, спустя несколько лет многие сражавшиеся в Испании также прошли этот путь. Но об этом позже.
С Испанией связывает и личное. Узнаем, что туда направлен венгерский писатель Мате Залка — ставший легендарным генералом Лукачем, командующим интернациональной бригадой, которая отстояла Мадрид в самые трудные дни его осады. В 1936-м он был партпри-крепленным к комсомольской организации журнала «Огонек», в которой я состоял некоторое время до поступления в институт. В Испанию одним из первых военных отправился начразведупра Ленинградского военного округа Львович — дядюшка моей первой жены.
А пока жизнь идет своим чередом. ИФЛИ, который позже назовут лицеем в Сокольниках, литературный факультет, западное отделение.
Интересно учиться. Преподаватели, память о которых остается на долгие годы.
И главное — новые чудесные друзья. Среди них Ханка Ганецкая и Едка Муралова. Я.Ганецкий — один из организаторов социал-демократии Польши и Литвы, участник дореволюционных съездов партии, член зарубежного ЦК, близкий друг Ленина. Когда при переезде в марте 1918 г. правительства в Москву из Петрограда его спросили, кого поселить в соседней квартире в Кремле, он ответил, что, конечно, Ганецкого. Ханка часто бывала у Ленина и Надежды Константиновны Крупской. Детей, как известно, у них не было. И маленькую живую, веселую, забавную девочку вскоре прозвали внучкой Ленина. После революции Ганецкий не занимал высоких постов. Как ни странно, был некоторое время директором Государственного объединения музыки, эстрады и цирка (ГОМЭЦ) и с горечью и самоиронией говаривал: «Был Ганецкий — стал ГОМЭЦкий». Последняя его работа перед арестом более соответствовала его роли в партии — директор Музея революции. Судьба не пощадила и Ханку. В 1936 г. она выходит замуж за Витю Перова, талантливого нашего сокурсника, успевшего себя заявить способным журналистом уже до ИФЛИ, шестнадцатилетним парнем работавшим в редакции ежедневной газеты Аэрофлота «За рулем».
Начало июня 1937 г. Витя за несколько дней сгорает от гнойного перитонита (в те времена еще не было пенициллина), а через какие-то две недели — арест отца, вслед за ним — матери, в декабре 1937-го — брата Стаха, слушателя военно-воздушной академии. Изгнание из добротной квартиры в угловой башне печально известного Дома на набережной в двухкомнатную квартиру в этом же доме, где жила, дожидаясь своего ареста, жена командующего военно-морским флотом страны Вл.Орлова, уже репрессированного. Ханка осталась одна. Естественно, мы не могли ее бросить и старались чаще бывать у нее, как-то поддержать.
Сходная трагическая участь постигла и семьи старых членов партии, братьев Муратовых. Отец Елки — Александр Муралов — зам. наркома земледелия, президент Академии сельскохозяйственных наук, его брат — Николай Муралов — известный герой гражданской войны, бывший командующий Московским военным округом, активный участник троцкистской оппозиции, находился в то время на хозяйственной работе в Кузбассе. Оба брата были репрессированы в 1937 г.
И вот спустя некоторое время — исключение из комсомола, рассмотрение наших дел на высшем уровне — в МК комсомола (тогда на Старой площади). В отношении Ханки Ганецкой и меня решение было подтверждено. А вот Елка Муралова, любимица всего факультета, че-
ловек удивительной честности и чистоты, была чудом восстановлена. Но и это не помогло. Оставались месяцы.
Обеих девочек арестовали под майские праздники 1938 г. прямо на торжественном вечере в зале Московской консерватории. Дальше было ожидание: кто следующий. Очень уважаемый исследователь, литератор, философ Г.Померанц, вспоминая ифлийские годы, написал почему-то невероятно удивительное: что нас троих забрали за то, что якобы мы много разговаривали в коридорах. Непонятно, как могла прийти в голову такая мысль серьезному исследователю. Увы, всем, а нам в особой степени, было понятно тогда, что язык надо держать за зубами, особенно в коридорах, когда были арестованы наши родители и аресты продолжались полным ходом. И мы позволяли себе говорить об «этом» только между собой.
Все было проще. Шел процесс «зачистки»: вслед за отцами — «врагами народа» — жены, дети, члены семей. Особенно таких выдающихся деятелей революции, как Мураловы, Ганецкий, тем более, что обе девушки были душой нашего институтского коллектива (литературного факультета, западного отделения). И многие, естественно, тянулись к ним. То есть тлетворное влияние детей «врагов народа» распространялось на широкие народные массы ИФЛИ. Суть была в этом. Впрочем был и элемент случайности. Почему не тронули дочерей наркомфина Гринько или наркома юстиции Крыленко? Трудно ответить с полной очевидностью на эти вопросы. Почему в этой компании оказался сын уже ранее разжалованного и далеко не такого известного, рядового ответработника? Может в последнем случае роль сыграла тесная дружба, частое бывание в доме уже обреченных. И наконец, через несколько дней после ареста девочек — вызов на верхний этаж института, где помещались кадры и прочие соответствующие организации.
В комнате — двое в форме НКВД, в звании лейтенантов. Короткий разговор:
— Расскажите о враждебной контрреволюционной деятельности Ганецкой и Мураловой.
— Мне нечего рассказывать.
— Смотрите, можете идти.
25 июня я уехал в командировку в Киргизию от Союза писателей СССР, где работал тогда не штатно в секторе молодых (помощь начинающим писателям — это тогда было очень в моде). А тем временем домой почему-то стал наведываться дворник и все выспрашивал — да где же я, да когда буду, да очень почему-то я нужен домоуправлению. В напряженности 1937—1938 гг., да еще после ареста девочек, стало моим понятно — это за мной. Из Фрунзе говорил нередко по телефону. Напряженный голос матери:
— Ты не торопись с возвращением.
Сказать прямо — не решается. Может быть, прослушивают, будет еще хуже.
Если бы не вернулся, даже ценой учебы в институте, может быть все было бы по-другому. Свидетельств тому было немало. Был поток арестов. Отдельные люди терялись. Искать их просто не было ни времени, ни надобности.
Только один пример. Фаро Ризель-Кнунянц работала в отделе культуры ЦК партии. Как-то завотделом культуры Стецкий вызвал ее к себе и сказал, чтобы она больше не выходила на работу и поскорее куда-нибудь уехала из Москвы. На ее недоуменный вопрос он ответил:
— Скоро возьмут меня, а затем примутся за отдел.
Фаро так и поступила. И действительно, ее не тронули. Время было выиграно.
А ведь она была видной фигурой в партии: несколько лет в подполье на Кавказе работала с самим Сталиным. И он не очень жаловал ее.
В Киргизии надо было помочь подготовить к изданию рукопись слепого от рождения деревенского парня, игравшего на баяне в одном из ресторанов во Фрунзе, не кончавшего никаких школ. Он написал о своей жизни и поразительно, чутьем буквально, необычайно тонко передал восприятие жизни человеком, не видевшим окружающего мира. Но, помимо этого, во Фрунзе оказалось много интереснейшей работы. Союз писателей Киргизии был разгромлен также, как и везде. А в Москве готовилась декада Киргизии, в том числе литературы и искусства. И попросили подключиться к этой работе. Возвращался в Москву с чемоданом, полным рукописями книг, которые надо было подготовить к изданию, подстрочниками стихов киргизских поэтов.
Обратно летел самолетом. Торопился. В те годы в Москве был один аэропорт — на Ходынке. И тут символично: при заходе на посадку на малой высоте самолет прошел над Бутыркой. Отчетливо были видны стены, каждый корпус. Через неделю состоялось более детальное знакомство с ней.
Пробыл дома недолго, несколько часов и уехал на дачу. Понял, что ждут не дождутся после рассказов мамы. Ожидалось и не верилось. Но деться было некуда.
И на следующий день, буквально через полчаса после того, как вернулся с дачи, опять возник дворник и попросил пройти с ним. Смешанное чувство: понималось, что это все. И все-таки — какая-то нереальность.