ГЛАВА 8

ПОЛИТИЧЕСКИЕ — ПРИВИЛЕГИРОВАННЫЙ КЛАСС

 

Современные отшельники — Почему с ними лучше обходятся — Культурные привилегии — Мужество и дисциплина социалистов — Голодовки — «Разгрузились» обычными уголовниками — Выдающаяся советская брошюра.

 

Политических на Соловках в настоящее время около 500 человек, включая 150 женщин и несколько десятков детей. Дети содержатся в таких условиях, что и взрослые заключенные, с равными правами и обязанностями и получают такой же паек.

На Поповом острове из политических находятся 60 мужчин и 20 женщин. Большинство из них — члены социал-революционной, социал-демократической, бундовской, анархической, а также подобных партий. Все они сосланы за активную оппозицию Советской власти в 1917—1919 годах и за последующую пассивную критику ее действий.

Соловецкий остров (на котором стоит монастырь) приблизительно составляет около сорока миль в окружности и усыпан пещерами, в которых в прошлом обитали монахи и отшельники, а также святые мужи, давшие обет молчания. Эти пещеры высечены в утесах и напоминают средневековые деревенские жилища. Они разбросаны по всему острову на расстоянии трех—шести или даже десяти миль от монастыря. Тут группами расселены политические по двадцать-тридцать человек в каждой пещере. В Кемлагере они живут в специальном бараке № 11 (помеченном на плане цифрой 29), который поделен на два помещения—одно для мужчин, другое для женщин и детей. Барак огражден проволочным забором и охраняется специальными часовыми.

На указанном Соловецком острове политические могут довольно свободно, без охраны, ходить по всей территории и навещать друг друга. На Поповом острове

 

 

их выводят на прогулки для физических упражнений в сопровождении часового. Политические никогда не соприкасаются с контрреволюционерами и уголовниками. Имея в идеологическом отношении гораздо больше общего с большевиками (если, конечно, вообще можно говорить о какой-либо большевистской идеологии), нежели контрреволюционеры, политические, естественно, привлекают определенное внимание со стороны советских властей к своим нуждам и требованиям. В этом смысле на Советскую власть влияет отчасти и правое крыло Коммунистической партии, а в значительной степени — социалисты Западной Европы, к чьим мнениям коммунисты, несмотря на все возражения, все-таки прислушиваются. В итоге, когда политические прибывают в места ссылок — на Соловки и другие лагеря, их помещают в райские условия по сравнению с почти невыносимым существованием контрреволюционеров.

Только после «смены кабинета» весной 1924 года контрреволюционерам было позволено переписываться с родственниками (письма при этом тщательно прочитываются чекистами) и получать с воли посылки. Политические же всегда пользовались такими правами.

Если контрреволюционер не имеет родственников или его родственники не могут прислать ему деньги, продукты и другие необходимые вещи, он обречен на голодную смерть, поскольку лагерной пайки, выдаваемой наперед за 10 дней, едва хватает лишь на пару суток. При этом не следует забывать, что ГПУ, отправляя его в ссылку, как правило, конфискует все принадлежащее ему и его семье имущество. Политические же получают все необходимое не только от своих родственников, но и еще от:

1. Политического Красного Креста, возглавляемого мадам Пешковой^[1];

2. Иностранных социалистических организаций, в громадных масштабах посылающих помощь;

3. Комитета помощи российским ссыльным и заключенным.

Следует отметить, что контрреволюционеры никогда не имели такого рода поддержки. Политические располагают собственной библиотекой, которая постоянно пополняется новыми русскими и иностранными книгами.

 

Им позволено подписываться на советские газеты и иностранные журналы неполитического содержания Они имеют право на создание обществ для культурных целей. Вожди политических читают газеты и по различным вопросам организуют дебаты, как в пещерах, так и в бараке № 11. Политическим разрешены и занятия спортом. Администрация внимательно прислушивается к любой поданной ими жалобе.

Контрреволюционеры не располагают такого рода возможностями. Им доступна только лагерная читальня. Но так как шпана периодически превращает ее в отхожее место, ни один из них даже не заглядывает туда.

Всего приходят два периодических издания — газета «Беднота» и журнал «Безбожник». Но даже такого рода литература попадает к контрреволюционерам только через 2—3 месяца после ее прибытия, поскольку вначале читает кемская администрация, затем соловецкая и, в конце концов—красноармейцы. Естественно, им не разрешено заниматься культурной деятельностью, не говоря уже о политической, да и времени у них на это нет, так как они без конца загружены непосильной работой. Жаловаться бесполезно (как администрация рассматривает жалобы, поступающие от контрреволюционеров, читателям уже известно).

И наконец, политические, согласно установившейся традиции, вообще не работают, что является огромным преимуществом, но в то же время — вопиющей несправедливостью. Весь объем работ, как вне лагеря, так и внутри возложен в первую очередь на плечи контрреволюционеров и в меньшей степени шпаны, участие которой в тюремном труде практикуется с недавнего времени.

Но только ли благодаря симпатиям зарубежных социалистов и некоторой терпимости Советского правительства политическим удается обеспечить для себя более или менее сносное существование на Соловках? В большей степени это заслуга самих политических.

Я убежденный противник социальной программы политических, основополагающие задачи которой не отличаются от большевистских идей и являются современной утопией. Но тем не менее я не могу не воздать должное настойчивости и бесстрашию, которые они проявляют (при необходимости не останавливаясь ни перед какими человеческими жертвами) в отношении своих

 

 

требований, выдвигаемых ими как сплоченной единой организацией для того, чтобы облегчить отвратительные условия жизни в ссылке. Дисциплина социалистов превосходит даже дисциплину шпаны. Они бы, не дрогнув, объявили голодовку, подняли бы восстание и почти без колебаний приняли бы саму смерть, чем согласились бы обречь на неудачу поставленную цель.

Зимой 1923 г в Соловецком монастыре политические (числом более 1000) устроили около пещер каток. Лагерная администрация сделала замечание группе конькобежцев, распевающих революционные песни. Был отдан приказ прекратить пение, но политические не повиновались. Тогда Ногтев прислал на каток взвод красноармейцев и распорядился открыть по конькобежцам огонь без предупреждения — 9 человек (6 мужчин и 3 женщины) были убиты, многие ранены.

Политические объявили голодовку и потребовали прислать из Москвы следственную комиссию. Буквально все они приняли участие в голодовке и на Поповом острове, и на Соловецком. Некоторые от истощения не могли стоять на ногах, и их отправили в больницу. Одним из голодающих политических был хорошо известный социал-революционер Богданов, который до своей отправки в Нарымский край в апреле 1925 г. на Соловках являлся общепризнанным лидером социалистов. Ногтев пошел в больницу, чтобы убедить их прекратить голодовку, но его встретили криками: «Палач!». Богданов, озабоченный тем, чтобы Ногтев своим присутствием в палате не причинил беспокойства ослабленным людям, попросил сопровождающих вынести его на носилках во двор, где он в упор задал вопрос Ногтеву: «Что вам угодно?». На что Ногтев вновь пытался убедить его прекратить голодовку. «Это все, что вы можете сказать? — ответил Богданов. — Отнесите меня назад в больницу. Я не хочу разговаривать с убийцей».

В конце концов политические добились своего. В сентябре того же года была назначена комиссия, состоящая из Смирнова (прокурор Верховного суда СССР), Катаняна (прокурор ГПУ) и Сольца. Но социалисты не получили от комиссии всего того, что ожидали. Ногтев не понес никакого наказания за расстрел девяти человек. Комиссия установила, что он действовал в целях самообороны.

 

 

Летом 1924 г. политические вновь объявили голодовку, на сей раз потребовав, чтобы было улучшено питание. Голодовка длилась 13 дней. Несколько человек умерло, а около сотни доставили в больницу. И опять обратились за указаниями в Москву. Но на этот раз требования политических были удовлетворены. Начиная с этого времени, они стали ежедневно получать по два фунта хлеба (белого и черного), один фунт мяса, хорошее масло, молоко, яйца и т. д. Такие пайки выдаются им до сих пор.

В конце 1924-го — начале 1925 года на Соловки начали прибывать университетские студенты из Москвы, Петрограда и других городов. Советское правительство стало изгонять из учебных заведений и арестовывать студентов буржуазного происхождения, чтобы освободить дорогу коммунистам^[1].

Оли прибыли в три этапа. Первые два, состоящие приблизительно из 100 человек, включая 30 студентов, приехали в Кемь в августе 1924 года. Этапы состояли из представителей всех партий (монархистов, социал-демократов, анархистов и др.). Вновь прибывшие заявили, что являются заключенными политической категории и потребовали разместить их в пещерах с предоставлением всех льгот для «отшельников» с улучшением питания. Администрация отказала в их просьбе. Студенты объявили голодовку и все политические поддержали их. После того, как несколько человек погибли от голода, студентов признали политическими заключенными и послали на жительство в пещеры Конд-острова.

Конд-остров расположен в 10 милях от монастыря. Прежде туда направляли «сексотов» (секретные агенты ГПУ) обоих полов. Их обязанность — осуществлять слежку за заключенными и составлять на них доносы. Ногтев подкупает нужных для этих целей людей при помощи улучшенных пайков. А когда необходимость в них отпадает, поселяет в отдельных пещерах.

Третья группа студентов (в количестве 26 человек, включая двух анархистов) прибыла в Кемь в апреле 1925 года. По дороге из Петрограда в Кемь эти арестанты разнесли вдребезги вагоны, в которых ехали. Администрация отказалась причислять их к политическим. Студенты, вновь поддерживаемые социалистами, объя-

 

вили голодовку, которая продолжалась пять недель. Ногтев обратился в ГПУ, а оно распорядилось вернуть студентов в Петроград. Дальнейшая судьба их мне неизвестна.

Все переговоры с властями политические ведут через «генерала» Эйхманса, публично бойкотируя виднейших представителей ГПУ и наркомюста (народный комиссариат юстиции), отказываясь от общения с Ногтевым.

В конце 1924 г. на Соловки приехала так называемая «разгрузочная комиссия», состоящая из Смирнова, Катаняна, Глеба Бокия и секретаря. Заключенные связывали с ней большие надежды, но они не оправдались. Комиссия на самом деле разгрузила Соловки, но только от шпаны. Около 400 уголовников были освобождены, но ни одного контрреволюционера или политического. Во время прощания с отъезжающей шпаной Катанян заявил всем собравшимся арестантам: «Если освобожденные сейчас заключенные исправятся и станут полезными гражданами Советской республики, то в будущем году я приеду еще раз и освобожу другую группу».

Таким образом, участь контрреволюционеров и политических была поставлена в зависимость от поведения уголовников на свободе. Комиссия пробыла на Соловках три дня и большую часть времени развлекалась охотой. Чекисты истребили последних уцелевших диких и прирученных животных (приручением в прежние времена занимались монахи). В последний день Катанян посетил пещеры Соловецкого монастыря. Но политические выгнали его с криками: «Убийца, убирайся! Палача вон!»

Прокурор Верховного суда Смирнов созвал собрание и выступил с долгой пространной речью. Его доклад был всецело посвящен опровержению «бесстыдной клеветы эмигрантской белогвардейской прессы и зарубежных буржуазных газет». Особым нападкам он подверг газету социалистов-эмигрантов «Дни»^[1] за то, что она «своей преступной ложью о Соловках вводит в заблуждение пролетариат Западной Европы.

 

По возвращении в Москву Смирнов написал и издал брошюру под названием «Соловки» (Государственное издательство, Москва, 1925 год), в которой он заявляет, что здесь царит «полная свобода», что обращение администрации с заключенными «более чем мягкое». В довершение всего этого балагана Смирнов не отказывает себе в удовольствии открыто насмехаться над заключенными. Большое число экземпляров брошюры было прислано в Соловецкие лагеря, раздано нам, тем, кто каждый миг вкушал «свободу, великолепную пищу и более чем мягкое обхождение администрации».

Если Ногтев, Эйхманс и их приближенные прислушивались к словам политических, то внимательное отношение низшего персонала считалось в порядке вещей.

Диалоги политических с командирами трудовых полков и отрядов, квартирмейстерами, надзирателями за кухнями и мастерскими звучали скорее как приказы. Их староста Богданов во время беседы с любым из низших чинов в комендантской всегда начинал свою фразу словами: «Мы желаем...» вместо «Мы просим...». Перед распределением пайков Богданов имел обыкновение наведываться к квартирмейстеру и отбирать для своей группы лучшее мясо, белый хлеб и т. д. Его преемник на посту старосты — социал-демократ Мамулов, юрист из Владикавказа, пользовался такими же правами. Политические, располагая в достатке личным временем, могут обучать своих детей и воспитывать их в соответствии с собственными политическими убеждениями. Часто можно видеть десятилетнего мальчика, сына социалиста, проходящего через бараки и приветствующего чекистов и охранников бранью. А когда заключенные смеха ради спрашивают его, к какой партии он принадлежит, он с гордостью отвечает: «Я — социалист, долой коммунистов — узурпаторов!»