Почему я решила стать взрывником?

 

Встретил меня хмурый осенний Норильск. Холодно. Сыпет дождь с крупой. Стоит день, но на день непохожий: два часа пополудни, а уже густые сумерки. Скоро, через две-три недели, полярная ночь.

Я гнала от себя мысли, что там, где я еще так недавно была, светит солнце, на деревьях фрукты...

В эту же ночь, так и не отдохнув с дороги, я -с корабля на бал - вышла на работу. На мою новую работу - взрывником.

 

После освобождения я с 1953 года работала горным мастером и помощником начальника участка. Когда к нам на шахту прибыли «молодые энтузиасты» и никто из них не проявил энтузиазма к бурильному электросверлу, я стала бурильщиком. Наконец я решила перейти на более легкую, хотя, пожалуй, более вредную и опасную работу взрывника. Что за дикая фантазия толкнула меня на этот путь - самый короткий из всех, что ведут ad patres^*?

Чтобы быть «хорошим» горным мастером, нет необходимости знать или уметь работать. Не нужно и уметь руководить работой. Нужно лгать. Вступать в соревнование, брать повышенные обязательства и рапортовать о досрочном их выполнении. Приписка... Это одна из причин, по которой я не могла быть горным мастером.

О том, что ложь у нас узаконена и является обязательной, мне следовало бы знать еще с 1940 года, с того времени, как нас в Бессарабии «освободили из-под власти бояр». Лично для меня этот период -год 1940-й и начало 1941 -го - был самым, я бы сказала, беззаботным: из дома меня выгнали; маму я уже отправила в Румынию. Я была молода, здорова. Я батрачила и, будучи хорошим работником, хорошо зарабатывала. И твердо надеялась, что как хорошего «идейного» труженика меня рано или поздно оценят и признают.

 

Но не все были такими беззаботными. Например, молодой агроном, муж моей приятельницы, Лёка Титарев.

Как-то вечером, после работы, я заглянула к ним и застала Лёку в «великом чувств расстройствии». Он только что вернулся из инспекции по району.

- Представьте себе, что я обнаружил! В Кугурештах осталось всего 800 голов рогатого скота! Еще недавно было 2400 голов - коров и волов, а теперь только 800! И то больше коров. А ведь чем-то надо будет пахать, сеять!

- Как? Неужели подохли?

- Какое там подохли! Режут их хозяева, режут наперегонки. Как дошло до них, что налог платить придется и деньгами, и натурой, так и пошло-поехало. Собаки зажирели, поперек себя толще стали, на мясо уже и не смотрят! А хозяин что? Режет! Лишь бы избавиться от скотины, чтобы налога не платить. Возьмет мясо, что получше, а остальное -в овраг.

Долго еще кипятился молодой агроном: «Завтра же доложу: надо срочно принимать меры!»

На следующий день я его опять видела. После того как он доложил о встревожившем его «открытии», на нем, как говорится, лица не было.

- Не успел я толком ничего рассказать на этой самой инспекции, так на меня как налетят! Меня, дескать, классовый враг на свою сторону переманил,

 

да распространяю я клеветнические слухи, силясь посеять панику в умах трудящихся. Не иначе как завербовали меня кулаки и я стал их подпевалой. За распространение такой злостной клеветы меня под суд отдать надо. А чтобы загладить свою вину, я должен завтра же подготовить отчет и выступить с ним на собрании.

- Лёка! Но ведь это абсурд! Если не принять срочных мер...

Лёка замахал руками:

- За то, что я попытался предупредить об угрожающей нашему хозяйству катастрофе, мне угрожают десятью годами тюрьмы... А у меня жена... Двое детей... Родители...

Через два дня он выступил с докладом о том, что все обстоит благополучно. Посевная будет проведена в срок на самом высоком агротехническом уровне. Крупного рогатого скота было 2400 голов, а теперь уже 3000.

С тех пор прошло 16 лет... И все эти годы я на каждом шагу встречала ложь и очковтирательство. Я не смирилась, не признала, что «все так делают». Все, но не я.

Итак, у меня созрело твердое решение: я буду взрывником.

Не хвастаясь, скажу, что в любой выполняемой мной работе я никогда не повторяю механически одни и те же операции, а напротив: каждый раз пыта-

 

юсь внести какое-либо усовершенствование. Таким путем можно достичь виртуозности. Разумеется, не без того, чтобы иногда ошибаться. Это только говорят, будто взрывник ошибается лишь однажды. Не все ошибки смертельны. Можно и даже нужно ошибаться... осторожно. И делать правильные выводы из своих ошибок.

Я знала, что как взрывник буду мастером своего дела.

 

Наконец-то я на своем месте

 

Большинство людей нуждаются в поощрении, а еще чаще - в понукании. О себе могу сказать обратное: мне больше всего мешает, а иногда вредит излишек рвения. Разве не это мешало мне тихо-спокойно работать в больнице лагеря? А в морге? Не всюду ли я расшибала свой упрямый лоб, стремясь к самым благим целям? И в шахте на каждом шагу я взваливала на свои плечи значительно больше, чем было необходимо. Но в роли взрывника я чувствовала себя буквально как рыба в воде. Тут избыток рвения не мог никому стать костью поперек горла (по крайней мере я так думала).

Реальное препятствие - это так называемые «Единые правила взрывных работ». Единые... Не могут они быть едиными для всей страны! Пласты бывают мощные и тонкие, крутопадающие и горизонталь-

 

ные, засоренные, мягкие, твердые, цельные и раздавленные. И в каждом отдельном случае бурить, а следовательно, и палить надо по-разному. Спрятаться за бумажную ширму «правил» и шантажировать - это легче всего. Это снимает ответственность, но это не для меня. Я лицемерить не стану!

До какой-то степени я была своего рода штрейкбрехером среди взрывников, потому что я не желала пользоваться ни одной из привилегией, которых они сумели для себя добиться. Взрывники прекрасно понимали, как много от них зависит, и отчаянно шантажировали горных мастеров: «Захочу - отпалю все, что угодно, обходя все законы и правила, а не пойдешь мне навстречу - забракую любой забой». «Причин» всегда найдется достаточно! А под «пойдешь мне навстречу» подразумевалось очень и очень многое. Основное их требование - палить «хором» (что всегда дает плохой результат, оставляет много отказов, выбивает крепление и нарушает транспортер). Второе требование - это подписать путевку о благополучной отпалке, даже если в забое лесоповал и столпотворение вавилонское. Главное же - не вызывать взрывника в начале смены, когда все они в аммонитном складе «забивают козла» или спят. И отпускать пораньше на-гора.

Я, напротив, являлась на участок вместе со сменой и сама заботилась, чтобы все взрывные работы были произведены своевременно, без спешки и с макси-

 

мальной эффективностью. Больше того, имея большой опыт, я помогала правильно разметить и забурить любой забой, заботясь и о направлении, и о том, чтобы не произошло отрыва от почвы, что избавляло маркшейдеров и геологов от излишних забот.

Как приняли меня в число своих собратьев взрывники? Откровенно говоря, несколько настороженно. Ведь сколько они мне крови попортили в бытность мою горным мастером! Кроме того, они видели, что я нисколько не дорожу их прерогативами - возможностью путем шантажа сводить свою работу до минимума. Но вскоре они убедились, что я иду своим путем и не пытаюсь и их заставить следовать моему примеру.

Сначала, как и все взрывники, я работала по одному месяцу на каждом участке, а затем месяц подменным. Потом все начиналось сначала.

Не скрою, это мне очень нравилось: шахта огромная, работы велись на четырех пластах и были очень разнообразны. А чего я действительно не переношу, так это однообразия.

Разные пласты, разные участки, разные люди, разные начальники. Было что понаблюдать и над чем подумать.

На новой работе я вскоре освоилась. Отношения со взрывниками потеплели, когда они подметили, что я выручаю всех, кто ко мне обращается за помощью, и притом выручаю безвозмездно и без отработки.

 

- Антоновна, выйди завтра за меня: мне жену из роддома забрать надо!

- Антоновна, отработай вторую смену на пятом участке! Ко мне отец прилетает. Надо его на «Надежде» встретить!

А то просто перехватят меня и сунут путевку в руки:

- Сходи за Антошу Пуртова! Пьян в дребезину. Узнают - премии лишат...

И Антоновна безотказно оставалась на вторую смену, хоть это и запрещено. Переутомление могло быть причиной несчастного случая.

Бывали и комические сцены:

- Ты в кино собираешься, Антоновна? Купи и на нас всех билеты: мы пообедаем и прямо к началу придем.

Покупаю десять билетов. Сажусь в глубину, к самой стеночке. Они приходят к самому началу. Но «пообедали» они так, что лыка не вяжут. Когда зажигают свет, то выясняется, что я в блокаде и вылезти не могу: девять взрывников спят как убитые. Под общий смех я тормошу своих «кавалеров».

Удивительное дело, в Советском Союзе все пьют, но больше всего те, кто меньше всего на это имеет право: шахтеры, особенно взрывники. В шахте абсолютно непьющих было двое: я и главный инженер Гордиенко Ефим Васильевич, которого ласково называли «Гордей».

 

«Учись и ты честно трудиться!»

 

Согласно советской Конституции, все имеют право на труд. Иное дело, все ли имеют желание этим правом воспользоваться. Курьезное явление!

Когда резко сократилось количество лагерей (в 1956-1957 годах в Норильске, например, не осталось ни одного лагеря для политических, и только на ТЭЦе был заштатный лагерь для бытовиков-малосрочников), обслуживавшую их «псарню» рассовали по производствам. Потеряв теплые местечки, где они паразитировали, распоряжаясь толпами бесправных рабов, бывшие дежурняки растерялись, так как для честного труда были абсолютно непригодны. Тогда еще сильнее бросилось в глаза, что за отбросы человечества были наши «воспитатели», которым мы были отданы для «исправления». Большинство из них очень скоро пополнили армию тех, кто околачивается возле магазинов, высматривая себе компаньонов, чтобы купить одну «на троих».

И к нам на шахту направили несколько человек из «псарни». Не знаю, было ли это просто случайностью или волей судьбы, но одного из них дали мне в качестве подносчика.

Будь это не дежурняк с «Нагорного», а обыкновенный новичок со стороны, я бы его приучала исподволь, давая время привыкнуть. Ведь с непривычки шахта - это не фунт изюма. Но жалеть того,

 

кто издевался над беззащитными женщинами?! Нет, поблажки я ему не давала!

- Ты мстишь мне, Керсновская! - жалобно скулил он, когда с двумя сумками аммонита, путаясь с непривычки в ремнях сумок, аккумулятора и самоспасателя, спотыкаясь и налетая на стойки крепления, он трусил рысцой за мной по бесконечным подземным выработкам, где и привычному человеку не так легко пройти с сорока килограммами аммонита.

- Мстить? Тебе? Много чести! Просто нужно, чтобы ты понял: честный труд шахтера - это не то же, что бабам на вахте под юбки заглядывать!

Надолго его не хватило. В шахте из «опричников» никто не прижился, что еще больше повысило мое уважение к шахтерскому труду.

 

В работе не бывает мелочей, но у мехцеха есть план

 

Я шла на работу, как охотник на крупного зверя: знаешь, что опасно, трудно, но азарт побуждает рваться навстречу опасности.

Работа взрывника опасна. Это естественно. Но иное дело, когда натыкаешься на опасность, которая не предусмотрена программой. Шпуры для взрывников готовят бурильщики, но коронки для электросверла, то есть наконечники с твердыми по-

 

бедитовыми лезвиями, постепенно срабатываются. Со временем диаметр шпура, забуренного сработанной коронкой, уменьшается. В конце концов патрон в такой шпур не входит. При заряжании патрон застревает в самом устье шпура!

Так как же быть?

Я шла на риск. Каждый патрон загоняла в шпур трамбовкой, по которой била кувалдой. Особенно опасно забивать тот патрон-боевик, в который заделан детонатор. Детонатор мог взорваться от малейшего нажима или толчка.

Вот парадокс! Там, где опасности нет, заставляют соблюдать технику безопасности с самой нелепой скрупулезностью. Там же, где есть опасность, и притом вопиющая, наоборот, натыкаешься на глухую стену непонимания, вернее, нежелания понять.

Казалось бы, чего проще: выбраковать коронки, диаметр которых меньше нормы, и заказать в мехцехе новые. Но добиться этого невозможно.

Заместитель главного, инженер Мосин, мне объяснил причину:

- У мехцеха есть план. Выполнение плана обеспечивает им премиальные. План дается в тоннах, по весу. Сделают они один скрейперный ковш - и у них есть один центнер продукции. На таких маленьких деталях, как коронки, плана не выполнишь. Вот они и выпускают то, что им обеспечивает выполнение плана. Заставить их мы не можем. Выхода нет.

 

Но выход я нашла.

Взяла пару стертых коронок и несколько хороших коронок для сравнения, патрон с боевиком, трамбовку и кувалду. С этим снаряжением я, как была, в рабочей спецовке, потопала в Управление угольных шахт.

Ох и рожи были у них у всех, когда я грохнула им на стол все мои атрибуты!

Я объяснила им, каким путем приходится заряжать забой. Когда к ним вернулся дар речи, они напустились на меня:

- Да как вы смели... И вы еще признаетесь!

- Я не ханжа. И лицемерия не терплю. Да, я нарушала правила безопасности. И вы это знали, как знаете и причину, по которой нельзя добиться изготовления нерентабельных коронок. Своему начальству я говорила, а вам писала. И все напрасно.

- Да вас за такое грубое нарушение немедленно уволить надо! Вы не можете работать взрывником!

- А я и навалоотбойщиком работать не боюсь. И не во мне одной дело. Все вынуждены идти на риск.

С работы меня не сняли, зато всем бурильщикам выдали новенькие коронки. Начальство было недовольно скандалом. Зато взрывники меня благодарили:

- Молодец, Антоновна! Себя не пожалела, зато дело сделала!

 

А-ля подземный Бомбар: добровольно потерпевший крушение^*

 

Так незаметно наступил 1957 год. Год, который не только оказался переломным в моей судьбе, но стал как бы началом новой эры в моей жизни.

Если в тюрьме время тянется мучительно долго, а вместе с тем дни мелькают, как телеграфные столбы, когда на них смотришь в окошко вагона, то в шахте как раз наоборот: каждая рабочая смена до предела насыщена событиями, а время топчется на одном месте.

Но мне это было совершенно безразлично: я жила сегодняшним днем, его борьбой, моей «гладиаторской» работой.

Я была до того убеждена, что в будущем меня ничего не ждет, кроме смерти, что не замечала бега времени.

 

Кавказские горы околдовали меня! Какая-то частица моей души осталась в тех далеких горах. Но в темную полярную ночь горы уходили куда-то вдаль, становясь нереальными. И тогда казалось, что на свете нет ничего, кроме шахты.

Я работала с увлечением - запоем. Воевала с начальством, по-прежнему донкихотствовала, оставаясь рыцарем без страха и упрека... В один из таких моментов одержимости я приняла опрометчивое решение, взяв на себя отпалку в целиках третьего пласта.

Положа руку на сердце, могу сказать: я была хорошим товарищем. Но не хочу кривить душой, утверждая, что решила «положить живот за други своя». Нет, все было проще. Меня попросту дернул бес.

Дело в том, что никто из взрывников не желал идти в пресловутые целики на злополучный участок №8, где начальником был Пищик Мейер Лейбович - человек скользкий, ни уха ни рыла не понимающий ни в шахте, ни в шахтерском труде, но с высшим образованием (однако не горным, а партийным). Он был парторгом шахты, пока существовала такая должность, но когда это превратилось в дополнительную нагрузку, то он стал начальником участка.

У начальника рабочий день ненормированный. Если начальник хороший, то это означает, что он всегда там, где он нужен, не считаясь с тем, день

 

это или ночь, рабочее это время или отдых после работы. У плохого начальника все наоборот: он всегда умеет уклониться от работы и особенно от ответственности за нее. Уж в этом Пищик был непревзойден! Он мог так ловко дать наряд, что при любых обстоятельствах сам оставался в стороне, а виновными оказывались буквально все. С хорошим начальником можно работать спокойно, если вообще можно назвать спокойной работу в шахте, но с Пищиком работа превращалась в форменную нервотрепку.

Поэтому ничем, кроме вмешательства лукавого, нельзя объяснить тот факт, что я добровольно вызвалась производить отпалку в целиках третьего пласта. Мотивировала я эту выходку тем, что все взрывники люди семейные, у них жены, дети. А я одинока. Это можно было толковать так: «в смерти моей никого не винить». Бравада была вдвойне нелепа и не могла быть объяснена даже тем, что «на людях и смерть красна». В шахте смерть всегда безобразна. И - отвратительна.

 

Целики третьего пласта

 

Что такое целики?

Легче всего ответить, что это - неизбежное зло. Точнее, это уголь, что остается в бортах тех выработок, в которых работы закончены и которые

 

«идут на посадку», то есть обрушиваются. Оставлять их нельзя, потому что заваленные лавы, камеры, штреки наполнены рыхлой горной массой, а целики твердые, и через них горное давление передается на кровлю выработок, находящихся на нижнем пласту. Это делает работу на нижерасположенных пластах очень опасной, порой невозможной.

Значит, целики надо ликвидировать. То, что можно, - забрать, остальное хотя бы разрыхлить.

Что же можно сказать о целиках третьего пласта?

Кровля этого подлючего пласта даже в самом хорошем, нормально закрепленном забое ненадежна, потому что состоит из скользкого аргиллита, так называемого мыльника - осадочной породы, больше всего напоминающей спрессованный тальк.

Обычная кровля покрывается сетью трещин и бунит (то есть при постукивании издает характерный звонкий звук). Ее можно обобрать: при помощи специального сборочного лома с твердой лапкой обвалить все, что плохо держится.

Наконец, непосредственно перед обвалом кровля начинает «капать»: с нее обрываются небольшие комочки - грозное предупреждение, после которого остается лишь одно: без оглядки улепетывать во все лопатки.

Иное дело - мыльник. Смотришь - кровля гладкая, без трещин; стучишь - звук глухой, тупой. И вдруг, без малейшего предупреждения - шарах!

 

И вместо забоя - груда аргиллита, а над ней «кум-пол» - куполообразный свод.

Закрепленный забой тоже «садится», когда горное давление увеличивается сверх нормы, но происходит это постепенно. Вот что-то вроде вздохнуло в глубине забоя, «застонала» стойка. Потрескивая, изогнулась другая. Что-то зашуршало, зашелестело... То тут, то там будто кто-то ходит, потрескивая сучьями...

Недаром во время работы в лаве, особенно старой лаве, где уже сделано много циклов, горный мастер время от времени выключает агрегаты и дает команду «прислушаться» к наступившей тишине.

Лава предупреждает об опасности. Но не на третьем пласту. Там ей ничего не стоит «обыграть» крепление, даже самое надежное.

Все как будто спокойно, и вдруг из кровли, охнув, выскальзывают комья аргиллита в форме линз, и, прежде чем услышишь звук падения, получишь удар воздушной волны, и все заволакивается пылью. Все это, разумеется, если ты находишься не в самом забое. В противном случае твоя шахтерская карьера окончена и ты не сможешь полюбоваться (разумеется, после того как рассеется пыль) следующим «пейзажем»: стойки стоят - они не поломаны, не выбиты. Они торчат, как растопыренные пальцы. А сами они засыпаны, иногда выше, чем до половины. Это кровля «обыграла» крепление.

 

Ко всему можно привыкнуть. Привыкла я и к целикам третьего пласта. Но это вовсе не значит, что я перестала замечать опасность. Наоборот, я лучше научилась чувствовать ее близость, и это придало мне уверенности. Постепенно я приняла на себя и обязанности бурильщика. Бурильщик приносил сверло, а бурили мы вместе. А иногда - я одна.

Это граничило с чудом: почти год - и ни одной серьезной аварии! Но, по совести говоря, эта работа требовала такого нечеловеческого напряжения, я до того уставала, что, когда работа в целиках подходила к концу, я решила попросить очередной отпуск. Тоже летом.

 

Ура! Я и в этом году поеду в отпуск!

 

- Вы же знаете, что отпуск мы даем сразу за три года. И, кроме того, если один раз мы даем отпуск летом, то в следующий раз - зимой, - сказал в ответ на мою просьбу начальник шахты Новоселов.

- Да, но я шестнадцать лет провела на Крайнем Севере, и все без отдыха. В прошлом году я использовала отпуск за один год и месяц взяла без содержания. Теперь мне причитается отпуск за два с половиной года, так что через полгода я должна его использовать, чтобы он не пропал. Через полгода -зима. А зимой мне отпуск ни к чему. У меня нет семьи, нет дома. Для меня отпуск - это время, которое

 

я могу провести под открытым небом, в горах, в лесу, на берегу моря. Кроме того, в ближайшее время целиков не предвидится. Вот пройдут два-три лавы, старые выработки «сядут», горное давление уравновесится. К тому времени я ворочусь, отдохнув, набравшись сил. А то, откровенно говоря, целики меня здорово «заездили», и мне придется от них отступиться.

Полагаю, что последний резон был решающим. Отпуск мне был разрешен. Больше того, руководство шахты было настолько любезно, что мне разрешили, оформив отпуск, продолжать работать в шахте, пока подойдет моя очередь на самолет.

Впрочем, это «великодушие» могло быть объяснено тем, что в целиках было еще работы на несколько дней. Так или иначе, но я ног под собой не чуяла от радости.

 

Не искушай судьбу

 

И правда, есть что-то роковое в судьбах тех, кто, подобно мне, оформив отпуск, продолжает ходить на работу. Может быть, оттого, что мысли их уже далеко? Или внимание рассеяно и нет той собранности, которая так нужна шахтеру?

Два подобных случая в прошлом году я видела своими глазами. Горный мастер Аржба подорвался, подбуривая «отказ». О рассеянности тут и речи

 

быть не могло. Мастер движения Муха, которого проткнул насквозь рельс, тоже погиб не от рассеянности: он ехал на электровозе и не мог видеть, что на пути выкатилась «коза», груженная рельсами. В третьем случае, может, и была повинна рассеянность: машинисту электровоза оторвало голову стойкой, которой подперли в штольне треснувший верхняк. Он знал, что там стойка. Знал, да забыл и высунулся.

Но разве думаешь о том, что и тебя может подстерегать коварная судьба, которой будто досадно, что кого-то ждет радость?

Пусть радость близко, но не надо забывать, что в шахте смерть еще ближе. На этот раз Курносая чуть было меня не перехитрила. Нет, я не забыла о горе Шмитихе и о коварстве третьего пласта, мечтая о горах Кавказа. Я работала очень четко и внимательно, но кровля, скользкая, как тальк, «обыграла» крепление так неожиданно!

Первый комок меня стукнул по затылку, и я упала ничком на железный рештак. Сознание я потеряла буквально на мгновение, но встать не смогла: отнялись ноги.

К счастью, со мной в забое был помощник начальника участка Александр Алексеевич Поликарпов. Несмотря на угрозу неминуемого близкого обвала, он подскочил ко мне и, схватив, «как кота - поперек живота», вытащил из лавы. В следующее же мгнове-

 

ние пыль окутала нас непроницаемым облаком, и все кругом задрожало от грохота: лава «сыграла»...

Я ему обязана жизнью. Хотя в момент опасности, как правило, шахтер товарища не бросает. Для него это естественно. Чувство локтя просто необходимо в такой опасной работе.

Сорвать наряд нельзя, и я доработала смену с огромной шишкой на лбу, прикладывая к нему глиняные пыжи, чтобы унять боль.

 

Сначала - в Цепилово, затем - на Кавказ

 

Через пару дней я смогла наконец улететь на материк. Но не прямо на Кавказ, как сначала планировала. Под влиянием недавно пережитой опасности меня стала преследовать мысль, что рано или поздно шахта расправится со мной, и если уж мне суждено лечь во враждебную всему человеческому вечную мерзлоту, то пусть со мной в могиле будет хоть горсть родной цепиловской земли! Эту ладанку положит мне в гроб Мира Александровна.

Решено: я заеду в Цепилово и возьму горсть земли с папиной могилы.