ГЛАВА 5

ТИРАНИЯ УГОЛОВНИКОВ

Распределитель — Ограблены в первую же ночь — Неписаный закон уголовников — Наказание предателя — Профессорская посылка — Удачное вымогательство.

Все прибывшие на Попов остров заключенные направляются в лагерный распределитель. Не успели вы ступить на злополучную землю Соловков, как тут же ощущаете на себе всю силу шпаны. Когда наш этап,

состоящий из кавказских контрреволюционеров, духовенства, группы «Казино» и многих других, приблизился к бараку № 6 (распределитель), то навстречу нам вышли вооруженные чекисты из заключенных. Им хотелось знать, были ли среди нашего этапа сотрудники или агенты ГПУ, т. к. последним ни в коем случае не следует входить в распределитель, иначе им грозит неминуемая смерть от уголовников. Несколько человек отошли в сторону. Остальные проследовали в барак № 6. Это был огромный деревянный сарай, до отказа набитый шпаной. Койки в нем располагались в два яруса один поверх другого. Ложа и пол над нижним ярусом были покрыты полуобнажеными телами. В воздухе стоял такой ужасный смрад, что я едва удержался на ногах. Раздавались вопли и плач, отвратительная брань. Лампа в углу давала скудный свет.

Я потому так подробно описываю распределитель, что все вновь прибывшие вынуждены пройти через этот мучительный этап своей неволи. Кроме того, ничто другое не может столь красочно охарактеризовать в целом условия Соловецких лагерей.

Будучи наученными своим прежним ростовским опытом, мы улеглись на собственные вещи, подложив их под головы. Но этой меры предосторожности оказалось совсем недостаточно. Ночью меня разбудил страшный шум. Пристально вглядываясь в полутьму, я с ужасом осознал, что все вещи наши разворованы: съестные припасы растащены, корзины, чемоданы и коробки грубо вскрыты. Из одного утла раздавались вопли — там своеобразная судебная комиссия уголовников приговорила к порке своего дружка, прибравшего слишком много чужого добра. В другом углу трое уголовников били четвертого по голове деревянными брусьями. Он истекал кровью, но белье, которое цепко сжимал в руках, не отдавал. На верхнем ярусе, под самым потолком, на наши же деньги уголовники играли в «три листика» (русская карточная игра). Около дверей группа шпаны заключала торговую сделку с охранником, обменяв чей-то плед на спирт.

На следующее утро мы, представители контрреволюционной группы, решили, что подавать жалобу бессмысленно. Но один заключенный из политических, эсер тоже из нашего этапа, с негодованием сообщил коменданту о поведении шпаны, по милости которой он остал-

ся среди зимы в одной рубашке. Комендант ради про-

формы явился в барак и очень нерешительным тоном потребовал: «Верните вещи. Что за безобразное поведение!» Уголовники ответили раскатистым хохотом. Не защити мы того человека, он в следующую ночь был бы убитым.

Утром епископу Иллариону Троицкому, ближайшему соратнику патриарха Тихона, давнишнему обитателю лагеря, было приказано сопровождать наш этап в барак №9.

Обычные уголовники тесно объединены неписаным внутренним законом. Это полуголодные, полуобнаженные висельники, во множестве гибнущие ежедневно от цинги и сифилиса, тем не менее никогда не идут на риск. Особые благосклонность и покровительство, которые соловецкие власти распределяют на шпану, довольно легко объяснимы.

Враждебность, инстинктивно испытываемая уголовниками к контрреволюционеру, образованному барину, в равной же степени присуща и каждому чекисту, поскольку он тоже видит в любом контрреволюционере монархиста и буржуа. Другая причина, делающая бесплодными жалобы на шпану, состоит в том, что большая часть соловецкой администрации тесно связана с уголовниками не только идейно, но и общим дореволюционным прошлым.

Когда я попал на Попов остров, шпаны в лагере насчитывалось 1400 человек. Число контрреволюционеров могло быть несколько раз поделено на эту цифру. А политических было всего около 70 человек. Последние по причинам, о которых я скажу ниже, совершенно не работали. К тому же Мать постоянно освобождала уголовников от любых форм труда. Поэтому на плечи контрреволюционеров ложилась страшным грузом непосильная ноша изнурительного труда. Итак: шпана работает мало, политические не работают вообще, работают только контрреволюционеры.

Своеобразный этический кодекс соловецких уголовников объединяет всех их в неделимый союз. Этот закон применяется самым жестоким образом. Если уголовники обнаруживают, что среди них оказался «ссученый» (на их языке данное слово означает «изменник», разглашающий властям тайны), то его немедленно убивают наимучительнейшим способом. Нигде в такой сте-

пени, не реализуется принцип «один за всех, все за одного», как среди уголовников.

В середине 1924 года шайка разбойников, которой долгое время удавалось избегать поимки, наконец была арестована в Москве. Их главарем являлся бандит по имени Моисейко. Дружки-грабители прозвали его «Петлюрой». И поэтому члены банды именовались «петлюровцами». Эти разбойники имели на своей совести, помимо нескольких вооруженных налетов, и множество «мокрых дел».

«Мокрое дело» на воровском языке означает убийство. Один из наиболее активных «петлюровцев», известный по кличке Аврончик, сделался «ссученым», предал шайку и способствовал ее аресту. Банда состояла из 38 человек обоих полов, 30 из них были посланы «налево» (воровское жаргонное название расстрела) в Бутырской тюрьме в Москве. А восемь человек (среди них Аврончик, а также четыре женщины, жены расстрелянных) отправили на Соловки. Когда предатель оказался в распределителе, внезапно уцелевшие «петлюровцы» чуть не до смерти избили его. «Петлюровцев»-мужчин тут же арестовали, а Аврончика поместили в больницу. Но даже там ему не удалось спастись. Четыре женщины из банды проникли в больницу и убили Аврончика, проломив ему череп. Дело было переслано в Москву. ГПУ ответило коротко: «Расстрелять». И в ноябре 1924 года оставшиеся «петлюровцы»—мужчины и женщины — пали от чекистских пуль, своей гибелью подтвердив верность принципам уголовников.

Если шпана не опасается убивать тех, кто ей неугоден, то еще меньше ее смущает грабеж всех и каждого. Кроме того, к грабежу вынуждает уголовников и постоянный голод, холод (на Соловках довольно часто можно видеть заключенных из шпаны совершенно голыми), их пристрастие к картам и вину.

Грабежи, неизменными жертвами которых являются контрреволюционеры, реализуются с профессиональным мастерством. Как я уже говорил, по прибытии на Попов остров нас перевели из барака № 6 в барак № 9. Последний состоял из четырех отделений, разделенных деревянными перегородками. В первом отделении жил староста лагеря, во втором—«казиношники», третье служило лагерной тюрьмой и в четвертом располагались мы, контрреволюционеры, имея с тюрьмой общую

стену. Несколько раз шпана проделывала с нами такого рода трюки. Уголовники совершали серьезные нарушения и намеренно попадали в тюрьму. Там они буравили в деревянной стене, отделяющей тюрьму от нашего помещения, отверстие ближе к полу и ночью, бесшумно проползая под нарами, выкрадывали вещи, продукты и деньги. И если кто-либо пытался требовать назад свою собственность, уголовники забивали его до полусмерти.

Шпана всегда делилась своей добычей с лагерной охраной и со старостой. И поэтому никто из них совершенно не обращал внимание на наши жалобы. А однажды староста даже заявил, что это мы сами грабим друг друга.

Иногда грабежи сменялись бесстыдными вымогательствами, тоже при попустительстве со стороны персонала. Например, среди заключенных нашего барака находился профессор Кривач-Неманец, очень старый человек (примерно 70 с лишним лет). По национальности чех, до тюрьмы служил переводчиком в комиссариате иностранных дел. Его сослали на Соловки (на 10 лет) по той же 66-й статье УК, что и всех остальных иностранцев — «шпионаж в пользу международной буржуазии». Конечно же он был совершенно невиновен. Кривач-Неманец пользовался большим авторитетом в лагере. Его глубоко уважали главным образом за то, что он бегло разговаривал практически на всех языках мира, включая китайский, японский, турецкий и, естественно, европейские.

Профессор получил посылку с подарками от политического Красного Креста, возглавляемого мадам Пешковой, женой Максима Горького. Данная организация опекала только политических заключенных и, очевидно, считала контрреволюционеров обычными бандитами, бросив их на произвол судьбы, на милость соловецкой администрации и шпаны.

Профессор радовался посылке, как дитя, но увы, недолго. Шпана вновь оказалась в тюрьме. Бандиты еще раз проломили стену и похитили наши вещи, включая и посылку Кривач-Неманца. Наутро уголовники прибегли к шантажу. Нам всем хорошо был знаком этот метод. Через чекиста они прислали профессору письмо, в котором предлагали ему вернуть вещи за шесть червонцев (около 6 фунтов). Чех, промерзший в насквозь продуваемом бараке, счел искренним это предложение,

несмотря на наши предостережения. И послал шпане через того же чекиста все деньги, буквально оставшись без копейки. Как мы и предвидели, ни вещи, ни деньги ему не возвратили. Некоторое время спустя несколько уголовников уехали с Соловков, среди них были и ограбившие профессора. По дороге на юг они послали ему письмо, в котором обещали «всегда помнить дорогого профессора, не забывать его до последних своих дней».

Грабеж контрреволюционеров считался у уголовников чуть ли не делом чести, ограбить собственного товарища было строго наказуемым преступлением. Посылки для контрреволюционеров и политических хранятся в специальном помещении на Поповом острове в течение осени и зимы, пока не откроется навигация и не станет возможным сообщение с монастырем. Когда наступает весна, их переправляют в монастырь на специальном пароходе. Несколько раз уголовники вламывались в это помещение, безнаказанно наслаждаясь плодами своего грабежа. И это полностью оправдывалось их сотоварищами. Но однажды, когда в разграбленном бараке оказалось несколько посылок для уголовников, с виновниками обошлись самым жестоким образом: двое взломщиков были просто убиты.